Анна наблюдала за сменой дня и ночи и думала о том, что время ее летнего солнца закончилось, и перемирие с тьмой более невозможно. В ее жизни наступала черная полоса, и она должна собраться с духом, чтобы выстоять в этот час нелегких испытании. Анна обратила взор к маленькому портрету барона, который тот подарил ей однажды на день ангела. «Я всегда буду твоим ангелом-хранителем, Аннушка, — сказал тогда барон, — и всегда уберегу тебя от беды и людского сглаза». И вот ее ангел-хранитель занял свое место среди обитателей небесных садов, а она оказалась один на один с олицетворением той злой силы, что завладела душой и сердцем Владимира Корфа.

Завтра ее жизнь изменится к худшему, и уже ничто не будет таким, как прежде. Она незамеченной вышла из дома, накинув теплую вязаную шаль, и через лес отправилась на кладбище. Придя на могилу барона, Анна присела на скамеечку возле нее.

— Иван Иванович! — прошептала Анна, глядя, как первые солнечные лучи поднимаются над деревьями и будят говорливых птах. — Я навсегда сохраню ваш образ в своем сердце в знак бесконечной моей признательности за все, что вы сделали для меня. Вы научили меня добру и прощению, и я прощаю Владимира — ради вас, ради вашей памяти. Я приму и до дна выпью эту чашу позора, ибо вы показали мне пример смирения во имя любви. И теперь я чувствую себя, как никогда сильной и мужественной. Я не знала своих родителей — вы заменили мне их. Но я знала настоящую родительскую любовь, потому что в моей жизни были вы. Я не смогу выполнить свое обещание и стать великой актрисой — сегодня вечером Сергей Степанович узнает, кто я на самом деле и навсегда позабудет обо мне. Простите, простите меня…

По дороге обратно Анна собрала лесных цветов и, по обыкновению, зашла в библиотеку, чтобы поставить их в любимую вазу старого барона. Иван Иванович обожал лесные лилии и орхидеи. Анна составляла из них замечательные букеты, приправляя их листьями папоротника. Цветы пахли тонко и нежно, сохраняя в своем аромате воспоминания о свежести утра ранней осени. Анна глубоко вздохнула, и ее взгляд скользнул по шкафам с книгами. Анна подошла к ним.

Она открыла дверцу одного, потом другого… Анна касалась пальцами корешков книг — вот эти Иван Иванович часто перечитывал, вот эти называл раритетами — доставал изредка и листал с исключительной бережностью. Вот книги из Индии, а эти — его любимые историки, в них барон черпал тысячелетнюю мудрость мира. А это Шекспир — оригинальное издание… «Дух твоего отца без плоти,/ я был приговорен к скитаньям вечным по ночам/ и мукам средь живых при свете солнца… Послушай, если ты меня когда-нибудь любил/ — отомсти за подлое мое убийство». Барон особенно почитал «Гамлета». Анна поставила томик с трагедиями Шекспира на полку и собралась уйти, как дверь в библиотеку открылась.

— Что вы делаете здесь? — вместо приветствия спросил Владимир, появившийся на пороге. — Я полагал, что вы будете репетировать весь день. Так почему вы же бездельничаете?

— Мне незачем репетировать. Роль крепостной мне прекрасно знакома.

— Что ж, вечером посмотрим, так ли это.

— Вам не терпится увидеть мое унижение, Владимир Иванович?

— Я не стремлюсь вас унизить. Мне нужна правда.

— Правда? Какая правда? — Анна вскинула голову и посмотрела Корфу прямо в глаза. — Правда о том, что вы — жестокий и бессердечный человек, для которого дружба — пустое слово, и уважение к памяти отца — ничего не значит?

— Нет. Мне хочется развеять миф, в котором вы жили все эти годы. Остановить обман, который все в этом доме привыкли поддерживать.

— Мечтаете полюбоваться, как удивятся ваших знакомые, когда они узнают эту «правду»?

— Удивятся? — рассмеялся Владимир. — Это еще слабо сказано. Они будут потрясены, они эту «правду» увидят воочию, когда вы выйдете к ним в образе крепостной актерки, танцующей для господ.

— И тогда вы, наконец, успокоитесь?

— Однако слишком самонадеянно с вашей стороны полагать, что это и есть предел моих мечтаний.

— Я ни минуты не сомневаюсь в том, что вы менее всего думали о том впечатлении, которое произведет ваш замысел на Сергея Степановича и Михаила.

— А о чем или о ком я должен думать? Может быть, о тебе? Ты — обычная крепостная, и тебе пора привыкнуть к этой мысли. Да и окружающим тоже.

— И ради этого вы готовы разбить сердце лучшему другу?

— Мишель прекрасно знает себе цену и будет благодарен мне, когда поймет, что принял стекляшку за алмаз. Он увидит тебя моими глазами, — Корф подошел к винному столику и налил себе в фужер из графина немного терпкого шардонэ.

— Не много ли вы на себя берете, решая за Михаила, что он должен чувствовать, а что — нет?

— Мы с ним одного круга, Михаил — мой друг, — Корф чуть покрутил бокал в руке, согревая вино, и выпил. — А ты совершенно заморочила ему голову! Ты так привыкла жить в обмане, что обманываешь даже саму себя.

— Я никому не лгала. Это была воля вашего отца — чтобы я росла в семье, как равная.

