С этого момента Лаис все острее чувствовала тень предстоящей разлуки. Каждый день сокращал расстояние между нею и тем моментом, когда Энджел уедет. Он по-прежнему ничего не обещал, оставался нежен и временами загадочно молчалив, с улыбкой слушал Лаис, когда она болтала о чем-то, и говорил с нею сам, с каждым разом все непринужденнее и свободнее. Пожалуйста, мысленно молила его Лаис, не бойся меня. Я не причиню тебе зла, не причиню боли. И старалась улыбаться, понимая, что Энджел боится не полюбить – он опасается уничтожить любовь прикосновением к ней. Убийство Валентайн заставило его быть очень, очень осторожным.

Лаис не знала, сможет ли он когда-либо преодолеть эту осторожность.

Кажется, нет.


Ближе к Рождеству снег все-таки выпал, ударил легкий морозец, и однажды утром, откинув занавеску, Лаис увидела, как мир вокруг переливается под зимним солнцем. Трава искрилась тысячами крохотных алмазов, деревья сияли, лужицы превратились в серебряные зеркала. Графиня улыбнулась и отправилась одеваться: сегодня она должна выглядеть как можно лучше, ведь именно сегодня состоится спектакль.

Все было готово, и хотя участники действа изрядно нервничали, Лаис понимала, что получается у них неплохо. Напевая, чтобы скрыть тревогу, она позволила Элен красиво уложить ей волосы и спустилась к завтраку, одетая, ради разнообразия, не в серое повседневное платье, а в прелестное нежно-голубое. Сегодня утром ей хотелось быть особенно красивой – для Энджела. Незачем принимать траурный вид, хотя повод имеется: спектакль пройдет, и Фламбар, возможно, задержится на несколько дней, а затем уедет.

Лаис предчувствовала его отъезд, словно летнюю грозу. Даже воздух вокруг, казалось, потрескивает.

Фламбар сегодня тоже вел себя необычно: улыбался, отпускал комплименты Барбаре, шутил с Аланом, в последнее время примирившимся с фехтовальщиком, и рассказывал французские анекдоты месье Венару. Жесты Энджела стали более непосредственными, фразы – более живыми. Он снова менялся. Все остальные принимали это как должное, и лишь одна Лаис знала, чего это стоит Фламбару.

Быть живым – мучительное чувство. Но иначе Энджел не сможет ни играть, ни петь.

В Лестер они отправились после обеда. Лаис взяла с собой и мисс Гривз, и мистера Уилсона, и месье Венара, и даже Джейкобса; слуги по достоинству оценили оказанную им честь. Присутствовать на представлении, где соберутся аристократы, – что может быть почетнее! Так что в карете оказалось слегка тесновато, и все же Энджел умудрился сесть рядом с Лаис, посадив на колени Тамину. Девочка всю дорогу хихикала, а Фламбар смешил ее специально, так что со смеху покатывалась не только юная леди, но и все присутствующие. «Так вот каким ты был, – с болью думала Лаис, иногда ловя на себе смеющийся взгляд Энджела. – Вот каким ты можешь быть. Нет, я ошибалась, Брайан не смог тебя уничтожить. Единственное, что он смог в тебе убить, – это надежду на счастье. Господи, Энджел, почему на долю лучших из нас выпадают такие испытания?» Ответа не было. Лаис украдкой положила ладонь на спину Фламбара, а он придвинулся так, чтобы никто этого не заметил. Она осторожно водила пальцами, и этот интимный жест создавал вокруг нее и Энджела маленькую иллюзию общей тайны.

Все закончилось, когда они приехали в театр.

На сцене шли последние приготовления. Лорд Эшли, важный и наряженный ради такого события в один из своих лучших костюмов, расхаживал между рядами мягких кресел, расставленных здесь сегодня для зрителей. Он приветствовал Лаис и ее спутников; слуги с детьми уселись в углу зала, чтобы не мешать, а актеры отправились облачаться в костюмы и готовиться к выступлению.

Лаис дожидалось великолепное платье из серебряной парчи, расшитое белыми цветами; пока одна из горничных Мэри помогала графине переодеваться, та старалась не смотреть в зеркало. А когда взглянула, не поверила, что это она. Лаис даже в юные годы не была тоненькой, словно тростиночка, однако сейчас театральный наряд превратил ее в призрачную фею. Темные волосы, уложенные в высокую прическу и перевитые лентами с драгоценными камнями, блестели; кожа казалась фарфоровой, а огромные голубые глаза сияли на бледном лице. Лаис показалась себе героиней из грустных стихов поэта-меланхолика. Но когда, деликатно постучав, заглянул Энджел, она тут же позабыла о себе.

Фламбар впервые должен был появиться на сцене в образе ангела, и сейчас на нем было просто белое одеяние, а за спиной болтались посеребренные крылья, сделанные кем-то из театральных умельцев. Владелец театра любил пьесы с эффектами и потому держал на подхвате рукастых ремесленников. Волосы Энджела тщательно причесали, и он действительно выглядел словно посланец небес. Лаис глаз не могла от него отвести.

Горничная, сделав реверанс, деликатно выскользнула из комнаты. Энджел наклонился, чтобы поцеловать Лаис руку.

– Ты прекрасна. У меня слов нет, чтобы это описать.

– А ты – настоящий ангел. – Лаис коснулась его лица. – Поверить не могу, что мы совершаем это безумство.

– Волнуешься? – он сжал ее руки и поднес к губам, легко и нежно перецеловал каждый пальчик.

– Немного, – созналась она. – Но буду меньше волноваться, если ты поцелуешь меня на счастье.

– Все будет хорошо. – Энджел ненадолго припал к ее губам, и Лаис почувствовала, как волнение растворяется в нежном поцелуе. – Весь лестерский свет будет в восторге.

