Раздался резкий протяжный свист; тормоза были отпущены, и колеса, дернувшись, покатили вперед. Уже очень скоро они будут возвращаться в город на скорости сорок миль в час и оставят этот унылый день в прошлом.

– Вы говорите, это Слоан настоял на том, чтобы вы приехали сюда сегодня? А как вы с ним познакомились?

– Это вряд ли касается кого-то из вас, – сухо заметил Уилл.

– Я друг их семьи, – одновременно с ним пояснила Эйва.

Брови Беннетта полезли на лоб.

– Друг семьи? Я не знал, что Слоаны общаются с кем-нибудь, кто живет восточнее Медисон-авеню, не говоря уже о Бруклине.

Уилл изо всех сил старался не заскрежетать зубами. Он предпочел бы, чтобы его знакомство с Эйвой не подвергалось слишком тщательному изучению. И тут ему в голову пришла идея.

– Боюсь, мисс Джонс скромничает из деликатности. Не хотел вам говорить, но она работает в газете и пишет статью о нашей предвыборной кампании.

Эйва восприняла новый поворот сюжета невозмутимо, даже глазом не моргнув.

– Да, я работаю в «Бруклин Дейли таймс».

Это известие полностью изменило атмосферу в салоне – и, нужно сказать, не в лучшую сторону. Томпкинс выпрямился и внимательно посмотрел на женщину. Выражение его лица стало настороженным и подозрительным.

– Я никогда не слышал о такой газете – и никто не информировал меня о присутствии репортера на митинге.

– Такая секретность была преднамеренной, – заявила Эйва. – Мы хотели получить объективную оценку кампании, взглянув на нее изнутри, хотя я и планировала со временем поговорить с обоими кандидатами.

Беннетт переводил растерянный взгляд с Уилла на Томпкинса и обратно.

– Ну, дополнительная помощь со стороны прессы нам не помешает. Не так ли, Чарльз?

Томпкинс уставился на Эйву, прищурив проницательные глаза. Уилл буквально чувствовал, как лихорадочно крутятся шестеренки в его расчетливом мозгу, просчитывая возможные варианты.

– Да, конечно… но в дальнейшем я сам буду сопровождать вас на собраниях и других мероприятиях. Мы хотим обеспечить вашу безопасность.

– В этом нет необходимости. Уверена, что у вас есть более важные дела. Кроме того, после сегодняшнего происшествия я не собираюсь посещать какие-либо политические собрания.

– Но мы надеемся, что сегодняшнее фиаско не восстановило вас против нашей кампании в целом?

– Разумеется, нет. Такие вещи невозможно предсказать, какими бы могущественными ни были кандидаты.

– Это верно, это верно, – пробормотал Томпкинс. – Когда бы вы хотели побеседовать с мистером Беннеттом?

Уилл предостерегающе поднял руку.

– Успокойтесь. И позвольте мисс Джонс действовать на свое усмотрение.

– Мистер Слоан прав – если, конечно, мистер Беннетт сам не захочет поговорить со мной прямо сейчас. – Эйва заерзала на месте и потянулась к небольшой дамской сумочке, висевшей у нее на поясе. – У меня с собой есть блокнот и ручка…

– Нет-нет, только не сейчас. – Беннетт быстро встал; его нежелание общаться с прессой было очевидным. – Детали вы можете обсудить с Томпкинсом. Я чувствую, что у меня вот-вот разболится голова, и поэтому лучше пойду прилягу у себя в вагоне. Было очень приятно с вами познакомиться, мисс Джонс.

Уиллу был уже знаком этот удовлетворенный изгиб ее губ. Откуда она знала, что Беннетт откажется? Эта женщина действительно очень умна и прекрасно разбирается в людях, умеет предсказывать их поведение. Его восхищение усиливалось.

– О да, конечно, мистер Беннетт. Я свяжусь с вами и уточню дату нашей встречи.

Джон попрощался и направился к двери, ведущей в соседний вагон. Томпкинс медленно встал, полез в боковой карман и, вынув оттуда свою визитную карточку, напечатанную на пергаментной бумаге, протянул ее Эйве.

– До связи, мисс Джонс. С нетерпением буду ждать этого момента. Мы очень ценим усилия представителей и представительниц нашей славной прессы, которые стремятся донести правду до почтенных жителей штата Нью-Йорк. Если вам что-нибудь понадобится, я всегда к вашим услугам.

– Благодарю вас, мистер Томпкинс. Вы очень любезны.

Тон Эйвы говорил прямо противоположное. Уилл ничего на это не сказал, и советник тоже вышел.

Когда они вновь остались наедине, женщина сердито выпалила:

– Репортерша, говорите? О чем вы только думали?!

– Я думал о том, как мне выдворить их из вагона, чтобы они оставили нас в покое… что, кстати, в конце концов сработало.

– Вы идиот! И как прикажете вести себя, когда мне придется брать интервью у Джона, да еще и для несуществующей газеты?

– Ладно, а почему вы тогда выдумали это название?

Раздраженный вздох Эйвы свидетельствовал о том, что ответ был до смешного очевиден.

– Да потому, что я не могла допустить, чтобы Томпкинс, желая проверить мои слова, стал расспрашивать в редакциях газет об Эйве Джонс.

Уилл разгладил ладонями тонкую шерстяную ткань на брюках.

