— Ваш долг, господин лейтенант, — дружелюбно добавил консул, — составляет ровно одиннадцать тысяч гульденов.

— Так точно, господин консул, — по-военному ответил Вилли.

— Расписка, я думаю, не нужна? — заметил консул.

— Нет, — резко оборвал его обер-лейтенант Виммер. — Мы все здесь свидетели.

Консул не обратил внимания ни на него, ни на его тон. Вилли все еще продолжал сидеть, ноги у него словно налились свинцом. Одиннадцать тысяч гульденов! Недурно! Жалованье примерно за три или четыре года, вместе со всеми надбавками. Виммер и Грейзинг тихо и взволнованно разговаривали друг с другом. Эльриф рассказывал секретарю дирекции что-то смешное, потому что тот громко смеялся. Фрейлейн Ригошек стояла рядом с консулом и тихо спрашивала его о чем-то, он отрицательно качал головой. Кельнер подал консулу плащ, широкий черный плащ без рукавов с бархатным воротником, который незадолго до этого показался Вилли очень элегантным, хотя и несколько экзотичным. Актер Эльриф поспешно налил себе остатки коньяка из почти пустой бутылки. Вилли казалось, что все избегают смотреть на него. Рывком он поднялся с места. Неожиданно рядом с ним очутился неизвестно откуда взявшийся полковой врач Тугут. Он, по-видимому, не сразу нашел нужные слова, но наконец выдавил:

— Надеюсь, ты достанешь их до завтра?

— Разумеется, господин полковой врач, — ответил Вилли с широкой и нелепой улыбкой. Затем подошел к Виммеру и Грейзингу, протянул им руку и небрежно бросил: — До следующего воскресенья.

Они не ответили, даже не кивнули ему.

— Вы готовы, господин лейтенант? — спросил консул.

— К вашим услугам.

Вилли любезно и весело простился с остальными, а фрейлейн Ригошек — это ничему не мешает — даже галантно поцеловал руку.

Все вышли. Столы и кресла на веранде призрачно белели в темноте. Ночь еще окутывала город и окрестности, но звезды уже погасли. В стороне вокзала край неба медленно начинал светлеть. На улице ждал экипаж консула. Кучер спал, опустив ноги на подножку. Шнабель тронул его за плечо, тот проснулся, приподнял шляпу, слез, подошел к лошадям и снял с них попоны. Офицеры еще раз приложили руки к козырькам и разошлись. Секретарь, Эльриф и фрейлейн Ригошек подождали, пока кучер не закончит приготовления. Вилли думал: «Почему же консул не остается в Бадене у фрейлейн Ригошек? И зачем она вообще ему нужна, если он у нее не остается?» Вдруг он вспомнил про одного пожилого господина: кто-то рассказывал, что его хватил удар в постели любовницы, — и искоса взглянул на консула. Однако у того был вполне свежий вид и прекрасное настроение; он ни в коей мере не собирался умирать и, явно желая позлить Эльрифа, прощался с фрейлейн Ригошек с откровенной нежностью, едва ли соответствовавшей его обычной манере держаться. Затем он пригласил лейтенанта в коляску, указал ему на место с правой стороны, набросил на его и свои колени светло-желтый плед, подбитый коричневым плюшем, и экипаж тронулся. Господин Эльриф еще раз не без юмора приподнял шляпу широким жестом, на испанский манер, как он собирался это делать в следующем сезоне в Германии, на сцене какого-нибудь маленького придворного театра, играя роль гранда. Когда экипаж переехал через мост, консул оглянулся и помахал всем троим. Они удалялись, взяв под руки фрейлейн Ригошек, и так оживленно беседовали, что даже не заметили жеста Шнабеля.

VIII

Они ехали по спящему городу. В полной тишине раздавалось лишь мерное постукивание конских копыт.

— Немного прохладно, — заметил консул.

У Вилли не было ни малейшего желания поддерживать разговор, но он все-таки счел необходимым что-то ответить, хоть для того, чтобы расположить консула к себе.

— Да, — согласился он. — К утру всегда становится холоднее. Наш брат это знает по маневрам.

— Что касается двадцати четырех часов, — любезно продолжал консул после некоторой паузы, — то мы не будем выдерживать их слишком уж точно.

Вилли перевел дух и воспользовался случаем:

— Я как раз хотел просить вас об этом, господин консул, поскольку в настоящий момент у меня, разумеется, нет всей суммы.

— Разумеется, — прервал его консул, сделав ободряющий жест.

Копыта цокали по-прежнему, только теперь им вторило эхо — экипаж проехал под виадуком и очутился на шоссе.

— Если бы я настаивал на обычных двадцати четырех часах, — продолжал консул, — вы должны были бы заплатить мне ваш долг самое позднее завтра ночью, в половине третьего, что неудобно для нас обоих. Поэтому, если это вас устроит, мы назначим иной срок. — Он задумался. — Ну, скажем, вторник, в двенадцать дня.

Шнабель вытащил из бумажника визитную карточку и протянул ее Вилли. Тот пристально посмотрел на нее. Стало уже так светло, что ему удалось прочитать адрес. Гельферсдорферштрассе, пять. «Не больше чем пять минут ходьбы от казармы», — подумал он.

