– Yona’kensyonk, – тут же отозвались его новые знакомые и захихикали, когда он неумело повторил. За последующие недели девушки многому его научили. А самое главное, Роджер наконец-таки узнал, где он находится. Точнее, не где, а в чьих руках.

Они называли себя ганьенгэхака – так горделиво сообщили девушки, изрядно удивившись, что он этого не знал. Могавки, «хранители восточной двери» Лиги ирокезов. Роджер же был гахонхоэрха, «собачья морда». Девушки довольно долго объясняли, что это значит, пока наконец в качестве живого примера не притащили в дом дворняжку.

– Ну спасибо, – пробурчал Роджер, перебирая густую свалявшуюся бороду. Он оскалился и зарычал, и индианки шутливо взвизгнули.

Мать одной из девушек обратила на него внимание: промыла рану на распухшей ноге, чем-то смазала и наложила повязку из лишайника и кукурузных листьев. Когда он приносил дрова или воду, она изредка перекидывалась с ним парой слов.

Бежать Роджер не пытался. В этих краях царила зима, снегопады и колючий ветер. Без оружия, теплой одежды, к тому же хромой, Роджер не ушел бы далеко. Он ждал. Ночами ему снились потерянные миры, и на рассвете он часто просыпался от запаха скошенной травы, чувствуя, как теплое семя выплескивается на живот.


Когда пришел иезуит, лед на реке еще не стаял.

Роджер в тот день был в лесу, собирал хворост, как вдруг собаки возвестили о появлении чужаков. Люди потянулись в деревню, и Роджер с любопытством пошел вслед за ними.

Оказалось, что прибыла большая группа могавков: и мужчин, и женщин, пеших и нагруженных тюками. Странным был уже сам факт их появления: прежде в деревню заглядывали разве что охотничьи отряды. Однако куда больше удивляло, что с ними был белый человек; тусклое зимнее солнце играло в светлых волосах.

Роджер пытался подойти ближе, но индейцы его отпихнули. Впрочем, он успел заметить, что тот человек был священником: из-под кожаной накидки выглядывали рваные края черной сутаны, надетой поверх штанов.

Священник не был связан, и все же Роджеру показалось, что тот путешествует с индейцами не по своей воле – слишком уж тревожное выражение застыло у него на лице. Священник и несколько его спутников скрылись в длинном доме, где проходил совет. Сам Роджер внутри никогда не бывал.

Одна из старух заметила, что он слоняется без дела, и сурово приказала ему принести хвороста. Роджер подчинился – и священника больше не видел, хотя постоянно замечал его спутников, которых гостеприимно расселили по всей деревне.

Что-то происходило. Чувствовалось нарастающее напряжение. Мужчины вечером, как всегда, расселись возле костров, а женщины что-то обсуждали за шитьем, однако Роджер не улавливал сути их разговоров, ему не хватало знания языка. Он спросил о гостях одну из девочек, но та смогла лишь ответить, что те пришли с севера, и их появление как-то связано с Черной Сутаной.

Спустя неделю Роджера взяли на охоту. Отряду удалось загнать лося, на удивление огромного и тупого. Индейцы отнеслись к добыче с презрением: не было особой чести в том, чтобы завалить эту махину. Зато мяса в нем было очень много… Роджера нагрузили не хуже мула, и к возвращению в деревню он хромал так сильно, что отстал от охотников и плелся далеко позади, стараясь не потерять их из виду.

Как ни странно, возле окружавшего деревню частокола Роджера поджидали двое индейцев. Они схватили его, заставили бросить груз и потащили в деревню – не в длинный дом, а в маленькую хижину на краю центральной поляны.

Внутри горел костер, но света почти не давал, и Роджер слепо заморгал, вглядываясь в темноту.

– Кто вы? – послышался вдруг испуганный голос, говоривший на французском.

Роджер наконец-то различил очертания тощей фигуры на циновке возле огня. Священник.

– Роджер Маккензи. Et vous? А вы?

Роджера охватила внезапная радость оттого, что он произносит свое имя. Индейцы не особо им интересовались, обычно они звали его «Эй ты, собачья морда».

– Александр. Отец Александр Фериго. Vous êtes anglais? Вы англичанин?

– Шотландец, – ответил Роджер и опустился на землю, потому что больная нога отказывалась его держать.

– Как же вы здесь очутились? Вы солдат?

– Я пленник.

Священник присел возле него на корточки. Он был довольно молод – лет тридцати, не больше, – хотя бледная кожа пошла морщинами от ветра и мороза.

– Поужинаете со мной? – предложил он, указывая на глиняные горшочки с едой.

Разговор на родном языке, похоже, дарил ему не меньше радости, чем Роджеру – сама возможность говорить. К концу трапезы они расспросили друг друга о прошлом, не затрагивая, впрочем, обстоятельств, которые привели их обоих в деревню могавков.

– Зачем они притащили меня к вам? – поинтересовался Роджер, вытирая с губ гусиный жир. Вряд ли индейцы решили развлечь священника хорошей компанией. Как он успел заметить, подобного рода забота была им несвойственна.

– Не могу сказать. Сам удивился, увидев здесь белого.

Роджер посмотрел на шкуру, закрывавшую вход в хижину. Она колыхалась: за ней явно кто-то стоял.