– Ты иронизируешь или мне кажется?

– Тебе кажется. Кто я такой, чтобы смеяться над провинциальным обществом?

Лаис легонько ударила его по руке.

– Энджел, перестань!

– Ладно, ладно. – Он все же продолжал ухмыляться. – Я на самом деле шучу. Имея возможность взглянуть на одних и тех же людей с разных ракурсов, я прихожу к выводу, что, откуда бы ты ни смотрел, главное – уметь видеть. Твои друзья мне очень нравятся, хотя напыщенные лондонские снобы, несомненно, нашли бы для них сотню язвительных слов. Это милое маленькое представление – ничто по меркам развлечений лондонского света. И все же оно мне нравится. Тут никто друг другу не лжет.

– Ты правильно сказал: твой самый большой недостаток – исключительная вера в людей, – заметила Лаис. – Здесь тоже полно амбициозных личностей.

– Но не ты. И не твои друзья.

– Возможно, – кивнула она.

Она на мгновение прильнула к нему, чтобы тут же отстраниться.

– Сюда может кто-нибудь войти.

– Поэтому я ухожу. – Фламбар пошел к двери, но на пороге остановился и послал Лаис воздушный поцелуй.


За кулисами театра царило сдержанное волнение; конечно же, все нервничали, слушая гул заполнявшегося зала. Дерзкая затея лорда Эшли обернулась самым масштабным событием провинциального сезона, и ожидалось множество гостей. Энджел спокойно прошел, вежливо отвечая на приветствия, почтительно склоняясь перед знатными людьми, которые не знали, что он тоже знатен. И не должны.

Для них он навсегда останется слугой графини Джиллейн, которому оказали особую милость и позволили участвовать в спектакле, созданном аристократами для аристократов.

Как ни странно, Фламбар не ощущал враждебности. Он чувствовал свое место, но оно не тяготило его. Уезжая в Лестершир и представляясь учителем фехтования, Энджел немного опасался, что не сможет жить в подчиненном положении. Он до сих пор повиновался лишь отцу и герцогу Мальборо, своему начальнику и соратнику; он повиновался королеве и первым лицам государства, прекрасно понимая все политические тонкости взаимоотношений при дворе и четко зная, в чем состоит его собственный долг. Как второй сын герцога Девери, он не собирался и не должен был просиживать штаны в палате пэров, это место всегда принадлежало Брайану. Энджел никогда не считал, что играет в жизни вторые роли, он просто любил жить и чувствовал себя счастливым даже в самые тяжелые времена. Все годы, прикрывая выходки Брайана, Энджел не забывал о том, что представляет он сам. Он всегда оставался цельной личностью. И лишь смерть Валентайн смогла расколоть его настолько, что он вынужден был бежать, лишь бы не умереть от боли.

Сбежать – для того, чтобы выяснить, что остался таким же, как и прежде.

В последние дни Энджел все сильнее ощущал: стена, выстроенная между ним и миром, готова обрушиться. Он жаждал этого и боялся. Он по-прежнему видел во сне Валентайн, и в те короткие мгновения, когда позволял себе погружаться в сон, она была с ним. Но Валентайн больше не принадлежала к миру живых. Как бы ни любил ее Энджел, она оставалась в прошлом. С каждым днем и каждой ночью она отдалялась от него.

А рядом оставалась Лаис – надежная, удивительная женщина, в чьих глазах Энджел читал непоколебимую волю к жизни.

Сама того не зная, Лаис научила Фламбара тому, что после смерти любимого человека жизнь не заканчивается. Он никогда не говорил об этом с ней, но именно графиня Джиллейн помогла ему справиться. Когда Энджел увидел, как она живет, потеряв мужа, которого, без сомнения, любила очень сильно, он начал осознавать себя заново. Бог забрал Валентайн, это верно, и Бог оставил Энджелу жизнь. Не для того ли, чтобы он научился тому, что Божья любовь – и любовь вообще – безгранична?

Сердце по-прежнему болело, стоило лишь коснуться воспоминаний. И каждую ночь, приходя к Лаис, Энджел становился свободнее, а стена равнодушия – все тоньше. Он учился жить заново, как ребенок учится ходить. Лаис этого не знала, но, может быть, чувствовала. Непостижимым образом она ощущала, о чем следует и о чем не следует говорить. Она отвечала на его ласки со всем пылом, на какой была способна, расширяя границы мира, который сузился после смерти Валентайн до болезненно охраняемого пространства вокруг Энджела. Мог ли он подумать, что допустит к себе еще одну женщину так скоро после смерти любимой? Мог ли он предположить, что удивительный свет в глазах Лаис окажется именно тем лекарством, которое следует принять незамедлительно?

Он боялся за нее. Энджел не знал, любит ли графиню Джиллейн. С каждым днем она становилась ему все ближе и дороже, и он еле сдерживался, чтобы не наговорить ей глупостей. Или, наоборот, не быть слишком откровенным. За откровенность придется отвечать; а Энджел не готов был обещать Лаис любовь. Он поклялся себе оставаться всегда честным с окружающими его людьми и свято соблюдал эту клятву. Не так просто освободиться от оков прошлого, перестать бояться за любимого человека, бояться навлечь на него опасность. Каждый раз, стоило Энджелу подумать о том, чтобы остаться с Лаис, перед глазами вспыхивала картина: комната, залитая таким мирным и теплым светом, перекошенное лицо Брайана и Валентайн, медленно падающая на пол. Струйка крови на ее виске, широко открытые удивленные глаза. Каждый раз, стоило ему это вспомнить, Энджел крепко стискивал зубы и кулаки, чтобы не сорваться. Боль клубилась в нем, словно туман, она проросла в него – похоже, навсегда. Боль и страх. Не за себя. За нее.