Эмилия Остен - Бархатная маска

Наконец она смогла шагнуть к нему, прижаться крепко, вцепиться пальцами в плечи. Тоже положить ладонь на его шею, ощущая жар кожи, и как мягки его волосы, и как он… материален. Ощущение реальности вернулось, огромное и разноцветное, и Лаис ахнула, не в силах справиться ни с собой, ни с моментом. Ей казалось, что не может быть ничего прекраснее, и она знала, что бывает еще лучше. Не с кем-то, именно с Энджелом.

Это было совсем другое. Не так, как с Робертом. Другая любовь, другая страсть. Раньше Лаис задумывалась, сможет ли любить кого-то так же сильно, как Роберта, и не знала, возможно ли это. Теперь ей стало известно: возможно. Просто любовь на вкус оказалась совершенно другой.

Самое время возблагодарить Господа за то, что он даровал людям любовь во всем ее многообразии, и она никогда не перестает и никогда не заканчивается, у нее нет границ, ее нельзя исчерпать. Пить любовь – это словно набирать воду ковшом в ночной реке, где отражаются звезды. Зачерпнешь немного теплой, пахнущей илом воды с острыми точками звезд в ней, выпьешь, и кажется, что эта вода – самое лучшее, что было в жизни. И не задумываешься, что у тебя есть еще целая река. Следующий глоток окажется совсем иным, да и звезды отразятся другие…

Пространство вокруг – все холмы, озеро, бесконечное небо над головой – внезапно сжалось в крохотный миг, исчез ветер, и стало очень жарко и тесно, и все же недостаточно тесно. Пальцы Энджела коснулись застежки плаща Лаис и… остановились.

– Не здесь, – негромко произнес Фламбар, оторвавшись от ее губ.

– Энджел! – Лаис сама потянулась к застежке. Ей абсолютно все равно было, что они на берегу озера, что под ногами мерзлая земля, что дует ледяной ветер.

– Нет, – твердо сказал фехтовальщик. – Не здесь, Лаис. Вы слишком драгоценны, чтобы подвергать вас опасности простудиться. К тому же, – его глаза заискрились лукавым весельем, – джентльмен никогда не позволит себе так поступить с леди. Мой здравый смысл победил. Поэтому мы едем в Джиллейн-Холл. Однако прежде, – он вновь стал серьезным, – я хочу, чтобы вы поняли одну вещь, Лаис. Никаких надежд на будущее я не могу вам дать. Чтобы между нами не было недомолвок и недопонимания, я хочу все объяснить сразу. Мне требуется время, чтобы понять снова, кто я и что делаю на грешной земле. Я не желаю оставить вам несбыточную надежду и тем самым разрушить вашу жизнь.

– Вы слишком много о себе думаете, Фламбар. С вами или без вас, моя жизнь не будет разрушена. – Она надеялась, что слова прозвучали уверенно и правдиво. На самом деле Лаис понимала, что жизнь ее уже разрушена. Что все рухнуло в тот самый момент, когда он вошел в ее дверь и протянул рекомендательное письмо. Кто бы он ни был – учитель фехтования или сын герцога, – он все равно не для нее.

– Слова истинно мудрой женщины. – Он снова заулыбался. – Простите. Я привык к тому, что тонкая женская душа способна порваться от одного неясного намека. Будь вы юной девушкой, я никогда не решился бы на подобный разговор и подобные действия и держался бы в стороне. Однако с вами, Лаис, я могу теперь оставаться честным.

– В данном случае лучше таковым и быть, вы правы, – кивнула она, оправляя юбки.

– Рад, что вы понимаете меня.

– Не так, как мне хотелось бы.

– Никаких иллюзий, верно?

– Никаких. – Она вновь потянулась к его губам. – Но то, что вы можете мне дать, я у вас заберу. Я, знаете ли, практичная деревенская женщина.

Это, конечно же, было против всех правил приличия. Никто не знал, что Лаис столь грубо их нарушает. Никто не должен знать. И тем не менее графиня помнила об осторожности, когда глубокой ночью Энджел пришел к ней в спальню.

Лаис еще никогда не занималась любовью в этой постели. С Робертом они делили его спальню. Сюда, в комнаты графини, Лаис переехала после смерти мужа. Так что Роберта или его тени здесь не было. Были только она и Энджел.

Он пришел без свечи, в ночной темноте и тишине, ангел в белоснежной рубашке. Лаис откинула одеяло, приглашая лечь рядом.

Энджел лег и притянул ее к себе. Его руки были теплыми, даже горячими, несмотря на то что он только что прошел по холодным коридорам. Его ровное дыхание заставило Лаис успокоиться. Ее сердце перестало биться, как канарейка в петле птицелова.

Это было так легко и естественно, что казалось просто нереальным. Его руки и губы без сомнений и колебаний находили те тайные точки, прикосновения к которым заставляли Лаис вскрикивать от невыносимого наслаждения. Она смело отвечала на ласки, с восторгом замечая его отклик.

Лаис была рядом с ним и не знала, не представляла, за что ей даровано это чудо. Впрочем, чудеса даются ни за что – просто потому, что ты живешь и веришь в них. Быть вместе – так непросто и так удивительно правильно. Хотя бы на несколько часов, если большего не дано. И то, что казалось малым, вдруг становится целой вселенной, в которой существуют только двое. Только она и Энджел.

Они провалились в сон сразу, измученные всплеском страстей и долгой бессонницей последних недель. Лишь под утро, когда прогорел камин и в комнате стало заметно холоднее, Лаис вынырнула из объятий освежающего сна. Энджел был рядом. В предутреннем полумраке его лицо казалось ликом ангела с итальянской картины. Он казался таким молодым, спокойным и умиротворенным, что Лаис даже заволновалась, дышит ли он. Нет, грудь его мерно вздымалась. Всего лишь спит. Интересно, что он видит сейчас, в своем сне? После ночи, что они провели вместе? После смерти отца?

