Игорьку в результате деления имущества отца с матерью досталась комната в огромной коммуналке на Восстания. Там и протекала их с Алкой семейная жизнь. Не столько Игорек оказался женатым, сколько Алка замужем, но первые несколько лет Алкиного замужества прошли в относительном спокойствии. Под тихой водой кипели, конечно же, страсти. Игорек то пропадал на неделю, то вдруг обнаруживался пришедшей с работы Алкой в супружеской постели с двумя проститутками, то Алка приходила в гости с тщательно запудренным синяком и уверяла, что неудачно наткнулась на угол шкафа…

Игорек содержал Алку в строгой и обидной бедности. Работать физически, как Олег, не приходило ему в голову, и, окончив университет, он летом ездил в экспедиции, а остальное время года сидел в институте, получая крошечную зарплату, как все его одногодки. Сама Алка, окончив вечерний факультет педагогического института, учила детей химии. Престижная специальность «химия на английском» существовала только на дневном, и Алка, перейдя на вечерний, рассталась с языком, так что у нее осталась только химия. Химия на английском предполагала, конечно, более интересные возможности работы, ну а полученный диплом учителя химии привел ее в школу.

Как правило, всем помогали родители, а Игорьку с Алкой помогать было некому. Галине Ивановне становилось хуже, она все чаще бывала в больницах, и ей была уже почти безразлична Алкина жизнь. Полковник был непоколебим в своей уверенности, что замужнюю женщину должен содержать муж.

Отец Игорька, профессор, не зря провел столько времени в суде и, будучи во втором браке, ни за что не стал бы платить какие-то деньги Игорьку, сыну от первого брака старше восемнадцати. Так что родители Игорька за то время, что не жили вместе, отвыкли от него и от мысли, что ему необходимо помогать материально. Соединившись снова, они должны были восполнить имущество, частично утраченное отцом во втором браке, и только очень наивный человек мог рассчитывать на их помощь.

Игорек наивным не был, и жили они с Алкой, а вернее, ели, только на две свои зарплаты, а в конце месяца ходили к родителям обедать и были довольны, получив в родительских домах еду на вынос. Если двух зарплат и хватало на что-то, кроме еды, то это «что-то» не было предназначено Алке. Траты на одежду и вообще траты на Алку Игорек считал лишними, искренне не понимая, что ей необходимы хотя бы колготки.

Даша погладила Алку по ноге и сказала:

— Какие у тебя хорошенькие колготки!

— Тише, тише, — зашипела, встрепенувшись в испуге, Алка. — Игорек услышит!

Игорек не обратил внимания, и Алка, хихикнув, зашептала:

— Хорошо, что он не различает колготки, а то пришлось бы мне ходить в чулках в резиночку за рубль шестьдесят, как наша химичка, помнишь?

— Алка, ты сама теперь химичка! Покажи, как ты входишь в класс с журналом под мышкой, надеваешь очки и ставишь двойки! — засмеялась Даша.

Алка нацепила очки, надула щеки и низким голосом сказала:

— Коробова Даша, к доске!

— Ой, ой, пожалуйста, еще раз, я тебя умоляю! — заливалась хохотом Даша.

— Садись, Коробова, достаточно. Два! — невозмутимо ответила Алка.

Алка любила Игорька, а он Алкой владел, как владеют вьючным бараном или растоптанными тапками, в общем, чем-то удобным в использовании и нетребовательным в уходе. Она всегда была напряжена, всегда находилась в ожидании оскорбления, пинка и удара.

Игорек унижал ее, виртуозно перемежая действия словами. Алка могла, придя с работы, уткнуться в запертую дверь их комнаты и, постучав, услышать голос мужа:

— Подожди, я тут трахаюсь, посиди пока на кухне!

Одним из излюбленных вариантов могла быть специально оставленная незапертой дверь, тогда Алка тихонечко выходила в коридор, стараясь, чтобы Игорек ее не заметил. Что случалось, когда замечал, Алка никому никогда не рассказывала, тем более Даше.

Алка старательно скрывала обиды, но однажды пожаловалась Даше с Маринкой на то, что показалось ей совсем уж несправедливым.

— Представляете, я вечером лежала в постели, а он пришел и начал меня бить. Ему показалось, что я лежу не одна!

— Алка, он сумасшедший! — брезгливо произнесла Маринка.

— Нет, он потом извинился, сказал, что выпил и увидел какого-то мужика рядом со мной! — тут же принялась защищать Игорька Алка.

Страшнее, чем действием, обижал Игорек словом, так что Алка боялась ходить с ним в гости. В компании за столом он, неожиданно прервав собеседника, рассуждавшего, к примеру, о ценах на бензин, вдруг говорил с внезапно вспыхнувшей яростью:

— А вы знаете, что Алка мне не девочкой досталась?! Все чувствовали себя неловко, не столько жалея Алку, сколько стесняясь смотреть на самого Игорька, как будто он взгромоздился на стол и бодро описал окружающих. На такие его выходки никто не реагировал, все старательно делали вид, что ничего не произошло, только девочки начинали нарочито оживленно щебетать с Алкой. А Игорек, оглядев всех внимательно и заметив, что слова его не изменили ход общего разговора и никто не восхищается жертвой, принесенной им развратной Алке, надолго застревал в своих переживаниях и злобно бормотал себе под нос:

— Сука, грязная сука! — И глаза его становились бешеными.