– Так вы тоже пленник? – удивился он.

Священник задумался, потом с легкой улыбкой пожал плечами.

– Увы, и здесь я не знаю, что ответить. Для индейцев сегодня ты свой, а завтра – нет. Разница между гостем и пленником для них небольшая. Я, представьте себе, прожил с ними несколько лет и все равно остаюсь чужаком. – Закашлявшись, он сменил тему: – А как вы попали в плен?

Роджер не нашелся с ответом.

– Меня предали, – пробормотал он в конце концов. – И продали.

Священник сочувственно кивнул.

– Может, кто-нибудь заплатит за вас выкуп? Индейцы тогда вас не убьют.

Роджер покачал головой, чувствуя внутри ужасную пустоту.

– Нет, у меня никого нет.


Разговор угас, как и свет, льющийся в дымное отверстие, потому что на деревню спустилась ночь. У них не было дров, и костер тоже вскоре потух. В хижине, судя по всему, никто не жил, – она была совершенно пуста, не считая лежаков для сна, пары драных оленьих шкур и горки старого мусора в углу.

– Вы давно здесь… в этой хижине? – спросил наконец Роджер.

– Нет, меня привели незадолго до вас.

Священник кашлянул и заерзал на грязном полу.

Тревожный знак… Очевидно, Александр невольно пересек черту между «гостем» и «пленником». Интересно, что такого он натворил?

– Вы христианин? – неожиданно нарушил тот молчание.

– Да. Мой отец был пастором.

– Можно вас попросить? Когда меня заберут… помолитесь о моей душе?

По спине Роджера побежали ледяные мурашки.

– Да, – твердо сказал он. – Конечно. Если хотите.

Священник встал и начал беспокойно ходить из угла в угол.

– Возможно, все обойдется, – говорил он тоном человека, который пытается убедить самого себя. – Они ведь еще не решили.

– Не решили что?

Роджер скорее почувствовал, чем заметил, как священник пожал плечами.

– Оставить ли меня в живых.

На это нечего было ответить, и оба они снова замолчали. Роджер сидел возле остывшего кострища, баюкая больную ногу, а священник ходил взад-вперед, пока наконец не уселся рядом. Они молча прижались друг к другу, делясь теплом – ночь обещала быть морозной.

Роджер задремал, закутавшись в одну из оленьих шкур, как вдруг раздался грохот.

В хижину ворвались четыре воина-могавка. Один из них кинул в кострище охапку хвороста и поднес к ней факел. Остальные, не обращая внимания на Роджера, вздернули на ноги отца Александра и сорвали с него одежду.

Роджера пинком опрокинули наземь. Священник уставился на него, беззвучно умоляя не вмешиваться.

Один из индейцев поднес горящую ветку вплотную к лицу Александра и гортанно задал какой-то вопрос. Не получив ответа, он провел факелом вдоль тела священника, так близко, что бледная кожа налилась красным.

Когда пламя лизнуло гениталии, на лбу Александра выступил пот, но лицо оставалось бесстрастным. Индеец ткнул в него веткой, и он невольно отшатнулся. Могавк загоготал и вновь махнул факелом. На этот раз священник устоял. Едко завоняло паленым волосом, однако отец Александр не шевелился.

Индейцам быстро наскучила эта забава, и они выволокли священника из хижины.

Когда меня заберут… помолитесь о моей душе.

Роджер медленно выпрямился, чувствуя, как волоски на теле встают дыбом. Снаружи доносились голоса индейцев.

Одежда Александра валялась на полу. Роджер поднял ее, отряхнул от пыли и аккуратно сложил стопкой. Руки тряслись.

Он пробовал молиться, но заученные фразы вылетели из головы. Одни и те же произнесенные им слова заглушал тихий равнодушный голос: А кто помолится за тебя, когда настанет твоя очередь?


Огонь ему оставили – и, наверное, это был хороший знак. Вряд ли он следующий… Ирокезы не из тех, кто заботится об удобстве осужденных на казнь. Роджер заполз под оленьи шкуры, свернулся клубком и смотрел в пламя, пока не провалился в тяжелый тревожный сон.

Его разбудили крики и громкий топот. Он вскочил и кувырком отлетел от костра, отчаянно озираясь в поисках хоть какого-нибудь оружия.

Шкура на двери поднялась, и в хижину швырнули обнаженное тело священника. Снаружи все затихло. Александр пошевелился и застонал.

Густо пахло свежей кровью; этот запах горячей меди Роджер помнил по недавней охоте на лося.

– Вы ранены? Что с вами сделали?..

Роджер перевернул священника и увидел, что лицо и шея залиты вязкой кровью. В поисках раны он раздвинул спутанные волосы… Правого уха не было; его срезали чем-то острым вместе с внушительным лоскутом кожи над челюстью.

Нервно сглотнув, Роджер прижал к кровящей ране обрывки сутаны, подтащил священника ближе к огню и укрыл его обеими шкурами и оставшейся одеждой.

Тот негромко застонал. Роджер умыл ему лицо и заставил выпить немного воды.

– Все хорошо, – бормотал он, не зная, слышит ли Александр. – Все будет хорошо, они вас не убьют.