Книжка, хотя чтение и давалось ей с трудом, произвела на Полину неизгладимое впечатление, и она то и дело представляла себя прекрасной юной графиней, отнятой от груди матери кровожадными пиратами и проданной на невольничьем рынке Константинополя. «Потерянная и обретенная» — это была она, Полина, — нет, Анастасия Долгорукая, княжна и богатая наследница.

Полина уже представляла себе, как будет принята в высшем свете, как появится на балу, где кавалеры — один другого краше и знатнее — бросятся наперебой приглашать ее на танец. Она не станет отказывать никому, но и обещать ничего не станет. Приглядится, присмотрится, кто покажется идеалом: чтобы и собой хорош, и молод, и в чине, и при деньгах. Теперь у нее есть повод быть разборчивой — она и сама нынче имеет все… ну, будет иметь! Осталась всего малость — Полина нутром чувствовала, что князь Петр не шутит. Сказал, что все завещает ей — так и сделает.

Все, хватит, прошли те времена, когда она, чтобы от тяжелой работы оторваться, к хозяину ластилась, а ради того, чтобы актрисой на Императорской сцене представиться, тому противному плешивому старику глазки строила. А еще и с Забалуевым пришлось поближе сойтись — впрочем, этот ей пока еще нужен, как никак предводитель уездного дворянства. Пусть свое дело сначала сделает, документ закрепит о ее происхождении, а потом — ищи себе новую утеху, волосатый коротышка!

А вот бы сейчас перед Модестовичем похвастаться, подумалось Полине. Все говорил, что в Курляндию возьмет, баронессой сделает, ан нет — она теперь сама княжеского роду и на Модестовича даже не взглянет. Ему, конечно, это в обиду, но, однако, полезно. Враль Вральич золотые горы обещал, сантименты разводил. Попользовался и сбежал, где он теперь-то, рыжий черт?

Полина ахнула и застыла на месте, как вкопанная, — словно отвечая на ее немой вопрос, в дверях показался Карл Модестович. Появился бочком, протискиваясь между створками, и опасливо косился по сторонам. Потом, убедившись, что кроме Полины в гостиной никого, крадучись подбежал к ней.

— Где князь, Полька? — быстро спросил он. — И чего ты здесь, как барышня разнаряженная? Продал тебя, что ли, барин за грехи твои?

— А ты мне, Карл Модестович, не тыкай! — высокомерно сказала Полина. — И нечего меня за задницу щупать, а то, неровен час, вернется Петр Михайлович, застанет тебя и так за рукоблудие отметелит, что долго не забудешь.

— Ой, ой, ой! — с притворным испугом взглянул на нее Модестович. — А с какой это надобности князь Петр за крепостную девку заступаться будет? Или ты уже и его на грудь приняла?

— Петр Михайлович — не любовник мне, а отец, — с вызовом объявила Полина.

— Отец? — Модестович хотел рассмеяться, но поперхнулся. — Ты чего мелешь, дура?!

— И не дура вовсе, — с достоинством пожала плечами Полина. — Я — недавно найденная пропавшая в детстве дочь князя, и имя мне настоящее — Анастасия. Так что ты и руки не распускай, и язык попридержи, а не то велю слугам — тебя живо захомутают и на конюшню отведут.

— Больно строга ты, матушка, — ехидно произнес Модестович, но все же задумался. И впрямь, ведет себя Полька в доме слишком свободно, и одета не по рангу, не то, что она у Корфов в служанках ходила. — И когда же такое чудо открылось? Почему не знаю? Не та ли ты дочь, которую Марфа, бывшая князя наложница, недавно разыскивала? Значит, князь Петр — тебе отец, а она — тебе мать?

— Мне мать убийца не нужна, — нахмурилась Полина. — Князь Петр меня удочерит и в семью впишет.

— Может, он тебе еще и наследство даст? — недоверчиво улыбнулся Модестович.

— Да, — подтвердила Полина. — Папенька мне все по завещанию передаст. Так что знай свое место, Карлуша! Я скоро стану здесь хозяйкой, буду всем владеть и заправлять.

— Шутить изволите? — растерялся Модестович.

— А вот и нет! — хмыкнула Полина. — Завтра, как сыночка их похоронят, князь собрался объявить всем о своем решении. И буду я здесь полновластной царицей, и поеду с ним потом в Петербург жениха себе выбирать.

— Царицей, говоришь? — сладко заулыбался Модестович и с объятиями развернулся к ней. — А царице без любовника никак нельзя…

— Ладно, ладно, Модестович, — Полина слишком явно отбиваться не стала, но от поцелуя увернулась. — Ты свои нежности побереги пока, чтобы при людях не выставлять.

— Да где здесь люди? — не унимался Модестович, пытаясь накрепко поцеловать ее в губы.

— А вдруг войдет кто? — Полина поднапряглась и отпихнула его. — Мне сейчас честь свою девичью позорить перед папенькой не резон. Он на меня молится, вот пусть так и будет.

— И что же мне для тебя совершить, чтобы ты к старому другу поласковей сделалась? — зашептал Модестович.

— Есть, есть у меня для тебя задание, — вдруг просияла Полина. — Выполнишь — заплачу, останешься доволен.

— Хорошо, однако, что мать твоя — не княгиня Долгорукая, — покачал головой Модестович. — Та тоже много чего обещала, да выполнила — на грош.

