Но как же мне устроить, чтобы он получил письмо? Не могу же я послать господину Дорсдаю письмо с горничной? Лучше всего пойти вниз, заговорить с ним и показать телеграмму. Все равно мне нужно пойти вниз. Не могу же я оставаться у себя наверху. Я бы этого совсем не выдержала, три часа — пока не наступит время. Да и ради течи надо мне сойти вниз. Ха, какое мне дело до тети? Какое мне дело до людей? Видите, господа, вот стоит стакан с вероналом. Так, теперь я беру его в руку. Так, теперь я подношу его к губам. Да, в любой миг могу я перенестись туда, где нет никаких теток, и никакого Дорсдая, и никакого отца, который похищает сиротские деньги…

Но я не покончу с собою. Это мне не нужно. И в номер к господину фон Дорсдаю я тоже не пойду. И не подумаю. Не стану же я за пятьдесят тысяч раздеваться догола перед старым жуиром, чтобы спасти негодяя от суда. Нет, нет, уж если на то пошло, то при чем тут господин Дорсдай? Именно он? Если один меня увидит, то пусть меня увидят и все остальные. Да! — Великолепная мысль!.. Все они пусть увидят меня. Весь свет пусть смотрит на меня. А потом — веронал. Нет, не веронал, — с какой стати?! Потом — вилла с мраморными ступенями, и красивые юноши, и свобода, и весь широкий мир! Добрый вечер, фрейлейн Эльза, вот в таком виде вы мне нравитесь. Ха-ха! Там, внизу, они подумают, что я сошла с ума! Но я никогда еще не была так рассудительна. В первый раз в жизни я в самом деле рассудительна. Все, все пусть увидят меня! Тогда отрезан путь назад, к папе и маме, к дядьям и теткам. Когда уж я больше не фрейлейн Эльза, которую недурно было бы свести с каким-нибудь директором Виломицером, всех я тогда оставлю в дураках — подлеца Дорсдая прежде всего — и во второй раз появлюсь на свет… Иначе все напрасно: Адрес прежний Фиала, ха-ха!

Не терять больше времени, не трусить! Платье долой! Кто будет первый? Не ты ли, кузен Поль? Счастье твое, что римлянин уехал. Будешь ли ты целовать сегодня ночью эту красивую грудь? У Берты есть черная шелковая рубашка. Утонченно! Я буду еще гораздо утонченней. Роскошная жизнь. Долой чулки, — это было бы неприлично. Голая, совсем голая. Как будет мне завидовать Цисси! И другие тоже. Но они не решаются. Им ведь этого хотелось бы всем. Берите с меня пример. Я, девственница, я на это решаюсь. Как же я буду хохотать над Дорсдаем. Живо на почту. Пятьдесят тысяч. Этих денег ведь стоит представление. Красива я, красива! Гляди на меня, ночь! Горы, глядите на меня! Небо, гляди на меня, как я красива. Но вы ведь слепы. Что с вас толку? Вот те, что внизу сидят, — зрячие. Распустить ли волосы? Нет. У меня был бы вид сумасшедшей. Только бесстыжей должны вы считать меня. Только дрянью. Где телеграмма? Ради Бога, куда я дела телеграмму? Да ведь вот она, мирно лежит рядом с вероналом. «Вторично умоляю… Пятьдесят тысяч… иначе все напрасно. Адрес прежний Фиала». Да, это телеграмма. Это кусок бумаги, и на нем напечатаны слова. Подана в Вене в четыре тридцать. Нет, это не сон, это все правда. И дома они ждут пятидесяти тысяч гульденов. И господин фон Дорсдай тоже ждет. Время у нас еще есть.

Ах, как красиво прогуливаться так по комнате нагою. Вправду ли я так хороша собою, как в зеркале? Ах, подойдите же ближе, красавица. Я хочу поцеловать ваши кроваво-красные губы. Хочу прижаться грудью к вашей груди. Как жаль, что нас разделяет стекло, холодное стекло! Как бы мы с вами хорошо поладили! Неправда ли? Не нужно было бы нам никого другого. Может быть, и нет на свете других людей. Есть телеграммы, и отели, и горы, и вокзалы, и леса, но людей нет. Люди нам только снятся. Существует только доктор Фиала со своим адресом. Он всегда остается прежним.

