Если он и удивился моему новому облику, то виду не показал, а без лишних разговоров запрыгнул ко мне на колени и заурчал как газонокосилка, и подсунул свою башку мне под руку — гладь давай.

Елена Петровна сварила кофе и уселась напротив меня.

— Ну про то, как ты выглядишь, говорить не буду, пусть мужики комплименты говорят. Я бы сказала, что ты — точь-в-точь я в молодости, но, во-первых, ты тогда расстроишься, а во-вторых, это неправда. Ты куда лучше. — И она засмеялась. Господи, как же я по ним соскучилась!

— Отчего глаза грустные? Никак со своим поцапалась? Ничего, это только придаёт остроты отношениям, я вот с покойным Гришей всё уси-пуси, его и потянуло на экзотику.

— Не знаю, — я пожала плечами, — вроде не поссорились, не знаю. — С Еленой совершенно не нужно было притворяться, делать лицо, вот я и не стала делать, а просто сидела и гладила Георга.

— Елена Петровна, а можно я к вам своих кукол перевезу? — ничего подобного я еще час назад делать не собиралась, а теперь удивилась — и как я об этом раньше не подумала?

— Перевози, места всем хватит, — она, прищурившись, смотрела на меня сквозь сигаретный дым и, кажется, даже сквозь эту дымовую завесу все отлично видела. — Даже если надумаешь себя перевезти, нет проблем.

— Да нет, — я даже слегка испугалась ее слов, — я просто поняла, что не в куклах дело. То есть я хочу сказать, что не они квартире не подходят, а она им.

Вообще-то это открытие могло меня далеко завести, и Еленино предложение мешало думать о чём-то другом, надо же ей было так сказать — "перевезти себя". Чёрт возьми, а ведь ужасно хотелось!

— Завтра и тащи! — Елена Петровна сосредоточенно уродовала в пепельнице окурок. — Глупое, конечно, желание, чисто бабское, но мне хотелось бы посмотреть на твоего мужа.

— Почему глупое? Бабтоня тоже всё очень хотела. "Детонька, мне бы хоть одним глазком…". А потом увидела… и ничего.

— Я и говорю — бабское. А глупое, потому что это ничего не изменит, в эксперты, как показывает история, я не гожусь.

А вот здесь, как показала история, Елена Петровна ошибалась.

Ну что же, у меня был запланирован еще один великосветский визит, надо будет купить селёдину побольше да пожирнее и лимонных долек. Подумать, какие только прихоти не встречаются на свете… Я чмокнула пиратскую рожу, сделала ручкой Елене Петровне — пока! и отправилась за селёдкой.

— Ой, Ксения, это ты? Де-е-тонька… да ты красавица, просто красавица, глаз не оторвать, только волосы все равно жалко! И загорела как, и глазки прямо как васильки… А я как чувствовала, с утра как встала, сразу пироги затеяла, ну как чувствовала. Ну зачем ты тратилась-то, вон я напекла сколько. Да-а, в нашем гастрономе такую не продают, норвежская, да? Ой, лимонные, как я люблю.

Всё-таки как мало надо человеку для счастья. Я поцеловала Бабтоню в ванильную щёчку, и она зашмыгала носом, мне, между прочим, тоже хотелось.

Я потеряла счёт выпитым чашкам, про пироги и говорить нечего, (плевать, все равно моя жизнь кончена), слушала очередные ужастики про соседей и сама пересказывала события прошлой недели как странный вычурный сон — ведь приснится же такое.

— А когда Лёвчик обычно возвращается?

— Да когда как возвращается, — Бабтоня начала сметать со стола крошки уж слишком старательно. — Вот всё хорошо, и пригласил его какой-то там известный к себе, еще подучит и работать возьмёт, но так ведь всё не слава богу. Всё ворчит, всё чем-то недоволен, швыряет всё…

— Кто? Лёвчик!? — не выдержала я. Мне показалось, что всё-таки Бабтоня говорит о ком-то другом.

— Ну ясно, он. Вот ты с ним поговори, а то мне ничего не говорит, только знай фыркает. Возьмёт эту свою трубку и гр-гр-гр в любое время дня и ночи. Я думала, может девушка, так нет, с мужиками всё говорит, Лешкой каким-то…

Как же, как же, одну воспитательную беседу я помнила, что-то там про папу, надирающегося три раза в год. Неужели, Лёвчик решил нарушить традицию и пошел в этом деле дальше?

А Бабтоня будто подслушала мои мысли:

— Как он мне деда его, Тусиного мужа напоминает, это ужас… Вот тоже всё с вывертами стал делать, всё у него кошмарное, всё не по нём. Замашки какие-то появились барские. Вот мать приезжала на Новый год, тоже заметила. И я же вроде как виноватой осталась. — Бабтоня обиженно помолчала. — Ты, Ксеничка, поговори с ним, уж тебя он послушает.

Я только вздохнула, мне бы хоть крошечку Бабтониного оптимизма. А она оживилась, похоже, и впрямь поверила, что вернулся гуру, который живо поставит разболтавшегося юнца на место, резво рванула в комнату и принесла мне бумажку с номером телефона. Деваться было некуда, придется воспитывать.

Конечно, я зашла к себе домой, конечно, этого делать не следовало. Всё выглядело даже не столько пыльным, сколько полинявшим и съежившимся. И моя давнишняя попытка превратить эту "жилплощадь" в дом теперь тоже выглядела жалкой.