Он словно почувствовал ее взгляд, ресницы дрогнули, но он не открыл глаз, а лишь протянул руку, притягивая Лаис поближе. Она подчинилась, положила голову ему на плечо и снова задремала.

Ей показалось, что она закрыла глаза всего лишь на мгновение, но когда она проснулась, Энджел уже был одет и разжигал камин.

– Тебе не кажется, что мне будет непросто объяснить Элен, почему горит огонь?

– Я не подумал, – пожал плечами Энджел. – Просто скажешь, что замерзла.

– Просто скажу.

– Я не мог допустить, чтобы ты замерзла, когда я уйду.

– Уже пора?

– Да, скоро встанут слуги. И…

– И я помню, что ты не можешь ничего мне обещать. Что мы должны быть осторожны.

– Нет. Да. И я знаю, чего хочу.

Прежде чем уйти, Энджел поцеловал ее, и Лаис едва сдержалась, чтобы не начать умолять его остаться еще хоть ненадолго.

Когда он ушел, она уткнулась в подушку и разрыдалась.

Декабрь порадовал неожиданно теплой погодой; казалось, вернулись сентябрьские деньки и в воздухе разлит тонкий аромат подступающей осени. Снег так больше и не выпал, изумрудная зелень на неизменных английских полях радовала глаз, и можно было надеяться, что удастся пережить зиму, не слишком замерзнув. С недавних пор Лаис не боялась замерзнуть ночью: Энджел посещал ее спальню с завидной регулярностью и всегда разжигал камин, уходя.

Графине стоило больших сил сдерживаться и не обнаруживать свое отношение к Фламбару на людях. И в присутствии слуг за обедом, и в обычной дневной суете, и на репетициях спектакля Лаис держалась с фехтовальщиком по-прежнему – вежливо и чуть равнодушно. Как будто ей все равно, что он делает и с кем говорит. Ревность поутихла. Глядя, как Энджел улыбается дамам, объясняет им сложные места в партиях, как поет вместе со всеми и как прелестницы стараются оказаться к нему поближе, Лаис лишь улыбалась про себя и думала об одном: «Он мой, насколько это может быть. Он со мной, потому что хочет быть со мной. Сегодня ночью я буду лежать рядом с ним, и он, как всегда, рассеянно станет перебирать мои волосы, накручивая на пальцы длинные пряди». Все они не знали, какова на вкус его кожа, как нежны его прикосновения.

Это примиряло ее с действительностью. К тому же Энджел нет-нет да и бросал на графиню многозначительные взгляды, когда никто не мог их отследить. В его зеленых глазах, полных колдовского огня, Лаис видела обещание, и в такие моменты еще сильнее ощущала мистическую связь, возникшую между нею и этим мужчиной.

Энджел оказался не только великолепным любовником, внимательным и нежным; он, наконец, стал для Лаис и другом, и сообщником. Она теперь снова мало спала по ночам, потому что боялась упустить хотя бы миг из восхитительного общения – прикосновениями, взглядами, словами. Близость сама по себе являлась разговором, позволявшим узнать друг друга еще лучше. Лаис и Энджел часами вполголоса разговаривали обо всем на свете, не касаясь нескольких запретных тем. Он никогда не говорил о Валентайн, она больше не упоминала о Роберте. Призраки, даже любимые призраки, должны отступить.

Элен, разумеется, догадывалась, что хозяйка проводит ночи не одна, хотя Энджел всегда уходил к себе прежде, чем вставали слуги, но горящий камин все же выдавал любовников с головой; впрочем, горничная не была болтливой, поэтому за свою репутацию Лаис не беспокоилась.

Примерно через неделю после визита графа Лангбэйна в Джиллейн-Холл Энджел сказал, что остается до Рождества.

– Мне пока нечего делать в Девери-Хаусе, – объяснил он за чаем в гостиной, на который Лаис рискнула его пригласить. – Мои друзья и адвокаты с ног сбились, пытаясь понять, как обойти закон и добиться герцогского титула для меня. Не скажу, что меня вдохновляет эта затея, хотя я понимаю своих людей. Им не хочется подчиняться сумасшедшему, а Брайан, боюсь, действительно ненормален. – Энджел скривился. – Если я по-прежнему в ответе за герцогство, то должен принять титул и управлять землями, чего Брайан делать не может и не желает. – Он непонятно посмотрел на Лаис. – Я не слишком стесню тебя, если останусь еще ненадолго?

– Я буду только рада, – графиня невесело улыбнулась. Вот и сказано, сколько ей отмерили счастья: после Рождества Энджел уедет, и она вновь останется одна. Что ж, тем драгоценнее время, проведенное с ним. – А получить титул действительно так непросто?

– Брайан – старший сын. Отец не мог лишить его титула, не объяснив королевской семье, почему он это делает; а герцог уж точно не желал давать эти объяснения. В старые времена все было проще: Мальборо попросил бы за меня. Но теперь, когда Сара, его жена, рассорилась с королевой Анной, такое прошение принесет больше вреда, чем пользы. Нынче я окажусь в немилости, как один из ближайших друзей Джона. – Энджел в задумчивости потеребил нижнюю губу и тут же бросил это не приличествующее джентльмену занятие. – Словом, непростая задача для юристов. Пока они пытаются ее решить, в Лондоне мне делать нечего. Незачем дразнить шакалов. Да и спектакль уже скоро.