Алка дрожала, сутулилась, стараясь стать незаметнее, стыдилась самым страшным стыдом — за близкого человека, — и с дрожащей полуулыбкой и опущенным вниз и в сторону взглядом на ее лице мгновенно появлялось привычно-просительное выражение — простите его, пожалуйста, простите!

Непонятно было, замечал ли Игорек общую ошарашенность. Если замечал, была ли она ему приятна, служила подтверждением собственной неординарности, либо он просто считал, что испортить воздух, когда захочется, вполне нормально и даже забавно. Для него не существовало никакой интимности, никаких запретных тем.

Все они тогда с удовольствием обсуждали эротические подробности, никакого стеснения в их кругу не наблюдалось, но это были отстраненные, абстрактные подробности, и в этом состояло различие между Игорьком и остальными. Они могли смеяться над анекдотом о преимуществах орального секса, как вдруг вмешивался Игорек с подробным рассказом о своих и Алкиных опытах и предпочтениях по этой части. «А вот мы с Алкой вчера… а вот у меня была одна тетка, так она такое вытворяла!..»

Никто никогда не рассказывал о себе того, что с удовольствием сообщал Игорек. Ко всем, кроме Алки, он относился с оглядкой, понимая, до какой черты возможно дойти. Марину и Женьку не трогал, словно звериным чутьем своим чувствовал, насколько они оба к нему брезгливы, а Олегу и Даше мог сказать что-нибудь неприятное.

Олег не обращал внимания, а Даша напрягалась, готовая к оскорблению, но Игорек всегда останавливался точно у черты, за которой последовало бы прекращение отношений.

Даша жаловалась Женьке:

— С Игорьком невозможно общаться, одна лишняя рюмка, и сразу этот его страшный взгляд в одну точку. На этот раз мне досталось. Посмотрел на меня, как будто он меня насквозь видит, и сказал, что я заставляю Олега зарабатывать для себя деньги, представляешь, какая чушь… а еще сказал, что я его не люблю, а использую!

— Я вообще-то в душе всегда надеюсь, что любая моя встреча с Игорьком окажется последней! Не хочу тебя обижать, но твоя подруга Алка — умственно недостаточная, а Игорек — подонок! А что касается тебя, может быть, он и прав?

— Какая чушь, вы так говорите, потому что знаете, что любой женщине хочется одежды и всего… а вы оба просто не хотите зарабатывать деньги! Вы такие разные, но и ты, и он себя очень любите! Лишь бы вас не трогали! И оба считаете, что никому ничего не должны — ни денег, ни заботы!

— Что ты так разошлась, Мумзик? Тебе правда глаза колет?

— Тебе бы только упрекнуть меня хоть в каких-нибудь грешках! Я не понимаю, ты хочешь, чтобы я строила коровники и крыла крыши? Ты просто оправдываешь свою лень, вот и все! — Даша посмотрела на нахохлившегося Женьку и решила, что ладно, черт с ним, она не будет с ним больше спорить, и добавила: — Игорьку, по-моему, доставляет физическое удовольствие щипать Алку, и не простым щипком, а с вывертом! В переносном смысле, конечно, хотя он ее и в прямом смысле щиплет и бьет.

— По-моему, Алка научилась впадать в прострацию и не реагировать. А Игорек даже не замечает, что жертва потеряла рефлексы, — безразлично ответил Женька.

— Как ты думаешь, Игорек садист?

— Твои друзья играют в игру, которая называется «преследователь — жертва», в таких случаях всегда хочется пожалеть жертву, а это неправильно.

— Почему? — не поняла Даша.

— Думай, Мумз, ты большая девочка, такое мое тебе домашнее задание. Сделаешь, позвонишь, я тебя проверю.

«Могли ли они с Мариной терпеть эти бесконечные унижения?» — думала Даша. Возможно, Игорек был страшным Карабасом, потому что его всегда ожидала подвешенная на крюк Мальвина? Мальвина желала быть невинной жертвой, своей покорностью провоцировала жестокость и черпала в унижении какие-то свои утехи. Игорек больше ни с кем не был так упоенно жесток, как с Алкой.

Из компании его не выгоняли, считая, что терпят из-за бедной Алки, и все вместе осуждающе качали головами, но каждый по отдельности непроизвольно поддавался рвущейся из него скрытой силе…

Подруги жалели Алку, удивляясь и немного завидуя ее любви, а сама она, когда не плакала и не боялась, вся лучилась от счастья.

Они с Игорьком болтали и хихикали по ночам, у них были свои шуточки и словечки, и огромное пудовое счастье ее невозможно было даже сравнить с невесомой пушинкой доставшегося ей за это унижения. Их часто просили: «Игорек, спойте вашу песню!» Не сводя с Игорька влюбленных глаз, Алка трогательно выпевала: «Миленький ты мой, возьми меня с собой…», — а Игорек басил в ответ. Когда они с Алкой, обнявшись, голова к голове, пели, смешно вытягивая губы, становилось очевидно, что у них, несмотря ни на Что, была только их, скрытая от всех, жизнь.

Игорька до умопомрачения любили женщины, и весь свой энергетический выброс он расходовал на них, пока не нашел себе дело, которому отдался наконец с той же страстью, с которой мучил Алку и влюблял в себя девушек.