О, я нисколько не сумасшедшая. Я только немного взволнована. Это ведь вполне естественно, когда предстоит второй раз родиться на свет, потому что прежняя Эльза уже умерла. Да, это бесспорно, я мертва. Для этого и не нужно веронала. Не вылить ли его? Горничная могла бы его по неосторожности выпить. Я оставлю записку и напишу на ней: яд; нет, лучше: лекарство, — чтобы с горничной ничего не случилось. Вот какая я благородная!

Так. Лекарство, два раза подчеркиваю и три восклицательных знака. Теперь ничего не может случиться. И когда я потом вернусь и не захочу умирать, а только спать, то выпью не весь стакан, а только четверть или еще меньше. Очень просто. Все зависит от меня. Проще всего было бы мне сбежать вниз, какая я есть, по коридорам и лестницам. Да нет же, меня могли бы задержать по дороге, — а мне ведь надо быть уверенной, что при этом присутствует господин фон Дорсдай. Иначе он, конечно, не пошлет денег, этот гад…

Но ведь мне надо еще написать ему. Это ведь самое важное. О, спинка стула холодна, но приятна. Когда у меня будет вилла на итальянском озере, я буду всегда гулять голая по своему парку… Самопишущее перо я завещаю Фреду, когда буду умирать. Но покамест мне нужно сделать кое-что поумнее смерти.

«Многоуважаемый господин виконт»… Да будь же ты разумнее, Эльза, — никакого обращения! Ни многоуважаемый, ни многопрезираемый. «Ваше условие, господин фон Дорсдай, исполнено… В тот миг, когда вы будете читать эти строки, господин фон Дорсдай, ваше условие будет исполнено, хотя и не совсем в той форме, какую вы представляли себе…» — Нет, как хорошо эта девочка пишет, сказал бы папа. «И поэтому я рассчитываю, что вы со своей стороны сдержите свое слово и безотлагательно переведете пятьдесят тысяч гульденов по известному вам адресу. Эльза». Нет, не Эльза. Никакой подписи.

Так. Моя красивая желтая бумага для писем! Получила на Рождество. Жаль ее. Так. А теперь телеграмму и письмо в конверт. — «Господину фон Дорсдаю. Комната № 65». Зачем номер? Я просто положу письмо перед его дверью, проходя мимо. Но я не обязана. Я вообще ни к чему не обязана. Если мне угодно, могу и теперь лечь в постель и спать, ни о чем не думать. Ни о господине Дорсдае, ни о папе. Полосатый арестантский халат тоже может быть довольно элегантен. А стреляется много людей. А умирать нам всем придется.

Но ведь у тебя в этом нет покамест надобности, папа. У тебя ведь есть твоя дивно сложенная дочка и адрес прежний Фиала. Я устрою складчину. Обойду всех с тарелкой. Почему должен платить один только Дорсдай? Это было бы несправедливо. Каждый — по своему состоянию. Сколько положит Поль на тарелку? А сколько — господин в золотом пенсне? Но не воображайте себе, что это развлечение продлится долго. Я сейчас закутаюсь опять, взбегу по лестницам к себе в номер, запрусь и, если захочу, выпью залпом весь стакан. Но я не хочу. Это было бы просто малодушием. Вы совсем не стоите такой чести, подлецы. Стыдиться перед вами? Мне перед кем-нибудь стыдиться? Это мне, право, не нужно. Дай еще раз посмотреть тебе в глаза, красавица Эльза. Какие у тебя огромные глаза, если подойти близко. Мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь поцеловал меня в глаза, в мой кроваво-красный рот. Манто едва хватает до щиколоток. Будет видно, что у меня голые ноги. Так что же, не то еще будет видно! Но я не обязана. Я сразу же могу повернуть назад, еще не сойдя вниз. Но ведь я этого хочу. Я это предвкушаю. Разве не мечтала я всю жизнь о чем-то в этом роде?

