Клод Фаррер - Барышня Дакс

– Зато я дал слово! Я дал слово, и я спрашивал тебя, прежде чем дать слово. Что? Разве тебя силой выдают замуж? Согласилась ты или нет?

– Я согласилась, но…

– Но теперь ты отказываешься? Немного поздно! Ты сказала да, и будет да.

Сухим жестом он повесил лампу на место, давая понять, что разговор прекращен и визит окончен. Но в то время как он протягивал руку к дверной ручке, он остановился, пораженный: стоявшая неподвижно барышня Дакс отчетливо качнула головой слева направо и справа налево.

– Что? – спросил господин Дакс. – Ты не поняла?

– Я не пойду за господина Баррье.

Сказано это было очень тихо, но таким решительным тоном, что господин Дакс, окончательно сбитый с толку, остолбенел. И госпожа Дакс, от нетерпения переступавшая с ноги на ногу, ринулась в битву:

– Она не пойдет за него! Слыхано ли это! Двадцатилетняя девчонка, которая «не пойдет!» И которая командует отцом с матерью!

Господин Дакс тем временем раздумывал. Быть может, он начинал уважать эту неожиданную энергию, которая ему сопротивлялась. Быть может, он почувствовал, как в тайниках его души пробуждается отцовский инстинкт: конечно, в ней, как и в нем, текла добрая севенская кровь, в этой девочке, до сих пор такой тихой, и она прорвалась вдруг, властная и упрямая! Менее резко господин Дакс спросил:

– Отчего?

И так как его дочь продолжала молчать, он повторил:

– Отчего? Ты не хочешь пойти за господина Баррье? Я думаю, это не пустой каприз. У тебя должен быть повод. Скажи.

Фраза, некогда слышанная и вечно живая в памяти, просилась с губ барышни Дакс:

– Я не хочу пойти за него, оттого что он не любит меня и оттого что я не люблю его.

– Что она говорит? – закричала возмущенная госпожа Дакс.

Но господин Дакс движением руки приказал ей замолчать. Теперь он рассуждал совсем спокойно, как хладнокровный человек.

– Что он тебя не любит, ты не можешь знать. Твоя мать и я, заботясь по мере сил о твоей пользе, напротив, решили, что он любит тебя. Что ты не любишь его – ты знаешь об этом еще того меньше. Девушка может ясно узнать себя только на следующий день после свадьбы. Поэтому твои доводы ничего не стоят. Есть у тебя другие доводы? Отвечай.

Барышня Дакс продолжала молчать.

– Других доводов нет? В таком случае…

Он вместо конца фразы пожал плечами, но барышня Дакс, по-прежнему в высшей степени тихая и упорная, еще раз качнула головой справа налево и слева направо:

– Я не пойду за господина Баррье.

– За кого же ты пойдешь в таком случае? – спросил внезапно господин Дакс. – Да, за кого? Ты, верно, нашла другого, не так ли? Ты любишь… Ты воображаешь, что любишь кого-нибудь?

Зардевшись, барышня Дакс отодвинулась назад:

– Никого!

– Никого? В таком случае…

– Я не пойду за господина Баррье.

На этот раз господин Дакс недоверчивым взглядом испытующе оглядел лицо дочери. Наконец он холодно сказал:

– Увидим. У меня нет никакой возможности принудить тебя выполнить данное слово. Но я могу заставить тебя подумать. Ты подумаешь. Не забудь, что ты несовершеннолетняя и что тебе необходимо иметь мое согласие на брак по твоему вкусу. Что? Ты не думала об этом? Оставь! Я не дурак! И я ясно вижу тебя насквозь. Ты сейчас же вернешься домой. Ты отправишься к себе в комнату и останешься там. Это разбивает твои планы, потому что ты не можешь разгуливать? Тем хуже и тем лучше! Ты послушаешься.

Барышня Дакс внезапно подняла голову. В ее глазах сверкал гнев. Господин Дакс бесстрастно обернулся к жене:

– Вы будете так любезны и приставите к дверям вашу горничную. И вы будете отныне постоянно следить за вашей дочерью. А теперь уходите обе!

Он распахнул дверь и погасил лампу. В конторе служащие, охваченные при появлении хозяина прилежанием, трудолюбиво склонились над работой.

– Что касается господина Баррье, я сам предупрежу его. Или, вернее, пока не стану. Ступайте!

Дверь хлопнула.

На улице госпожа Дакс, которая только что опешила и чуть не задохнулась перед смелостью дочери-бунтовщицы, захотела взять свое:

– Алиса! – начала она решительным тоном.

Но барышня Дакс не слушала ее и по-мальчишески широким шагом направилась к дому.

Это была настоящая гонка. Отставшая, задыхающаяся, разгневанная госпожа Дакс безуспешно ускоряла шаги, чтобы поспеть за девушкой, которая, опустив голову и прижав локти, нырнула в самую гущу расталкиваемых ею прохожих. Улицу Пюи-Гайо и мост Морана они промчались все тем же бешеным аллюром. Затем последовала набережная с ее широкими и пустынными тротуарами, столь благоприятными для неистовой скачки. Барышня Дакс выиграла расстояние. За набережной следовала их улица. Барышня Дакс добралась до родительского дома, позвонила, вошла.

И когда госпожа Дакс, запыхавшись, добралась в свой черед до дверей, двери были уже снова заперты!

