Дэн, напротив, много знал об итальянской пище и способах приготовления блюд. Он просто питал к ней отвращение, и это неприятие шло из детства. Но он не собирался признаваться в этом явившемуся к нему ангелу мщения.

— Ну, иметь мнение на этот счет — моя обязанность. А что касается обзорных статей, посвященных деятельности ресторанов, то в какой-то степени они всегда субъективны, мисс Руссо, — сказал он с удивительным спокойствием, отмечая про себя, как ненавидит давать пояснения кому бы то ни было, особенно разъяренным владельцам ресторанов. — Я называю вещи своими именами или так, как я их представляю. Я высказал свое мнение о еде, обслуживании и обстановке в ресторане «У мамы Софии» настолько честно, насколько мог. Очень сожалею, если обидел вас, но моя работа заключается в том, чтобы быть честным с моими читателями. И думаю, я был с ними честен.

Глаза Мэри раскрылись еще шире, и она слегка подалась вперед и оперлась о заваленный бумагами стол. Дэну показалось, что сейчас она бросится на него. Он старался не замечать расстегнутого ворота ее блузки, представлявшего на обозрение бурно и неровно бьющуюся жилку на ее шее, потому что эта часть ее тела была искусительным зрелищем и потому что Дэн не сомневался в том, что цель посетительницы — снять с него шкуру каким-либо тупым инструментом, а остальное едва ли может ее заинтересовать.

Отбросив в сторону эти кровожадные фантазии, он попытался сосредоточить свое внимание на ее полных, красных, как вишни, губках. И это оказалось большой ошибкой.

— Я одна из ваших читательниц, мистер Галлахер, и мне известно, что совсем недавно вы были автором спортивной хроники, а не критиковали работу ресторанов. Вам следует заниматься тем, что у вас хорошо получается.

В ее словах, несомненно, содержался намек на комплимент, по крайней мере так показалось Дэну.

Щеки молодой женщины порозовели, и, черт возьми, ей это очень шло. От этого она стала еще привлекательнее, даже несмотря на явную погрешность в стиле одежды: на ней были бесформенный коричневый вельветовый пиджак и бежевая блузка, однако и это не могло испортить ее внешности.

Ее черные волосы, карие глаза и смуглая кожа требовали, чтобы их оттенили красным — живым и ослепительным красным цветом, и так случилось, что этот цвет был его любимым.

— Это верно. Моя должность спортивного обозревателя не имеет ничего общего с моим теперешним местом. Но у меня безупречный вкус, и я могу отличить хорошее блюдо от плохого.

Мэри выпрямилась, и теперь ее спина казалась окостеневшей.

— Кто бы говорил! Думаю, у вас мерзкий вкус по части еды! Столь же мерзкий, как и ваша статья. Я приложила немало усилий, чтобы превратить ресторан «У мамы Софии» в приличное место. Признаю, что в день открытия и первые несколько дней у нас были кое-какие сложности. Но я не допущу никаких оскорбительных замечаний в адрес своего ресторана, способных погубить его репутацию, а у него есть все шансы для того, чтобы стать популярным и любимым!

Круто повернувшись, она направилась к двери, потом неожиданно резко остановилась и обернулась:

— Есть и еще кое-что. Шоколадные вафли — мое собственное изобретение, и они изысканные и восхитительные на вкус. Они просто фантастические! Если бы в вашей душе была хоть капля справедливости, вы бы это признали!

Дверь за ней захлопнулась, прежде чем Дэн успел ответить. Он откинулся на спинку стула, радуясь тому обстоятельству, что принимал Мэри сидя. Возмущенная тирада Мэри Руссо лишила его сил. Потом он улыбнулся. Черт возьми! В груди у этой женщины кипела лава. А уж что касается ее языка, то тут не могло быть двух мнений: он был хорошо подвешен! Дэн осторожно ощупал себя, чтобы убедиться в сохранности всех частей своего тела — нет, она ничего не изжевала и не откусила. Должно быть, поступками Мэри управляла рука Всевышнего, потому что вместо того, чтобы отправиться прямо к себе домой, она повернула в противоположную сторону и оказалась в католической церкви святого Франциска Ассизского. Мэри считала себя католичкой скорее формально, чем по духу. Она не была такой ревностной прихожанкой, как ее мать и бабушка, но постоянно посещала мессу и ходила к исповеди, когда ее вынуждали к этому обстоятельства. При этом Мэри старалась подгадать, чтобы по другую сторону решетки в исповедальне оказался ее брат Джо. К тому же ей не нужно было пользоваться противозачаточными средствами, потому что, к несчастью, как всем было известно, секс оставался для нее незнакомой областью жизни.

Она все-таки надеялась когда-нибудь открыть свою аптечку, где хранился бы годовой запас противозачаточных таблеток и использовать их по назначению. Но только в том случае, если бы дело того стоило.

Мэри была уверена, что у Господа Бога нет причин быть недовольным ею, потому что ее религиозные и нравственные устои оставались незыблемыми. Правда, сегодня она дала волю гневу, но это не означало, что у нее появилось желание покаяться в том, что она позволила себе вполне заслуженно упрекнуть зарвавшегося репортера.

