Елена Езерская - Бедная Настя. Книга 1. Там, где разбиваются сердца

— Доктор говорит другое.

— К черту доктора… Не будем о моей болезни. Мне уже лучше.

— В самом деле?!

— Аннушка, я должен тебе сказать — как ты была хороша сегодня на сцене! Как блестели твои глаза… Вот настоящее лекарство для меня. Ты станешь великой актрисой! Тебя ждут лучшие подмостки мира… Джульетта… Офелия… Сколько прекрасных ролей ты сыграешь…

— Не стоит сейчас об этом!

— Стоит! Ты стоишь этого! Тебя будут осыпать цветами. Представь только — роскошные букеты, поклонники… Ах, сколько у тебя будет поклонников! С твоим талантом и красотой!

— Мне толпы щеголей ни к чему. Когда вы на меня смотрите из зала, ей-Богу, мне хочется играть во сто крат лучше. Только для вас.

— Скоро ты будешь думать совсем по-другому. Почувствуешь успех, обожание публики, вкус славы… Все изменится.

— Всем, что у меня есть, и всем, что у меня будет, я обязана только вам, дядюшка. Это не изменится никогда. Помните, вы говорили, что мечтаете увидеть Европу по-настоящему, а не из седла старой военной клячи? Иван Иванович! Скоро и ваша мечта исполнится, когда мы будем с труппой путешествовать по разным странам! Вы будете сидеть на самых лучших местах, в самых лучших театрах Европы. И я всегда буду искать глазами среди зрителей ваше лицо. И всегда буду играть для вас, прежде всего — для вас.

— Конечно, моя девочка. А я всегда буду радоваться твоему успеху… Я всегда буду рядом с тобой. Где бы ты ни была… Володя, — барон обвел глазами спальню. Владимир тут же подошел к отцу. — Обещай при Анне, что не оставишь… Что позаботишься о ней… Освободи ее. Володя, обещай мне! Обещай… Рука барона, которую держал Владимир, вдруг упала. Доктор Штерн тут же подхватил ее и снова попытался нащупать пульс. Потом он приложил трубочку к груди Корфа, приоткрыл веки, проверяя подвижность глазного яблока. И, наконец, поднес ко рту барона небольшое зеркальце. Последовательно и очень серьезно проделав все эти манипуляции, доктор Штерн, наконец, повернулся к Владимиру и тихо сказал:

— Иван Иванович умер…

— Нет! Нет!!! — закричала Анна и лишилась чувств.

Доктор Штерн и Анна вышли из спальной барона — Владимир попросил дать ему возможность остаться с отцом наедине. Доктор предложил Анне руку. Девушка была настолько потрясена произошедшим, что, казалось, ничего не замечала вокруг себя и оцепенела от пережитого горя.

— Я провожу вас в библиотеку, — мягко сказал Штерн, и Анна слабо кивнула ему. — Мужайтесь, дитя мое, ибо вам надо беречь силы для официальной церемонии. И помните — барон смотрит на нас с небес, а он, думаю, хотел бы видеть вас счастливой.

— Как я могу быть счастлива, если его больше нет?!

— Душа не умирает — мы, медики, лишь свидетели ее освобождения от земных горестей и телесных недугов. Сохраните память о бароне в своем сердце, и вы увидите, что он не оставит вас своей заботой.

— Я никогда не забуду его!..

— Аня! — подбежал к ним Репнин.

Он не смог усидеть на месте. Михаил почувствовал — что-то случилось, непоправимое и трагическое. Он бросился из библиотеки в спальную барона, но, не сделав и нескольких шагов, столкнулся в коридоре с Анной и Доктором.

— Он умер… — прошептала Анна.

— Я понимаю, это огромная потеря для вас, — с вежливым состраданием проговорил Репнин после паузы, которую посчитал достаточной для выражения должного соболезнования.

— Нет, вы не понимаете, вы просто не знаете, что это был за человек! — срывающимся от волнения голосом воскликнула Анна.

— Дорогая, — спокойно, но требовательно сказал доктор Штерн, — вы слишком встревожены и нервны сейчас, чтобы обсуждать случившееся. Господин Репнин, буду вам признателен, если вы отведете Анну в библиотеку и побудете с ней до моего возвращения. Меня тревожат кое-какие неясности, и я хотел бы проверить свои сомнения… Да, и я настоятельно рекомендую выпить что-нибудь крепкое — это поможет снять напряжение.

— Конечно, доктор, — кивнул Репнин уходящему Штерну и обернулся к Анне. — Умоляю вас, доверьтесь мне — обопритесь на мою руку и позвольте оберегать вас в эту скорбную минуту.

Анна покорно заняла место подле него, и они медленно направились в библиотеку.

— Вы хотели рассказать мне о бароне…

— Он был добрым, щедрым, благородным. Он был учителем и отцом, вместе со мной радовался и горевал. Господи, как же мне все это вам объяснить?!

Репнин открыл дверь в библиотеку и пропустил Анну вперед. Она подошла к столику, где лежал недочитанный бароном томик — исторические хроники Тацита.

— Книга… Это его любимая книга, — улыбнулась Анна сквозь слезы. — Когда ему было грустно, он перечитывал ее. А вот это его любимая трубка. Я помню ее с детства. Возьмите, рассмотрите ее, почувствуйте ее тепло.