В страшном раздражении, даже не снимая шляпы, госпожа Дакс хотела подняться к дочери. На полдороге она остановилась и спустилась вниз:

«Чтобы поступить подобным образом, Алиса должна быть в ужасном гневе. Она не станет слушать, не поймет ровно ничего. В самом деле, даже отец не сумел поговорить с ней!»

Госпожа Дакс успокоилась на этой мысли.

Оставшись одна в своей комнате, барышня Дакс первым делом распахнула настежь окно и вздохнула полной грудью. От не видимой за платанами Роны уже веяло пронизывающим холодом. По направлению к парку проехала открытая коляска; барышня Дакс, на мгновение отвлекшись от своих мыслей, увидела закутанных женщин. Она отошла от окна и стала шагать взад и вперед по комнате.

Вдруг она села за свой столик, взяла лист бумаги, конверт и с решимостью обмакнула перо в чернильницу. Но, видимо, письмо, которое она собиралась написать, было трудным, оттого что перо долгое время оставалось неподвижным над листом бумаги.

Наконец барышня Дакс решилась. Сначала она написала адрес:

Господину Бертрану Фужеру,

секретарю посольства,

Hôtel de la Terrasse,

Монте-Карло.

Потом она начала на листе почтовой бумаги:

«Друг мой, я не совсем знаю, что будет со мной…»

И сразу же остановилась.

Она не находила слов. Перо снова опустилось. Барышня Дакс провела рукой по лбу, встала, опять подошла к окну.

По улице проезжала еще одна коляска, очень элегантная виктория, запряженная парой. На бирюзовых подушках лежала, развалившись, довольно красивая, пышно разряженная женщина. Эти слишком рыжие волосы, слишком продолговатые глаза, слишком накрашенный рот. Да, это было то самое создание, непорядочная женщина, которой поклонился однажды Бернар, возвращаясь из лицея. Барышня Дакс вспомнила, как он ее назвал: Диана д'Арк. Она два раза произнесла это имя странным голосом, беспокойным и глухим. И, внезапно охваченная таинственным страхом, барышня Дакс оторвалась от окна, вернулась к начатому письму, снова взялась за перо.

До начала сезона в Монте-Карло оставалось еще добрых четыре месяца. И только профессиональные игроки да несколько туземцев, жителей Канн, Ниццы и Ментоны, посещали сады, прославленную террасу и салоны Казино, в которых еще не было элегантной публики зимнего сезона.

– Ни души, – сказал Бертран Фужер за три недели до того, выходя из курьерского поезда.

– Зато сейчас пора самых багровых закатов, – возразила Кармен де Ретц.

Покинув Сен-Серг, они условились встретиться в Женеве, чтобы вместе поехать на Ривьеру.

Сначала Фужер предложил для этого «почти свадебного путешествия» несколько менее отшельнический маршрут.

– Быть может, мы еще найдем кого-нибудь в Э или в Трувилле.

Но насмешница Кармен ответила:

– Вы нуждаетесь в публике для предстоящего дуэта? В гостинице они поместились в разных комнатах.

Этого потребовала Кармен де Ретц.

– Вовсе не из стыда или из уважения к чужому мнению! Но я дорожу самостоятельностью. И, кроме того, бесконечно прозаическая деталь: я хочу сама платить по своим счетам.

– Послушайте!

– Да, друг мой! Я не уступлю: у нас будут отдельные расходы всегда и везде! Я не слишком богата: для меня это достаточный повод, чтоб ни у кого ничего не брать. Кроме того, вы не богаче меня.

– Верю! И это в такой же мере повод для меня…

– Нет! Фужер, друг мой, поймите это раз навсегда и не обращайтесь со мной, как с гулящей девицей или как с дамой из общества! Я сделалась вашей любовницей, потому что я так хотела. И тем не менее я считаю себя равной вам. То, что мы в известные часы обмениваемся движениями, приятными для нас обоих, не должно нисколько отражаться на наших отношениях свободных индивидов. Я вам нравлюсь, вы мне нравитесь, и мы это доказываем. Из этого не следует, что я позволяю вам предлагать мне деньги или просить моей руки.

– Какая связь?

– Такая же, какая существует между куплей и продажей. Я отказываюсь и от того и от другого. Кармен де Ретц слишком убежденная феминистка, чтоб не быть полной собственницей своей персоны.

– В тот день, когда вы влюбитесь, – берегитесь!

– Вы неблагодарны, друг мой! Влюбиться! Мне кажется, что я уже влюблена. Даже по нескольку раз за ночь! Вы не находите?

Он поцеловал ее руку – галантно, но насмешливо.

– Ну конечно, нахожу! Но одно другому рознь. Она ударила его веером.

Так они жили друг подле друга, оставаясь вполне свободными. Они не злоупотребляли этой свободой и не расставались. Но ничего не было для них легче, как часто расставаться.

Первые дни прошли в экскурсиях. Скоро, однако, Кармен де Ретц наскучила полная праздность. Ей необходимо было иметь в распоряжении ежедневно несколько часов, чтобы посвятить их занятиям, перу и чернилам. «Дочери Лота» были окончены, или, по меньшей мере, Жильбер Терриан, в Сен-Серге ли, в Париже ли, или еще где-либо, заканчивал партитуру на приблизительное либретто. Но автор «Не зная почему» уже мастерил новую книгу.