– Я бы по этому поводу не беспокоился. Можно устроить, чтобы ваш репортаж где-нибудь напечатали.

Действительно, ведь Кэлвину Кэботу принадлежали две газеты, и это только в Нью-Йорке.

– Не будет никакого репортажа! – вспылила Эйва. – Вы хоть слышите, что говорите? Все, мерси. Сегодняшний день был катастрофой.

Ее щеки и шею залило краской, и Уилл почувствовал угрызения совести. Именно он втянул Эйву во все это, и она была права: его усилия обернулись катастрофой.

И все же она чертовски хороша, и у него невольно мелькнула озорная мысль: любопытно, а как тот факт, что она покраснела, повлиял на цвет других, наиболее… интересных участков ее тела? Взгляд Уилла скользнул на возмущенно вздымавшуюся грудь. Черт побери, до чего соблазнительная картина!

Когда же мужчина вновь посмотрел на лицо Эйвы, оказалось, что она за ним наблюдает и в глубине ее глаз горит какой-то странный огонек. Уилл нервно прокашлялся.

– По крайней мере, хорошо уже то, что Джон вас не узнал.

– По этому поводу я не слишком беспокоилась. Парик часто сбивает людей с толку. Что вы скажете своим соратникам, когда в прессе не появится никакой статьи?

Уилл допил остатки коньяка и поставил хрустальный стакан на небольшой столик в стиле Людовика XVI, стоявший рядом с его креслом.

– Что-нибудь придумаю. Беннетт, скорее всего, обрадуется, а вот Томпкинс может возмутиться. А как вы догадались, что Джон откажется побеседовать с вами прямо сейчас?

– Потому что я хорошо его знаю. Перед интервью он, как правило, консультируется с мадам Золикофф, чтобы убедиться в том, что духи считают эту идею удачной.

– Неужели? А что насчет других его решений?

Просто интересно, насколько велико влияние мадам Золикофф на их предвыборную кампанию.

– Да, об этом он тоже спрашивает. – Эйва выдержала паузу и улыбнулась, обнажив при этом больше зубов, чем обычно. – Собственно говоря, это я посоветовала ему включить вас в предвыборный список.

– Простите, не понял. Вы сказали ему, что…

Договорить Уилл так и не смог. Его участие в предвыборной кампании зависело от того, благословит его мадам Золикофф или нет? Разве можно решать такие важные вопросы столь опрометчивым способом?

– В качестве потенциальных кандидатов рассматривался целый ряд имен. Любому дураку понятно, что ваши связи в обществе будут способствовать успеху кампании, вот я и сказала, что духи считают вас самой подходящей кандидатурой.

Духи считают?

– Боже правый…

Уилл вскочил с кресла, подошел к окну и, опершись рукой на раму, уставился на пролетающий мимо пейзаж. Изнутри его, словно тлеющий кусок угля, жгла злость. Снова эта чертова боль в желудке! Мужчина рассеянно потер живот и подумал о том, собирается ли Беннетт консультироваться с мадам Золикофф до конца своих дней. После того как их изберут, такого рода зависимость может стать пагубной для их администрации.

– Если это как-то утешит вашу уязвленную гордость, – сказала Эйва, – вы с самого начала были фаворитом. Беннетту просто требовалось подтверждение от духов.

Уилл ничего не ответил, поскольку не был уверен, что не сорвется на крик. Его отвлекли шелест ее одежды и тихий перестук каблучков, и по коже почему-то побежали мурашки. Мужчина вспомнил, как Эйва прижималась к нему, когда они выбирались из толпы, как ее маленькие, но крепкие ручки обхватили его за талию, как лицо спряталось у него на груди… Теперь, когда опасность миновала, он мог сосредоточиться на том, что чувствовал в тот момент, когда обнимал ее, ощущал манящие изгибы пышной фигуры. И эти воспоминания заставляли его желать большего.

Будь Уилл хуже воспитан, он бы просто уложил Эйву на диван и совершил бы множество предосудительных действий. Целую сотню. По меньшей мере.

– Но даже если бы мадам Золикофф выбрала другого, – продолжала Эйва, – я все равно не думаю, что вы бы от этого пострадали. Вам не грозит потерять свое богатство или положение в обществе. Почему вы вообще так переживаете из-за победы на этих выборах?

Потому что этого хотел его отец, и хотел страстно. Уилл никогда не забудет тот день, когда сбежал от учителей в парк, чтобы поиграть там со щенком. В восемь лет ему было гораздо интереснее резвиться на улице, чем учить таблицу умножения. Когда же мальчика разоблачили, отец орал на него целый час. «Бога ради, ты же Слоан, а не уличный оборванец без обязанностей и будущего! При полном отсутствии дисциплины ты никогда не достигнешь и половины того, чего достиг я!»

Все дальнейшие действия Уилл совершал, руководствуясь этими словами. Воспитывал Лиззи. Строил бизнес. Увеличивал свою собственность. Добивался политического влияния…

Но он не мог объяснить всего этого Эйве и потому ограничился полуправдой:

– Мы с Беннеттом можем обеспечить необходимую расстановку политических сил. Если бы мы произнесли сегодня свои речи, я доказал бы слушателям, что нам под силу помочь людям.

– Ну хорошо. Но, победите вы или проиграете, вы лично никогда не будете страдать от недостатка самоуверенности – это уж точно.