С другой стороны улицы, оттесненная туда хороводом, к брату проталкивалась Настя. Шаль упала с ее плеч на снег. Илья, помедлив, поднял ее, но Настя даже не обернулась.

– Варенька! – тревожно окликнула она. – Что случилось?

Варька запнулась, неуверенно оглянулась на Митро. Тот хмурился, смотрел в землю.

– Ольга… Наша Ольга… Началось, кажется.

– Как?! Уже? Прямо сейчас?! – всполошилась Настя. – А Макарьевна там? За Колесихой послали кого-нибудь? Живо, бежим туда!

Она рванулась было с места – и остановилась. Выжидающе взглянула на Митро. Тот стоял не двигаясь, упорно смотрел на свои сапоги. Лицо Насти напряглось.

– Ты не пойдешь? – в упор спросила она.

Митро пожал плечами. Хмуро сказал:

– Ни к чему.

– Да ты с ума сошел, что ли? – отчаянно и звонко, так, что все обернулись на нее, закричала Настя. – Идем! Идем! Идем!

Она вцепилась в рукав брата, дернула раз, другой, топнула сапожком – и добилась все-таки того, что тот сделал несколько неохотных шагов. Варькина шаль мелькала уже у ворот. Настя ускорила шаг, таща за собой Митро и поминутно оборачивая к нему рассерженное и испуганное лицо. Илья с шалью Насти в руках шел следом. Сердце колотилось, как зажатый в кулаке птенец.

По дому плавали сизые пласты дыма. В первую минуту Илья испугался, что начался пожар. Но из дымной завесы вынырнуло сморщившееся, с зажмуренными глазами лицо Варьки. Она бежала к двери, держа в вытянутых руках чадящую сковородку. Сильно пахло горелым тестом.

– Макарьевна про блины забыла! – Варька, размахнувшись, отправила сковородку прямо в снег у крыльца. – Ольга закричала, она все бросила – и к ней… Фу-у-у… Дверей не запирайте.

Рванувшийся в дверь сквозняк затеребил ситцевую занавеску, сбросил со стола на пол обрывок газеты. Из горницы появилась Макарьевна. Ее всегда аккуратно повязанный платок был сбит набок, сморщенные руки суетливо мяли передник.

– Вас какие черти принесли? – закричала она на цыган. – На что вы тут сдались? Под ногами вертеться?

– За Колесихой послали? – перебила ее Настя.

– Послали, тебя не спросились… – проворчала Макарьевна.

Мимо с ушатом кипятка пробежала соседка – низенькая, круглая, как колобок, Аграфена. На припечке грелись полотенца. Из горницы доносились странные, низкие стоны. Илья, как завороженный, стоял у двери и вслушивался в них до тех пор, пока прибежавшая Варька не дернула его за рукав:

– Примерз, что ли? Нельзя тут. Идем на кухню.

В маленькой кухне не было никого. Возле печи стоял почти полный чугунок теста, рядом – повязанная тряпицей корчага молока. Занавеска слепила, как первый снег. Настя, бледная, большими шагами ходила по кухне. Илья подал ей шаль. Она взяла не глядя, торопливо набросила ее на плечи. Стоящий у порога Митро исподлобья взглянул на сестру.

– На кой черт ты меня сюда притащила? – тихо и зло спросил он. Настя метнула на него сердитый взгляд, отвернулась. Митро шагнул к двери.

– Бэш [46], – не оглядываясь, сказала Настя.

Митро, помедлив, послушался. Сел за стол, отвернулся к сияющему солнцем окну. Илья сидел на полу у стены, понимая, что он нужен тут еще меньше, чем Митро, но не мог заставить себя уйти.

– Чем меньше мы болтаем – тем ей легче будет, – хлюпнув носом, вспомнила Варька таборное поверье. – Давайте блины печь.

Она подбросила в лениво вспыхивающее красным светом нутро печи несколько поленьев. Настя, зашпилив косу в узел и повязавшись фартуком, подошла помогать. С улицы прибежал Кузьма. Замер на пороге, скользнул взглядом по сумрачным лицам цыган и поспешно полез на печь. Вскоре дверь хлопнула снова. Через кухню, не взглянув на цыган, быстро и озабоченно прошла Колесиха – известная всем Грузинам повивальная бабка. Варька, проводив глазами ее рваную лоскутную кацавейку, перекрестилась вслед.

Время тянулось бесконечно. Солнце уже ушло из окна, в кухне потемнело, по полу потянулись длинные вечерние лучи. Блины давно были готовы и горкой высились на припечке, но никто их не ел. Настя, за весь день так и не присевшая, то стояла у печи, скрестив руки на груди, то принималась мерить шагами кухню. И чего мечется, с досадой думал Илья, следя за тоненькой, кутающейся в шаль фигуркой. Кто ей Ольга? Ни тетка, ни сестра, ни невестка даже… Иногда их глаза встречались, и Настя досадливо пожимала плечами, отводила взгляд, словно говоря: «Нашел время…» Он тоже отворачивался.

Митро все так же сидел за столом, ссутулившись и глядя вниз. Иногда Настя, подойдя, трогала его за плечо. Митро вздрагивал, словно разбуженный. Поднимал глаза и смотрел на сестру чуть ли не с удивлением, словно не понимая, как и зачем они оба оказались здесь. Настя молча отходила, Митро снова опускал голову. Он не обращал внимания даже на женщин, которые время от времени вбегали в кухню, торопливо мыли руки, хватали полотенце или котелок с водой. Варька и Настя бросались к ним с вопросами, но женщины лишь отмахивались и сразу убегали обратно. С улицы доносились песни, пьяные голоса, рев гармоники – там все еще провожали Масленицу. То и дело уличный шум заглушался хриплыми, протяжными стонами из горницы. Они то умолкали совсем, то становились громче и мучительнее, перемежаясь сдавленными «О, дайо, дайо… дайори [47]…» Митро болезненно поморщился.

