Великолепно. Так я ему и скажу. Тогда у него нет выхода, он должен послать деньги. Должен? Должен ли? Почему же должен? А если бы он это сделал, то потом отомстил бы как-нибудь. Он устроил бы так, чтобы деньги опоздали. Или же послал бы деньги, а потом стал бы повсюду рассказывать, что я ему отдалась. Но ведь он совсем не пошлет денег. Нет, фрейлейн Эльза, мы условились не так. Телеграфируйте папе, что угодно, я не пошлю денег. Не думайте, фрейлейн Эльза, что я дам провести себя такой девчоночке, я виконт д'Эпри.

Надо шагать осторожнее. На дороге совсем темно. Странно, мне легче, чем раньше. Ничего ведь не изменилось, а мне легче. Что снилось мне? Какой-то матадор. Что это был за матадор? До отеля дальше, чем я думала. Они, должно быть, все еще не встали из-за стола. Я спокойно сяду за стол и скажу, что у меня была мигрень, и велю подать себе есть. Господин фон Дорсдай, пожалуй, сам подойдет ко мне и скажет, что все было шуткою. Простите, фрейлейн Эльза, простите меня за глупую шутку, я уже послал телеграмму своему банку.

Но он этого не скажет. Он не послал телеграммы. Все осталось по-прежнему. Он ждет. Господин фон Дорсдай ждет. Нет, я не хочу его видеть. Я не могу его больше видеть. Никого не хочу видеть. Не хочу больше в отель, не хочу домой, не хочу в Вену, никуда не хочу, ни к одному человеку, ни к маме и папе, ни к Руди, ни к Фреду, ни к Берте, ни к тете Ирене. Она еще лучше других, она все поняла бы. Но у меня нет с ней больше ничего общего. И ни с кем. Если бы я была волшебницей, я находилась бы где-то далеко. На каком-нибудь великолепном корабле в Средиземном море, но не одна. С Полем, например. Да, это мне совсем не трудно представить себе. Или жила бы на вилле у моря, и мы лежали бы на мраморных ступенях, ведущих к воде, и он крепко сжимал бы меня в объятиях и кусал бы в губы, как это сделал Альберт, бесстыдник, два года тому назад, у рояля.

Нет, я хотела бы одна лежать на мраморных ступенях у моря и ждать. И наконец пришел бы один, или пришло бы их несколько, и у меня был бы выбор, и отвергнутые мною бросились бы все с отчаянья в море. Или им пришлось бы потерпеть до следующего дня.

Ах, что бы это была за дивная жизнь! К чему же мне мои роскошные плечи и мои прекрасные стройные ноги? И для чего я вообще живу на свете? А им было бы поделом, им всем, они ведь только к тому меня и готовили, чтобы я продалась, так или иначе. О сцене они ничего не хотели слышать. Высмеяли меня. И они бы ничего не имели в прошлом году против того, чтобы я пошла замуж за директора Виломицера, которому скоро стукнет пятьдесят. Правда, они меня не уговаривали, папа все-таки постеснялся, но мама делала очень прозрачные намеки.

Какая громада этот отель, похож на исполинский освещенный волшебный замок. Все так огромно. Горы тоже. Можно испугаться. Никогда еще не были они такими черными. Луны еще нет. Она взойдет только к началу представления, когда господин фон Дорсдай велит своей рабыне плясать нагишом.