Но несмотря на то что Мэри сочла Дэна Галлахера раздражающим и неприятным, она не могла отрицать, что он оказался очень красивым, а это было для нее полной неожиданностью. Фотография в газете не отдавала должного его внешности. И глаза у него оказались на самом деле зелеными! «Но он нахал и ничтожество», — напомнила себе Мэри. Да и чем другим он мог быть? Чего можно было ждать от ирландца?

Однако Мэри полагала, что он окажется неприветливым, грубым и высокомерным. Но наверное, он таким и был. И еще самодовольным. А она ненавидела самодовольство. Тем больше у нее было оснований невзлюбить его, если бы даже у нее не было для этого другой, и более веской, причины. Для неприязни было вполне достаточно его статьи.

Мэри знала, где в это время дня можно найти брата и чем он будет занят. Пасторский дом был расположен рядом с кирпичным зданием церкви. Эту церковь семья Руссо посещала задолго до рождения Мэри. Именно в церкви святого Франциска София и Фрэнк обменялись брачными обетами почти сорок три года назад. Их трое детей и все внуки были крещены здесь, и здесь же они получили первое причастие.

Мэри вошла в просторную, залитую солнечным светом комнату, не потрудившись постучать. Она нашла своего брата там, где и рассчитывала найти. Он сидел за письменным столом и работал над текстом воскресной проповеди. Одет был по-домашнему — в джинсы и черную футболку, на которой красовалась надпись: «Ты придешь в церковь. Я не шучу, Господи!»

Эта надпись полностью противоречила признанному всеми мнению, что Господь лишен чувства юмора. На спинке стула висела коричневая кожаная куртка. Подняв голову от своих бумаг и увидев, кто вошел, Джо улыбнулся:

— Эй, привет, земляной орешек!

Он поднялся из-за стола орехового дерева и обогнул его, чтобы заключить Мэри в свои медвежьи объятия. Потом приподнял указательным пальцем ее голову за подбородок и внимательно и изучающе заглянул ей в глаза.

Многие сестры, вероятно, возражали бы против столь неуважительного обращения. Ну что за «земляной орешек»? Как известно, земляные орехи не отличаются ни изяществом, ни красотой и растут в земле или грязи.

Но земляные орехи были любимой закуской Джо, и, как давно догадалась Мэри, это прозвище означало, что она его любимая сестра. Конечно, она никогда бы не поделилась этими мыслями с Конни.

— Почему у тебя такое постное, вытянутое личико? Похоже, у тебя неприятности. Ты не поссорилась с мамой? Нет?

— Нет, мы не ссорились. Мы просто громко спорили, — пояснила Мэри. — Но на этот раз мама ни при чем. Я только что из редакции «Балтимор сан», где, признаюсь, вела себя вовсе не по-христиански и ничуть об этом не жалею.

Он недоверчиво поднял бровь:

— Так ты пришла сюда исповедаться?

— Не угадал! Нет, я не собираюсь каяться в своих мрачных и темных грехах.

Впрочем, оба знали, что таковых и не имеется.

И Джо знал ее достаточно хорошо, чтобы понимать, что сейчас Мэри не стоило раскрывать ему всю душу, какое бы облегчение ей это ни принесло. Мэри твердо верила, что исповедь предназначена для того, чтобы облегчить больную и отягченную грехами совесть. Если только эта совесть была действительно ими отягчена.

— Я только что отделала этого обозревателя, который так мерзко отозвался о моем ресторане. Я высказала ему все, что думаю о его гнусной статье.

— Только-то? Ни адюльтера, ни серийных убийств? Не ужели никакой самой маленькой лжи? Я разочарован.

Хотя брат пытался сохранить серьезный вид, что удавалось ему с трудом, Мэри не сумела скрыть улыбки.

— Я знала, что ты так и скажешь.

Ей было известно, что Джо не преминет воспользоваться случаем подразнить ее, чтобы рассеять ее скверное настроение. Именно это качество и делало его таким хорошим священником. Он сочетал в себе способность к состраданию и пониманию людей с незаурядным чувством юмора. После разговора со старшим братом Мэри уже не считала свои затруднения такими ужасными и неразрешимыми.

— Ну что, тебе удалось сегодня спасти чьи-нибудь заблудшие души? — Она села на бугристую, черную, обитую искусственной кожей софу, на самом деле представлявшую собой складную кровать. Ее брат имел склонность к бивачной жизни.

— Как дела у твоего подопечного Дженнаро? Он ведет себя достойно?

Джо взял Ника Дженнаро под крылышко, когда подросток, не имевший отца, был арестован за то, что у него нашли кокаин. Мать парнишки совсем потеряла голову, не знала, что делать, и пришла за помощью к священнику своего прихода.

Лина Дженнаро была из тех женщин, которые готовы вывалить все свои проблемы на колени Господу и ждать, что он их разрешит.

А Джо был ревностным Господним слугой.

Судья, занимавшийся делом Дженнаро, имел репутацию страстного противника наркотиков. Он готов был засудить Ника, но Джо убедил судью отпустить мальчишку на поруки. После того как Джо устроил проблемного подростка в Центр реабилитации при Университете Джонса Гопкинса, он сам выступил в роли его защитника и уделял мальчишке много времени и внимания, чего парню так не хватало всю жизнь.