Подруги. Начало 80-х

— Девочки, где будем встречать Новый год? Марина, поджав под себя ноги, сидит в кресле, в руке у нее пятая за последний час сигарета.

— Маринка, отрасти бороду! — предлагает ей Алка, лежащая с Дашей на диване под одним одеялом. — Ты не выпускаешь изо рта сигарету, как капитан дальнего плавания трубку! Зачем ты так много куришь?

На Алкиной груди стоит пепельница, они с Дашей тоже курят, только они одну сигарету, а Маринка пять.

— Чем больше я курю, тем меньше я толстею, — заявляет Маринка и тут же цитирует свою любимую книгу. — Кстати, Дашка, не найдется ли у тебя сгущенки или меда?

— Застрянешь в дверях, и придется мне вешать полотенца на твои задние лапы! — машинально отвечает цитатой Даша.

Входит Соня.

— Девочки, вы хотите есть? А ты, Марина?

У подруг хорошая реакция, Марина прячет окурок за спину, а Даша с Алкой моментально суют пепельницу под одеяло.

— Вы что, курили, девчонки? — спрашивает Соня. — Кажется, пахнет…

— Нет-нет. — Алка и Даша смотрят на Соню честными глазами.

Из-под одеяла, как назло, плывет дымок. Маринка, делая вид, будто почесывает голову, машет рукой, разгоняя клубы дыма. Недовольная Соня уходит от них, укоризненно вздыхая.

— Фу, какая глупость! Мы уже на третьем курсе, нам, между прочим, по двадцать лет, ты, Дашка, могла бы уже командовать полком, а все боишься курить при родителях! — выковыривая окурок из кресла, возмущается Марина.

— Тебе хорошо, ты с Юлей с первого курса вместе куришь, и вообще она тебе как подружка, — отвечает Даша.

— Да, подружка… — грустно кивает Марина.

Юля начала работать в консультации на второй день после увольнения из клиники Отта. Первые полгода она ходила понурая, срывалась на Марине и требовала у бывшего мужа увеличения алиментов. Маринкин отец отвечал, что к перипетиям Юлиной карьеры отношения не имеет. Не надо было ей ставить абортацию на поток, потому что в потоке обязательно когда-нибудь произойдет сбой. Он также отметил, что его новая жена, медсестра, всегда безупречно делала уколы за свои маленькие, но честные деньги.

С тех пор как дочери исполнилось восемнадцать, Юля не получила от него ни копейки и уже необязательные по закону алименты прямым ходом попадали в Маринины руки. Отец справедливо хотел иметь за свои деньги у себя дома дочь, а не выслушивать претензии при передаче денег бывшей жене. Раньше он подлавливал Марину на улице, торопливо спрашивал, как дела, и, услышав угрюмое «нормально», неловко кивал и уходил. Марина смотрела ему вслед, и ей казалось, что он горбится и неловко машет руками. Теперь она регулярно появлялась в его доме и, отсиживая протокольные полчаса, вынуждена была делиться с отцом сведениями о своей жизни. Он робко пытался если не подружить старшую дочь со своей женой, то хотя бы поближе познакомить.

Маринке эти обязательные ежемесячные визиты были неприятны. Медсестра, которую она называла «мышь белая», ужасно подло вела себя в собственном доме — как хозяйка! Но ведь это дом ее отца, а значит, и Маринин, при чем же здесь мышь белая?

Девочку, тихую белобрысую школьницу, Маринка сестрой не считала и за все посещения ни разу к ней не обратилась. Даша с Алкой даже не знали ее имени, называли ее, повторяя за Мариной, «дочь медсестры». Но как иначе Маринка могла получить свои восемьдесят рублей?

Восемьдесят рублей от отца плюс повышенная стипендия пятьдесят, получалось, что Маринка каждый месяц держала в руках среднюю зарплату инженера или врача и могла тратить ее как хотела, а хотела она всегда только тряпок.

Юля за два года на новом месте оправилась, завела новую клиентуру, за деньги лечила случайно подцепивших какую-нибудь несложную венерическую болезнь. Иногда немного педалировала ситуацию и лечила, на всякий случай, чуть подольше, чем следовало. Но вся ее деятельность на собственный карман происходила от случая к случаю, и она была убеждена, что годы процветания остались позади. Чей-то чужой муж теперь приходил к ней все реже и реже, что, конечно, никак не связано было с ее новым материальным положением — смешно представить, что Юля кому-нибудь что-нибудь дает, — просто это были не лучшие для нее годы…

С дочерью Юля теперь всегда находилась в отношениях — иногда в любовных, но чаще в сопернических. Дело было в том, что она Марину кормила, и та считала это совершенно естественным положением вещей, ведь она же дочь, а Юля — мать! Юля же имела по этому поводу другое мнение, которое она регулярно доводила до Марининого сведения, — она мать, а Марина дочь! Поэтому они должны жить на общие деньги, которые складываются из Юлиных и Марининых, то есть стипендии и, как она выражалась, «отцовских подачек».

— Ты купила себе кожаный пиджак! На что, скажи, пожалуйста? Ах, скопила папашины деньги! А тебе не приходит в голову, что я тебя кормлю? Поройся в моем шкафу, ты не найдешь там ни одной такой дорогой вещи! Я все трачу на хозяйство, а ты, взрослая девица, даже тортик к чаю не принесешь!

Подобные сцены с различными вариациями повторялись при каждой новой покупке, то есть часто или очень часто.