Какое же мне дело до господина Дорсдая? Полно, mademoiselle Эльза, бросьте дурачиться! Вы ведь уже были готовы пойти на все, стать любовницей чужих мужчин, одного за другим. А перед мелочью, которой требует от вас господин фон Дорсдай, вы останавливаетесь? За жемчужную нить, за красивые платья, за виллу у моря вы готовы продаться? А жизнь отца не стоит, по-вашему, такого пустяка? Это как раз подходящий дебют. Он в то же время послужил бы оправданием для всего остального. Это вы сделали, могла бы я сказать, вы меня такою сделали, вы все виноваты, что я до этого дошла, не только папа и мама. И Руди виноват, и Фред, и все, все, потому что все безучастны. Немного нежности, когда выглядишь мило, и немного озабоченности, когда тебе нездоровится, и в школу тебя посылают, и дома учишься играть на рояле и болтать по-французски, а летом живешь на даче, и на рождение получаешь подарки, и за столом они говорят о разных вещах. Но что во мне происходит и что во мне бродит и чувствует страх, интересовались ли вы когда-нибудь этим? Подчас во взгляде папы читалась догадка, но так мимолетно. А потом опять профессиональный долг, и заботы, и биржевая игра… и, вероятно, какая-нибудь женщина на стороне, «не очень хорошего тона, между нами говоря», — и я опять была одна. Ну, что бы ты стал сегодня делать, папа, не будь меня на свете?

Вот я пришла, да, я стою перед отелем… Ужас, что нужно войти туда, увидеть всех этих людей — господина фон Дорсдая, тетю, Цисси. Как было мне раньше хорошо на скамье, у опушки леса, когда я была мертва. Матадор… если бы мне только вспомнить… были гонки, да, и я следила за ними из окна. Но кто был матадор?..

Если бы я только не была так утомлена, так страшно утомлена. А надо быть на ногах до полуночи, чтобы потом прокрасться в комнату господина фон Дорсдая. Может быть, я встречу Цисси в коридоре. Есть ли на ней что-нибудь под пеньюаром, когда она идет к нему? Трудно приходится, когда нет опыта в таких вещах. Не спросить ли мне у нее совета, у Цисси? Разумеется, я бы не сказала, что речь идет о Дорсдае, я бы представила дело так, будто у меня назначено ночью свидание с одним из красивых молодых людей здесь, в отеле. Например, с высоким блондином, у которого светятся глаза.

Но его ведь больше нет. Он внезапно исчез. Я ведь о нем и не вспоминала совсем до этого мгновения. Увы, это не высокий блондин со светящимися глазами, это и не Поль, а господин фон Дорсдай. Так как же я это сделаю? Что я скажу ему? Просто — да? Не могу же я пойти в номер к господину Дорсдаю? Наверное, у него целый ряд элегантных флаконов на умывальнике и в комнате запах французских духов.

Нет, к нему — ни за что в мире! Лучше под открытым небом. Там мне совсем нет до него дела. Небо так высоко, а поляна так широка. Мне совсем не нужно думать о господине Дорсдае. Не нужно даже смотреть на него. А если бы он посмел прикоснуться ко мне, я дала бы ему пинка босой своей ногою.

Ах, если бы это был другой, кто-нибудь другой. Все, все мог бы он получить от меня сегодня ночью, всякий, только не Дорсдай. И как раз он! Как раз он. Как будут меня колоть, сверлить его глаза. С моноклем будет он стоять передо мною и ухмыляться. Но нет, он не будет ухмыляться. Он скроит аристократическую гримасу. Элегантную. Он ведь к таким вещам привык. Скольких он уже видел так? Сотню или тысячу? Но среди них была ли уже одна такая, как я? Нет, конечно, не было такой. Я скажу ему, что он первый видит меня так. Я скажу ему, что у меня есть любовник. Но не раньше, чем будут отосланы тридцать тысяч Фиале. Тогда я скажу ему, что он был дураком, что за эти деньги он также мог бы меня иметь… Что у меня уже перебывало десять любовников, двадцать, сто… Но ведь он этому всему не поверит… А если даже поверит, что мне пользы в том?..