Какая-то тень за их спинами метнулась к двери.

— Кто здесь? — крикнул Репнин и преградил неизвестному выход из библиотеки. — Немедленно покажитесь и представьтесь, иначе я позову слуг, и вам не поздоровится!

Из темноты за шкафом вышел Шуллер. Вид у него был самоуверенный и вороватый одновременно.

— Карл Модестович? — нахмурилась Анна. — Что вы здесь делаете? Иван Иванович уволил вас!

— Зашел попрощаться. Слишком много воспоминаний связано с этим домом. А то, что меня уволили, — так это досадное недоразумение, легкая путаница. Я пойду, пожалуй. Пора.

— А это что? Еще одно досадное недоразумение? — остановил его Репнин.

Управляющий что-то прятал за спиной — оказалось, графинчик с бренди.

— Это? Ах, бренди! Я был в театре, а фройляйн Анна так очаровательно играла Джульетту…

— И вы, конечно, не могли уехать, не выпив за ее успех? — съязвил Репнин.

— Да-да, конечно! — ничуть не смущаясь, подтвердил управляющий. — Анна, безусловно, достойна того, чтобы в ее честь произнести тост. Но я побежал за графином не поэтому — я видел, что барину сделалось дурно, а глоток бренди ему обычно помогает.

— Вы опоздали. Барон больше не нуждается в ваших услугах.

— Значит, я могу идти? Благодарю… Сударыня…

— Господин управляющий!

— Чего изволите?

— Верните графин на место, — строго напомнил ему Репнин.

— Ужасный день! — словно спохватился Модестович и с величайшей предосторожностью водрузил похищенное на винный столик. Потом он деланно раскланялся и вышел.

— Вам не кажется, что для управляющего этот человек немного распущен? — обратился Репнин к Анне.

— Карл Модестович вообще отличается бесцеремонностью.

— Это ужасно! Его хозяин еще не остыл, а он уже бросился подбираться к тому, что плохо лежит. Бренди! Очень кстати, выпейте — доктор рекомендовал.

— Иван Иванович любил бренди и всегда перед обедом выпивал чуть-чуть для бодрости и здоровья. Никто не знал в нем толк так, как он, — Анна взяла со столика оставленный ею раньше бокал с бренди.

— Стойте! — Репнин вдруг бросился к ней и выбил бокал у Анны из рук. Тонкое стекло, упав, разбилось вдребезги, ковер тут же впитал напиток, и странный, терпкий аромат закружил по комнате. Анна с недоумением взглянула на Михаила, и он поспешил объясниться:

— Простите! Я не хотел сделать вам больно! Но, когда вы взяли бокал, я заметил нечто…

— Господа, я хотел пожелать вам спокойной ночи, — в библиотеку вернулся доктор Штерн. — Впрочем, теперь уже — доброго утра, если вообще новый день сможет принести успокоение в вашем горе. Но я желаю этого всем сердцем. Странно, чем это пахнет?

— Именно об этом я и хотел с вами переговорить прежде, чем вы уедете. Анна собиралась выпить бренди, как вы советовали, но я заметил осадок в бокале. Я попытался остановить ее, и бокал упал.

— Барон всегда заказывал самый лучший бренди, его везли специально из Петербурга… — растерянно сказала Анна.

— Непонятно, — доктор Штерн взял графинчик со стола, открыл его и понюхал. — Запах, совершенно не свойственный этому напитку!

— Я не любитель, а тем более — не знаток бренди, — развел руками Репнин. — Но, доктор, вы думаете то же, что и я?

— Я не исключаю, что в бренди был подмешан яд. И это в корне меняет дело. Я должен еще раз осмотреть тело барона, немедленно! Ждите меня здесь и берегите графин — он мне понадобится!

Владимир по-прежнему стоял на коленях перед телом отца. Барон лежал на постели такой просветленный и красивый. Казалось, он просто заснул, сбросив на время озабоченность и тревоги последних дней. Морщины на лице разгладились, и все тело излучало покой и умиротворение. И лишь правая рука безжизненно свисала — Владимир поднял ее и осторожно положил на постель. На пол что-то упало. Владимир поднял упавший предмет — это был медальон, с которым отец никогда не расставался. Корф открыл его и вздрогнул.

— Отец! — воскликнул он. — Ты же говорил мне, что она исчезла из нашей жизни! Ты же говорил, что забыл ее!..

Владимир, словно обезумевший, бросился к камину и со всей силы швырнул медальон в угли. Доктор велел затушить камин и открыть окна: на дворе — лето, в комнате — умерший.

— Господи! Что же я делаю?! — Владимир обернулся к отцу. — Почему, почему ты столько лет скрывал, что помнишь о ней?! Почему мы так мало разговаривали с тобой?! Не было бы этих глупых размолвок… Я пытаюсь вспомнить что-то хорошее — а на ум приходят только наши бесконечные обиды. Мы постоянно спорили о какой-то чепухе! А ты, оказывается, думал о ней. Отец, я почти не знал тебя! О чем еще ты думал, о чем горевал, чему радовался? Мы так и не успели поговорить о главном…

— Владимир Иванович! Вы позволите? — это был Штерн.