Ничего, ничего, сказала я часам. Всё обязательно устроится, всё будет хорошо, вы пока тут потерпите, а я обязательно что-нибудь придумаю. У меня даже мелькнула мысль, что Полковник отсюда тоже эвакуировался, и я пошла проверить. Нет, всё было в порядке — Мундир по-прежнему висел в шкафу, но, кажется, старик тоже сдал. Не вешать носа, велела я ему и осторожно потрясла рукав, вроде как пожала руку, вялую и уставшую. Ну всё, теперь можно позвонить Лёвчику.

— Ксения? — строго спросил в трубке знакомый голос. — А я уж думал, что ты пго меня и не вспомнишь. — Так-так, еще не ясно кто кого начнёт при встрече воспитывать.


Я вошла в названное Лёвчиком кафе и огляделась. Надо же, мой заячий хвост не дрожал, он вообще как бы отсутствовал: подумаешь, кафе как кафе, даже, я бы сказала, скучненькое. Никто и никогда не орал тут: "Цо-оп-цоп-цоп-прозт!", чокаясь стопками. Тут вообще никто ничего не орал, потому что в это время кафе было почти пустым. Хотя имелся в наличии сидевший у входа парень, который повернулся и откровенно меня разглядывал. С меня ростом, если не меньше — на глаз определила я — если что, только так отодвину. Странно, удивилась ехидна, что это ты стала рассуждать, как чемпион района по боксу? Я не успела ей ответить, потому что некий субъект поднялся из-за дальнего столика и стал семафорить мне флажками, то есть руками.

Первое, что сделал этот субъект, когда я не очень уверенно подошла к нему, так это чмокнул в щеку. С ума сойти.

— Я тебя не узнал, — обвиняющим тоном сразу же объявил Левчик.

— Я тебя тоже. Тогда может быть я не я, а ты не ты?

Мы уселись за столик и уставились друг на друга. Сначала я подумала, что Лёвчик выглядит смешно с этим своим дурацким хвостиком на затылке, один к одному наша Химера, даже очки похожи. Потом я решила, что в этом что-то есть, стиль что ли какой-то. И мой друг заметно похудел, между прочим. Непонятно, что в это время думал Лёвчик, физиономия которого прямо на глазах становилась все более скорбной. Меня что, на поминки пригласили?

— Где твои чудные локоны? Зачем ты себя изугодовала? Ты похожа теперь на… — Лёвчик никак не мог подобрать сравнение или не решался его озвучить. Мне было наплевать, и я едва не рассмеялась, взглянув на его трагическую мину.

— Ну, давай рассказывай, — хором сказали мы и даже скорбный Лёвчик улыбнулся. Мы болтали, иногда перебивая друг друга, один начинал, а другой заканчивал его мысль. Нет, все-таки нам нужно чаще встречаться.

— Ксения, а ты счастлива? — я будто натолкнулась грудью на невидимую преграду. Мы так не договаривались. И что это Лёвчику вздумалось задавать совершенно ненужные взрослые вопросы. Короче, я сдрейфила и, отведя глаза, пожала плечами — не зна-а-аю.

— А я несчастен. — И Лёвчик, трагически посопев, начал всё сначала, путаясь и повторяя по сто раз одно и тоже. Однако я поняла главное — он влюбился. С ума сойти… Нет, не влюбился, всё очень сложно, он не знает, где кончается одно и начинается другое и всё время мелькало: Люша то, Люша се. Вот это да! Пожалуй, я бы на сей раз тяпнула чего-нибудь покрепче, чем здешний кофе, но я не решилась прервать поток Лёвчиковых излияний.

— Ксения, ты меня понимаешь?

Я ни черта не понимала, но кивнула, и Лёвчик благодарно сжал мою руку, — Я только тебе об этом говогю, как дгугу. — Я снова кивнула, а что ещё мне оставалось делать?

— Лёв, ты извини, но мне пора. И не провожай, тут совсем рядом. — На самом деле я уже просто ничего больше слушать не могла, моя голова оказалась недостаточно вместительной для всего того, чем попытался забить ее Лёвчик. Да уж, я никогда не могла похвастать своим "складом ума", да и настроение испортилось окончательно.

Лёвчик был не очень доволен моим дезертирством, я это видела, но послушно поднялся и снова чмокнул в щёку.

— А знаешь, куколка, если честно, то тебе это жутко идет. В тебе появился особый шагм. Я гассегдился, потому что не увидел этого сам, ганьше. А ведь должен был. — Лёвчик стиснул мою ладонь и просительно заглянул в глаза, — я тебе позвоню как-нибудь?

Я пошла к выходу и даже не сразу поняла, что женщина в чём-то розовом окликает именно меня. Ну почему именно сейчас, в эту минуту кому-то что-то от меня надо? Я остановилась и непонимающее уставилась в знакомое лицо. Светлана?

Они сидели, а я стояла, и всё равно они были почти с меня ростом, нет, Денис возвышался надо мной как башня, потому что встал. Так, что там у нас? Ага, нашкодившая промокашка стоит перед педсоветом, и взрослые умные дяди и тёти смотрят на нее чуть презрительно — опять эта дурочка влипла. Нет, в конце концов, в этом городе что, нет других улиц и кафе?

Я так толком и не поняла, чего эта фифа от меня хотела, зачем позвала — сказать, что она не сразу меня узнала? Ну так и не узнавала бы дальше, я вот сама себя не узнаю и ничего. Хотя нет, поняла зачем: имей ввиду, мы тебя видели, мы всё знаем. А что они видели, что знают?! Как Лёвчик слюнявил мне щёку, как мы с ним болтали, и как он брал меня за руку? Но ведь это же Лёвчик… А истукан всё это время стоял с каменной физиономией и смотрел сквозь меня, сволочь… Определенно, мне надо было выпить что-нибудь покрепче.