Хоть бы я могла ему как-нибудь испортить удовольствие! Если бы при этом присутствовал еще кто-нибудь? А почему бы не так? Не говорил же он, что должен быть со мною наедине. Господин фон Дорсдай, я вас так боюсь. Не позволите ли вы мне привести с собою хорошего знакомого? О, это нисколько не противоречит сделке, господин фон Дорсдай. Захоти я только, я могла бы привести на представление весь отель, и вы все же были бы обязаны отослать эти тридцать тысяч гульденов. Но я удовольствуюсь тем, что приведу моего кузена Поля. Может быть, вы предпочитаете кого-нибудь другого? К сожалению, высокого блондина больше тут нет, и авантюриста с головою римлянина — тоже. Но я уж разыщу кого-нибудь. Вы опасаетесь огласки? Да ведь это не важно. Я этому не придаю значения. Кто зашел так далеко, как я, тому море по колено. Сегодня ведь это только начало. Не думаете же вы, что я после этого похождения опять отправлюсь домой, как приличная барышня из хорошей семьи. Нет, больше нет ни приличной барышни, ни хорошей семьи. На этом я ставлю крест. Становлюсь теперь на собственные ноги. У меня красивые ноги, господин фон Дорсдай, как в этом сейчас представится возможность убедиться вам и остальным участникам торжества. Итак, все в порядке, господин фон Дорсдай. В десять часов, когда все еще будут сидеть в общей зале, мы в лунном свете отправляемся по поляне, через лес к вашей знаменитой, лично вами открытой прогалине. Телеграмму на адрес банка вы на всякий случай захватите с собою. Ибо могу же я потребовать гарантии от такого мошенника, как вы. А в полночь можете убираться домой, я же останусь со своим кузеном или с кем-нибудь другим на поляне, в лунном свете. Вы ведь ничего против этого не имеете, господин фон Дорсдай? Вы совсем не вправе против этого возражать. И если бы я завтра утром была случайно найдена мертвой, то пусть это вас уже не удивляет. В этом случае телеграмму отправит Поль. На этот счет можете не беспокоиться. Но тогда, Бога ради, не воображайте себе, что вы, жалкий подлец, вогнали меня в смерть. Я ведь знаю уже давно, что мне предстоит такой конец. Спросите-ка моего друга Фреда, как часто я это уже говорила ему. Фред — это, видите ли, господин Фридрих Венкхайм, единственный, кстати сказать, приличный человек из всех, кого я видела в жизни. Единственный, кого бы я любила, не будь он таким приличным человеком. Да, вот я какое распутное создание. Не создана я для семейной жизни, а талантов у меня тоже нет никаких. Нашему семейству и без того лучше всего вымереть. С Руди еще тоже произойдет какая-нибудь беда. Увязнет в долгах из-за какой-нибудь голландской кафе-шантанной певички и растратит деньги Вандергульста. Так уж это водится в нашей семье. Младший брат моего отца застрелился в возрасте пятнадцати лет. Никто не знает почему. Я его не знала. Попросите показать вам его фотографию, господин фон Дорсдай. Она у нас есть в альбоме. Говорят, я похожа на него. Никто не знает, отчего он покончил с собою. И обо мне никто этого не будет знать, господин фон Дорсдай. Такой чести я вам не окажу. В девятнадцать ли лет или в двадцать один год, — это ведь все равно. Не стать же мне, чего доброго, бонною, или телефонисткою, или женою господина Виломицера, или вашей содержанкой? Все одинаково мерзко, и вообще я с вами совсем не пойду на поляну. Нет, все это слишком мучительно, и глупо, и гнусно. Когда я буду мертва, вы уж не откажите в доброте послать папе эти несколько тысяч гульденов, потому что, право же, было бы слишком грустно, если бы он был арестован как раз в тот день, когда мой труп доставлен будет в Вену. Я же оставлю письмо с предсмертным распоряжением: господин фон Дорсдай вправе видеть мой труп. Мой прекрасный, нагой, девичий труп. Тогда вы не сможете жаловаться, господин фон Дорсдай, что я вас оставила в дураках. Все же вам кое-что достанется за ваши деньги. Что я должна быть живою, этого нет в нашем договоре. О нет. Это нигде не написано.