— Но ничья воля не смогла бы сделать тебя дворянкой! И для всех будет лучше, если ты предстанешь перед моими гостями той, настоящей, что так долго скрывалась под дорогими нарядами и побрякушками.

— Если вы так хотите открыть правду, почему просто не сказать всем? Для чего надо устраивать это представление?

— Но ты же не просто крепостная. Ты — крепостная актриса. Вот и откроешь истину со сцены!

— Это жестоко — устраивать из чужого несчастья спектакль! — воскликнула Анна.

— А обнадеживать Мишу — не жестоко? — в тон ей повысил голос Владимир. — Ведь вы прекрасно знали, что у вас не может быть будущего!

— У нас могло быть будущее! Иван Иванович написал мне вольную. А вы предпочли оставить меня крепостной!

— Ты так уверена, что достойна свободы? — надменно спросил Корф.

— А почему вы так уверены, что вправе судить, кто достоин свободы, а кто — нет?!

— Потому что я твой хозяин!

— Владимир, я уже спрашивала вас, но вы не ответили мне. За что вы меня так ненавидите? Ответьте! Я сделаю все, чтобы искупить свою вину, если она есть. Только, Бога ради, откажитесь от идеи устроить этот ужасный и бессмысленный спектакль. Неужели вы не понимаете, насколько тяжело будет для князя Репнина видеть это представление? И если вы действительно ему друг, то почему так жаждете подвергнуть его душу страданиям?

— Неужели Мишель так много для тебя значит?

— Да.

— Хорошо… — Корф на секунду задумался. — Тогда, пожалуй, я предоставлю тебе выбор. Можешь не танцевать нынче Саломею, не унижаться и жить дальше, как ты привыкла. При одном условии.

— Что же это за условие?

— Сегодня ты скажешь Михаилу, что тебе больше нет до него никакого дела. Скажешь, что будет лучше, если он навсегда забудет тебя. А затем ты встанешь и уйдешь не оборачиваясь. Или ты танцуешь за обедом танец семи вуалей, и Михаил все узнает сам. Выбирай.

— Вряд ли это называется выбором — я в любом случае потеряю Михаила.

— Но если ты примешь мое условие, то останешься жить здесь, в поместье, и как раньше сможешь продолжать изображать из себя дворянку.

— Вы имеете в виду, что я должна жить здесь с вами?

— Вы невероятно высокого мнения о себе, мадмуазель! Жить не «со мной» — но в моем поместье! Иметь все, что вы имели раньше. Согласитесь, это вполне сносное существование в сравнении с жизнью служанки! Хорошенько подумайте. Не часто крепостным доводится слышать подобные предложения. И что же вы выберете? Танцевать Саломею или продолжать жить в довольстве, как прежде? — Владимир подошел к Анне вплотную, словно перекрывая ей пути к отступлению.

— Мне пора идти, у меня слишком много дел… — тихо, но твердо сказала она. — Пропустите меня. Пожалуйста!

— Не раньше, чем вы ответите мне, — не уступал Корф.

— Владимир, вы действительно ничего не знаете о любви. Я не могу променять любимого человека на «жизнь в довольствии»!

— Минуту назад вы утверждали, что вас волнуют чувства Михаила! Если вы расстанетесь с ним по собственной воле, это ранит его гораздо меньше, чем…

— Чем мое унижение?

— Не упускайте свой шанс, Анна! — раздраженно воскликнул Владимир, отступая перед ее самоотверженностью. — Какой бы хорошей актрисой я ни была, мне никогда не удастся, глядя Михаилу в глаза, сказать, что я не люблю его! Пропустите меня — я должна репетировать танец Саломеи.

— Аня! — вырвалось у Корфа.

— Когда-нибудь вы пожалеете о том, что делали, — последние слова Анна произнесла, почти как приговор, и вышла из библиотеки, сохраняя в осанке и выражении лица привитые ей бароном достоинство и гордость.

Владимир пытался ее остановить, но усилием воли сдержал порыв раскаяния. Анна была так прекрасна в своем праведном гневе и вместе с тем столь же ненавистна ему в своей неприступности и верности своим чувствам. Наверное, если бы она вела себя иначе и не бросалась в глаза благородством манер и нравственным поведением, Владимиру удалось бы избежать сцен, подобных этой, и избавиться, наконец, от того невыносимого чувства неловкости, которое он испытывал, унижая Анну.

«Господи, до чего она меня довела! Я готов извиняться за свои поступки перед крепостной! Я изощряюсь в политесах и смущаюсь говорить ей „ты“. Я сошел с ума — отец! зачем ты это сделал со мной?!» — мысли Владимира путались.

Выходя из библиотеки, Анна столкнулась с Репниным. Она вздрогнула и заметалась — ей было невыносимо больно видеть его сейчас. Анна даже испугалась, не услышал ли Михаил хотя бы часть их разговора с Владимиром, проходящим на весьма повышенных тонах. Но Репнин искренне обрадовался ей и бросился навстречу с той радостью, которая обычно свойственна людям, пребывающим в совершенном неведении того, что их ждет. «Бедный мой Миша! — успела подумать Анна. — Ты счастлив… Ты еще не знаешь, что уготовила нам судьба, и я не могу уберечь тебя и не могу помочь себе избежать беды».