— Итак, завтра в двенадцать, господин консул? — Вилли почувствовал, как сердце его забилось быстрее.

— Да, господин лейтенант, полагаю, что так. Во вторник — ровно в двенадцать. С девяти я уже в конторе.

— А если я не сумею к этому часу, господин консул… Если я, например, лишь к полуночи или в среду…

— Конечно сумеете, господин лейтенант, — прервал его консул. — Когда вы садились за игорный стол, вы, естественно, были готовы и к проигрышу, точно так же как был к этому готов и я, и, если вы сами не располагаете необходимыми средствами, вы, во всяком случае, можете предполагать, что ваши родители не оставят вас в беде.

— У меня нет родителей, — торопливо вставил Вилли, на что Шнабель отозвался сочувственным «о!». — Моя мать умерла восемь лет назад, а отец — пять; он был подполковник и служил в Венгрии.

— Ах вот как? Значит, отец ваш был тоже офицером?

Это звучало участливо, почти сердечно.

— Так точно, господин консул. При других обстоятельствах я, пожалуй, не рискнул бы избрать военную карьеру.

— Очень любопытно! — кивнул консул. — Как подумаешь, что жизнь иных людей, так сказать, предначертана им заранее, в то время как другим приходится из года в год, а порой и изо дня в день…

Он покачал головой и умолк. Эта банальная, не высказанная до конца фраза произвела на Вилли странно успокоительное впечатление. Чтобы как-то наладить отношения с консулом, он тоже стал припоминать какую-нибудь общеизвестную философскую истину. И несколько необдуманно — это ему стало ясно тотчас же — он заметил, что бывают и офицеры, которые вынуждены менять профессию.

— Да, — возразил консул, — вы правы, но чаще всего это происходит не по доброй воле — более того, такие люди становятся смешными и деклассированными, вернее, они себя чувствуют такими; и для них вряд ли возможен возврат к былой профессии. Что же касается нашего брата — я имею в виду людей, которым не мешают никакие сословные, кастовые и другие предрассудки… Вот я, например, по меньшей мере раз шесть поднимался наверх и вновь падал. Да еще как низко падал! Если бы все эти господа — ваши коллеги — знали, как низко, они вряд ли сели бы со мной за игорный стол, уж поверьте мне. Поэтому-то они, ваши коллеги, и предпочитают не наводить слишком тщательных справок обо мне.

Вилли молчал, он чувствовал себя ужасно нелепо и не знал, как вести себя дальше. Да, будь на его месте Виммер или Грейзинг, они бы, конечно, нашли правильный ход, не могли бы не найти… А он, Вилли, вынужден молчать. Он не имеет даже права спросить: «То есть как это „низко падали“, господин консул, и что вы имеете в виду под словом „справки?“» Ах, он-то мог себе представить, что имел в виду консул. Ведь он и сам пал так низко, так низко, как только можно, гораздо ниже, чем он считал это возможным всего лишь несколько часов назад.

Теперь он зависел от любезности, от уступчивости, от милосердия этого господина консула, как бы низко тот ни падал когда-то. Да и захочет ли тот проявить милосердие? Это еще вопрос. Согласится ли он на уплату долга в течение года или… в течение пяти лет… или на реванш в следующее воскресенье? По его виду трудно угадать… Нет, просто совершенно ничего не угадаешь. А если он не будет милосерден, тогда… гм… тогда остается лишь одно — идти на поклон к дяде Роберту. Да, все-таки к дяде Роберту! Это мучительно, просто ужасно, но попытаться надо. Обязательно надо… Не может же он отказать ему в помощи, когда на карте стоит карьера, будущее, вся жизнь, да-да, сама жизнь племянника, единственного сына его покойной сестры! Ведь он человек, живущий на ренту, — правда, довольно скромно, но все же занимающий положение капиталиста, человек, которому достаточно просто вынуть деньги из кассы! Одиннадцать тысяч гульденов! Ведь это даже не десятая — нет, даже не двадцатая часть его состояния. Собственно, он может попросить не одиннадцать, а двенадцать тысяч сразу — разница невелика. А заодно будет спасен и Богнер. Эта мысль вдохнула в Вилли надежду, словно небо было обязано немедленно вознаградить его за такое благородное намерение. Но все эти планы — на тот случай, если консул окажется неумолим. А это еще неизвестно.

Вилли осторожно и быстро глянул на своего спутника. Тот, казалось, погрузился в воспоминания. Он опустил шляпу на плед, губы его были полураскрыты, словно в улыбке, он выглядел старше и добрее, чем раньше.

Не настал ли подходящий момент?.. Но как начать? Честно сознаться, что он не в состоянии… что попал в эту историю необдуманно, что потерял голову, — да-да, ведь в эти четверть часа он был просто невменяем! Разве он отважился бы на такое, разве он позволил бы себе так забыться, если бы господин консул — о, об этом упомянуть можно! — если бы господин консул, без малейшего намека с его стороны, сам не предоставил в его распоряжение свои деньги, придвинув их к нему, и тем самым в известной мере, хотя и в высшей степени любезно, принудил его продолжать игру?

— Такие прогулки ранним утром просто чудесны, не правда ли? — заметил консул.