– Отчего она так кричит? – хрипло спросил он у сидящей напротив Варьки.

Та растерянно оглянулась на Настю, накрыла ладошкой кулак Митро, успокаивающе зашептала:

– Это ничего, ничего, Дмитрий Трофимыч, право слово, совсем ничего… Ей не впервой, дело известное. Долго, правда, что-то, но это же у всех по-разному бывает. Вот у нас в таборе одна цыганка, наша невестка, двое суток почти…

Варька не договорила. Из горницы донесся страшный грудной крик. Задрожали кружки в буфете, взвизгнула, прижав пальцы к губам, Настя. Митро вскочил, опрокинув табуретку, и Варька мертвой хваткой вцепилась в него:

– Митро! Дмитрий Трофимыч! Нельзя туда, нельзя!!!

– Да что ж это!.. – Настя решительно шагнула к двери. Но та вдруг распахнулась, чуть не сбив ее с ног, и к рукомойнику быстро прошагала Колесиха.

– Что, что, что? – кинулись к ней.

Повитуха, не отвечая, яростно терла руки. Ее плоское безбровое лицо напоминало злую маску.

«Почему такая розовая?» – машинально подумал Илья, глядя на воду, сбегающую в таз. И вздрогнул от тихого вскрика Насти. Та с ужасом смотрела на Колесиху. Повитуха подняла водянистые глаза, молча погрозила кулаком. Настя тут же умолкла, но продолжала испуганно смотреть на покрасневшую от крови воду в тазу.

– Тише! – вдруг вскочила Варька. Все обернулись к ней. В наступившей тишине послышался низкий и сердитый писк.

– Ой, мамочки… – раздалось с полатей, и из-под цветастой занавески высунулась взъерошенная голова Кузьмы. – Дите…

– Вестимо, дите, – проскрипела Колесиха, вытирая руки. – А вы кого ждали, окаянные? Енарала в орденах?

– Слава богу… – пробормотала Настя. Ее руки, стягивающие на груди шаль, мелко дрожали.

Митро стоял, отвернувшись к стене. К нему подошла Варька. Взяв за руку, подвела к столу, заставила сесть.

– Посиди, Дмитрий Трофимыч… Туда пока нельзя.

Колесиха ушла обратно на половину роженицы. Писк ребенка вскоре умолк, но вместо него все громче становились взволнованные голоса женщин. Настя прислушивалась, прильнув к дверной щели, но было видно, что разобрать слов она не может. Илья почувствовал, как в сердце снова кольнула тревога. Как назло, из горницы больше никто не приходил. Слышались приглушенные голоса, мягкий топот ног, суета. Что-то вдруг со звоном разбилось, хлопнула дверь в сенях. Выглянув в окно, Илья увидел, как по темнеющему двору, переваливаясь на коротких ногах, бежит Аграфена.

– Куда она? – спросили сзади. Оглянувшись, Илья увидел стоящего за своей спиной Митро. Илья беспомощно пожал плечами, уже точно зная: происходит что-то страшное.

Настя бросилась к двери, рванула ее на себя и исчезла в темных сенях. Никто не решился следовать за ней. Вскоре до цыган донеслись ее вопросы: «Что Ольга? Как она? Да скажите мне!» Затем вдруг голос Насти умолк.

Из сеней послышались шаги. В кухню, тяжело переступив через порог, вошла Макарьевна. Илья увидел ее сморщенное, растерянное, залитое слезами лицо. Она сразу пошла к Митро. Тот медленно встал ей навстречу.

– Что?.. – начал было он. И умолк.

– Поди туда, Дмитрий Трофимыч, – всхлипнула старуха. – Поди. Кон… кон… кончается она.

– Ты в своем уме? – тихо спросил Митро.

– Аграфена за попом побегла. Бог даст, поспеют. Ты иди к ней, Дмитрий Трофимыч. Христом-богом прошу, иди. Прости ее, помирает ведь… Не бери греха на душу! Ежели она…

– Звала она меня? – вдруг перебил ее Митро. На его лбу сизыми жгутами вздулись жилы. Макарьевна умолкла, со страхом глядя на него. – Спрашиваю тебя… звала?

– Да нет… нет, кажись…

– Я не пойду. – Митро опустился на табуретку, положил на столешницу белые в суставах кулаки. Лицо его пряталось в тени.

– Побойся бога, Трофимыч, – прошептала Макарьевна. – Помирает… Не держи сердца, иди, прости ее…

Митро молчал. В тишине отчетливо слышалось его тяжелое дыхание.

– Макарьевна, иди туда, – наконец глухо сказал он. – Если спросит – скажи, что… давно простил. А нет – значит, нет.

Макарьевна зажмурилась. По ее сморщившемуся лицу снова побежали слезы. Она хотела сказать что-то еще, но, взглянув на Митро, резко махнула рукой и вышла.

Илья уткнулся лицом в колени. Слез не было, но и смотреть на это тоже не было сил. Вскоре до него донеслись осторожные шаги и чуть слышный скрип двери – это потихоньку выбирался из кухни Кузьма. На другой половине кто-то громко заплакал. На дворе взвизгнула калитка, тягучий голос спросил: «Сюда, что ли?» – и сорочий говорок Аграфены угодливо затараторил: «Сюда, батюшка, сюда! Ручки обмыть не угодно ли?» Быстрые шаги в сенях, шелест одежды, хлопанье дверей. Снова тишина.

Внезапно Илья услышал странные звуки. Они доносились не из-за стены, а были где-то здесь, совсем рядом. Недоумевая, он поднял голову.