— Э, вспомнил кого! — рассмеялась Полина. — Княгиня вообще головой повредилась окончательно, какой с нее спрос? А я за верность не обижу, только сделай все складно.

— И что за работа? — кивнул Модестович. — Ты сама ненароком не задумала кого порешить?

— Порешить — не порешить, а с дороги убрать кое-кого все же надобно, — Полина вдруг стала совершенно серьезной и понизила голос. — Требуется от одной безумной особы тихо и быстро избавиться. Навсегда!

— Ты что про Марью Алексеевну плохое задумала? — испугался Модестович.

— Вот еще! — махнула рукой Полина. — Она и так плоха, без меня кончится. Тут у нас еще одна невменяемая по постелям вылеживается. Надо бы ее куда подальше пристроить. А потому хочу, чтобы ты мне подсобил…

Полина замолчала и прислушалась — не идет ли кто. Модестович тоже головой завертел — нет ли свидетелей нежелательных, или другой опасности какой. Потом Полина поманила его к себе пальчиком — мол, придвинься поближе, я тебе на ушко важное расскажу. Модестович угодливо поспешил к ней прижаться, и Полина зашептала ему в самое ухо:

— Завтра, когда все на похороны пойдут, приезжай сюда да сделай вот что…

* * *

— Владимир Иванович, милый вы наш! — Варвара со слезами бросилась к Корфу, едва он вошел в прихожую. — А я уж и не чаяла свидеться! Думала — все, загиб наш соколик без вины и без времени!

— Что ты, Варя, — растрогался Корф, застывая в ее объятиях. Давно уже он не чувствовал материнского тепла и подобной душевности. — Все в порядке, я жив, свободен, оправдан по всем статьям.

— Слава тебе, Господи! — Варвара, наконец, отпустила его и перекрестилась. — У нас никто не верил, что вы виноваты, барин. Промеж слугами решали — досудились до того, что без барыни Долгорукой тут не обошлось, никак она, коварная, западню устроила.

— Ты о людях плохое в голове не держи, — остановил ее Корф, памятуя о своем обещании, данном князю Петру и Мише — не разглашать истинную причину смерти Андрея. — Мария Алексеевна серьезно больна, а о больных дурного слова не говорят. Пожалей ее и прости по-христиански.

— Да мне до нее и дела нет, — кивнула Варвара, хотя и поняла чутьем: недоговаривает барин, видать, правда или слишком ужасна, или присягой запечатана. — Для нас всех главное — вы вернулись, целый и невредимый, да еще и подчистую. Что теперь делать станете? Может — в баньку и поесть вкусненького? Через пар — все дурное сойдет, а как поедите, — жизнь светлее покажется.

— Хорошо, Варя, — улыбнулся Корф — ему было приятно, что кухарка вдруг обратилась нянькою, и, как в детстве, принялась баловать его. — Бери надо мной руководство, сделаю, как велишь. Может, и правда, все плохое уйдет, а хорошее объявится?..

Когда посвежевший и словно обновленный, в чистой белой рубашке навыпуск Корф появился в столовой, Варвара уже накрыла ему обед — под водочку, чтобы кровь ожила. Кухарка заботливо сама подливала ему супчику куриного да подкладывала кусочек мясной понежней. Служанок спать прогнала, а Никите велела, чтобы в оба смотрел, дабы никто к барину беспокоить не сунулся.

Отобедав, Корф разом почувствовал такую усталость, что Варваре пришлось прислонить его к себе и помочь добраться до спальной. Варвара уложила Владимира, взбив для него подушки повыше и подоткнув одеяло, точно маленькому. А потом села на край постели рядом с ним и запела тихонько что-то протяжное и доброе, как будто убаюкивала, и Владимир быстро и незаметно погрузился в спокойный, ровный сон. Он дышал глубоко и время от времени улыбался. Знать, что-то хорошее увидел, поняла Варвара. Она наклонилась, поцеловала его в лоб и на цыпочках вышла из спальной, осторожно притворив за собой дверь.

Утром Владимир проснулся непривычно бодрым, как будто заново родился. Пережитый сон словно вернул его в детство — Владимир увидел себя маленьким, он играл с мамой в саду на лужайке. Мама качала его на качелях, а он уносился в небесную даль и смеялся, радостно и счастливо, как умеют смеяться лишь дети… Корф вздохнул — время, проведенное в тюрьме, побудило его к размышлениям о своей жизни. И Владимир вдруг открыл для себя, что не правильно жил — не прощал обид, был высокомерен и циничен, не ценил тех, кто любил его, и боялся любить сам. Он гордился своим одиночеством, но, лишь действительно оставшись один, осознал, как тяжела эта ноша. Корф впервые подумал о том, что, если бы судьба дала ему возможность все начать сначала, он непременно воспользовался данным ему шансом.

— А вы что здесь делаете? — негодующим тоном вскричал Корф, входя после завтрака в библиотеку.

На диванчике рядом с винным столиком, развалясь, с наглой физиономией, сидел Забалуев и, причмокивая от слишком демонстративно показываемого удовольствия, попивал любимый баронов коньяк.

— С возвращением, Владимир Иванович, — вполне миролюбиво произнес Забалуев. — Я, разумеется, не верил в вашу вину, но все же было приятно убедиться, что не ошибся в вас.