— Мариночка, твоей маме обидно, что ты одеваешься лучше ее, — попробовала Алка как-то пожалеть Юлю.

— Нехорошо, когда в одной семье один человек живет лучше, а другой хуже! — объявила Даша свое мнение.

— Она пересчитывает мои юбки и говорит, что у нее должно быть больше, чем у меня! Не лезьте ко мне! — Марина так угрожающе сузила глаза, что девчонки быстро поняли — лучше не трогать, это их семейная интимность.

Потом Даша с Алкой подумали и решили, что дело не только в Маринкиной страсти к одежде. Привыкнув делить с Юлей отца, она теперь делит с ней ее же, Юлину, материнскую любовь. Просто эквивалентом любви она всегда выбирает деньги. Дает деньги — значит, любит, хочет отнять деньги — значит, не любит…

— Девочки, а Юля говорит, что на третьем курсе уже пора выходить замуж, потому что не успеешь оглянуться, как закончишь универ и попадешь в какой-нибудь женский коллектив. Где тогда знакомиться с приличным мужиком? В «Интуристе», например, одни тетки работают… так и не заметишь, как останешься старой девой!

Судя по печальной гримасе при упоминании Юли, они находились сейчас не в лучшем периоде отношений, но расспрашивать девочки не решились.

Марина снова улыбается.

— Эй, Дашка, Алка! Хотите, зайду сейчас к Дашкиному папе в кабинет и попрошу у него закурить?

— С ума сошла…

Маринка решительно направляется в кабинет, и через минуту они слышат крик:

— Что ты сказала?! Вон!!!

— Дикий человек твой отец! — на лету кричит Марина, вбегая в Дашину комнату.

Перед уходом она говорит Даше:

— Я буду продавать свое кожаное пальто, тебе первой предлагаю!

Маринино пальто — приталенное, воротник и планка, как на рубашке, несколько карманов, пояс, все вместе — Дашина мечта.

— Сколько ты хочешь? — дрожащим голосом спрашивает та.

— Тебе триста пятьдесят.

Новый год решили встречать на даче Маринкиного отца в Репине. Он даже не мог вспомнить, когда Марина его о чем-нибудь просила, поэтому согласился беспрекословно и даже радостно. Оговорил только, что приедет первого вечером с женой и дочкой, у «дочери медсестры» начались зимние каникулы.

— Девчонки, — радостно говорит Марина. — Оказывается, это он должен меня спрашивать: «Можно мне, дорогая Мариночка, поехать на твою дачу с моей жалкой медсестрой? Она будет сидеть тихо, как мышь, потому что она и есть мышь! Жирная белая мышь!» — кривляется Марина.

— Не увлекайся, скажи лучше, почему вдруг дача стала твоей?

— Вы помните, сколько лет Юля папашу донимала, чтобы он дачу на меня записал, потому что мой дед-академик перед смертью сказал, что дача Мариночке? Так вот, Юля так отца доняла, что он ей показал завещание, где черным по белому — дача единственной любимейшей внучке, то есть мне! Как повезло, что дед еще до их развода умер… О, черт, что я несу! Я не имела в виду… В общем, понятно… Вы представляете себе, сколько стоит огромная дача с участком в тридцать соток в таком месте?!

Марина молчит, прикрыв глаза от счастья.

— Дача большая, мы можем позвать много народу… Дашка, а Женьку ты с собой берешь? — небрежно произносит она.

— Да, ты же знаешь, мой Мумзель всегда со мной! А зачем тебе Женька? Я не замечала, что он тебе нравится.

— Он из хорошей семьи… Интересно, а я ему нравлюсь? Дашка, узнай!

— А я и так знаю; он говорит, что Алка глупышка, а ты — тайная брюнетка, потому что роскошная длинноногая блондинка не может быть такой умной!

— Возможно, он скоро убедится, что я настоящая блондинка! — Маринка смотрит на Дашу Юлиным цепким взглядом и невинно улыбается.

Перед Новым годом Даша учинила дома скандал. Папа мирно ужинал на кухне, одновременно поглощая яичницу и чей-то автореферат. Даша села напротив, вздохнула и, пытаясь совладать с нервной дрожью в голосе, решительно сказала:

— Пальто. Хочу Маринино пальто. Купи, пожалуйста. Ну, пожалуйста, только мне продают очень дешево! Кожаное!

— Сколько? — спросил Папа, не поднимая глаз от автореферата.

— Очень дешево! Мне повезло! — Она прихватила Папу через стол за рукав пиджака, проникновенно глядя ему в глаза. — Для такого пальто… Триста пятьдесят! Рублей…

Удивленно посмотрев на Дашу, Папа молча продолжил чтение. Очевидно, он посчитал ее слова неудачной шуткой, ведь триста пятьдесят рублей — это очень большая зарплата…

Даша заплакала с подвыванием.

— Надо скорее… Маринка его продаст, его все хотят!..

Всегда спокойный, живущий в тихом согласии со своими формулами Папа вдруг швырнул тарелку с остатками яичницы на пол и, ни слова не говоря, вышел из кухни. Кажется, такое случилось дома впервые…

— У всех… есть… кожаное пальто… — вслед ему захлебывалась рыданиями Даша, сбрасывая кусочек Папиной яичницы со щеки.

На следующий день пальто было куплено, и встречать Новый год Даша, несмотря на мороз, отправилась в нем. Пальто так удивительно пахло — сладким грибным запахом, чужой жизнью. «Climat», — сказала Марина, а Даша уважительно кивнула.