Чего же я еще жду? Я ведь готова. Представление может начаться. Не забыть письма. Аристократический почерк, говорит Фред. До свидания, Эльза. Ты красива в манто. Флорентийских красавиц писали в таком виде. В галереях висят их портреты, и это честь для них…

Надо, чтобы ничего не было заметно, пока я в манто. Только ноги, ноги. Я надену черные лакированные туфли, тогда подумают, что на мне чулки телесного цвета. Так я пройдусь по зале, и никому не придет в голову, что под манто нет ничего, только я, только я, я сама. И потом я все-таки могу взбежать наверх… Кто это так хорошо играет внизу на рояле? Шопен?.. Господин фон Дорсдай, вероятно, нервничает немного. Может быть, он боится Поля. Потерпите, потерпите, все выяснится. Я еще ничего не знаю, господин фон Дорсдай, я сама страшно заинтересована.

Выключить свет. Все ли в порядке у меня в комнате? До свидания, веронал, прощай. Прощай, мое горячо любимое зеркало. Как ты светишься во мраке! Я совсем уже привыкла быть голою под манто. Довольно приятно. Как знать, не сидят ли многие так в зале, и никто об этом не догадывается? Не ходят ли так многие дамы в театр и сидят в ложах, — шутки ради или по другим причинам?

Запереть ли дверь? Зачем? Тут ведь не бывает краж. А если даже… Мне ведь ничего не нужно. Конец…

Где же номер шестьдесят пять? В коридоре ни души. Все еще внизу за обедом. Шестьдесят один… шестьдесят два… Какие огромные башмаки перед дверью. Вот висят брюки на гвозде. Как неприлично! Шестьдесят четыре, шестьдесят пять. Так. Здесь он живет, виконт… Вот здесь я приставлю к двери письмо. Тогда он его должен сразу увидеть. Его ведь никто не украдет? Так, вот оно лежит… Ничего не значит, я все еще могу сделать что захочу. В крайнем случае он подумает, что я его дурачу… Только бы мне с ним не встретиться теперь на лестнице. Да вот же… нет, это не он!.. Этот гораздо красивее господина фон Дорсдая, очень изящен, с черными усиками. Когда же этот приехал? Я могла бы сделать маленькую репетицию — чуть-чуть приоткрыть манто. Право, меня разбирает охота… Взгляните же на меня, милостивый государь. Вы и не представляете себе, мимо кого проходите. Жаль, что вы как раз теперь поднялись наверх. Отчего вы не остались в зале? Вы прозеваете редкое зрелище. Отчего вы меня не задерживаете? Моя судьба — в ваших руках. Если вы мне поклонитесь, я поверну назад. Так поклонитесь же мне. Я ведь смотрю на вас так приветливо… Он не кланяется. Прошел мимо. Оборачивается, я это чувствую. Окликните меня, поклонитесь! Спасите меня! Может быть, вы виновник моей смерти, милостивый государь. Но этого вы никогда не узнаете. Адрес прежний Фиала.

Где я? Уже в зале! Как я пришла сюда? Так мало людей и так много незнакомых. А может быть, у меня в глазах темно. Где Дорсдай? Его нет. Не знамение ли это судьбы? Уйду обратно. Напишу Дорсдаю другое письмо. Жду вас в полночь у себя в комнате. Принесите телеграмму на адрес банка. Нет. Он мог бы заподозрить в этом ловушку. Да и можно было бы устроить ловушку. Я могла бы спрятать у себя Поля, и он с револьвером в руке потребовал бы выдать телеграмму. Вымогательство. Чета преступников. Где Дорсдай? Дорсдай, где ты? Может быть, он покончил с собою, раскаиваясь в моей смерти? Он, должно быть, в карточной комнате. Конечно. Сидит, вероятно, за ломберным столом. Тогда я остановлюсь на пороге и сделаю ему глазами знак. Он сейчас же встанет. «К вашим услугам, фрейлейн». Голос у него будет звенеть. «Не пройдемся ли мы немного, господин Дорсдай»? — «Как прикажете, фрейлейн Эльза». Мы идем в лес. Мы одни. Я распахиваю манто. Пятьдесят тысяч добыты. Воздух холодный, я схватываю воспаление легких и умираю…