Диана Гэблдон - Барабаны осени. Книга 2. Загадки прошлого

Я забралась на лежанку и, очутившись в тени, сбросила одежду. В доме было тепло, но по всему телу пробежали мурашки, а соски напряглись. Глаза привыкли к полумраку, и я разглядела, что Джейми приподнялся на локте и смотрит на меня.

Встав на колени, я скользнула под одеяло. Мех мягко погладил кожу. Не оставляя себе времени на размышления, я подползла к Джейми и уткнулась носом ему плечо.

– Джейми, – прошептала я. – Холодно. Согрей меня. Пожалуйста.

Он повернулся ко мне молча, со свирепой одержимостью, которую можно было принять за неутоленное желание; на самом деле за ней скрывалось отчаяние. Я не искала удовольствия для себя, хотела только унять боль Джейми. Однако вскоре во мне самой проснулось темное чувство, которое заставило вцепиться в Джейми с неменьшей страстью.

Мы держались друг за друга, пряча лица, потому что не находили сил ни разжать руки, ни встретиться взглядом. И лишь когда спазмы наслаждения утихли, я понемногу стала осознавать, что мы, голые и беспомощные, укрытые лишь темнотой, лежим в окружении чужаков.

И все же мы были одни, как в библейском Вавилоне. С дальнего конца дома доносился чужой разговор, но смысла в нем было не больше, чем в гудении пчел.

Дым окруженного валом костра дрожал возле святилища нашей кровати, душистый и легкий. В клетушке было темно, точно в исповедальне, я почти не видела Джейми – только слабый отблеск света на его плече да мерцающие искорки в волосах.

– Джейми, – тихо сказала я. – Это не твоя вина.

– А чья тогда? – устало отозвался он.

– Всех сразу. И ничья. Во всем виноват Стивен Боннет.

– Боннет? – поразился Джейми. – А он-то здесь при чем?

– Ну… при том, – пришла я в замешательство. – Разве нет?

Джейми скатился с меня и откинул с лица волосы.

– Стивен Боннет – жалкий ублюдок, и я прикончу его при первой же возможности. Но я не понимаю, как он виноват в том, что я потерпел крах как мужчина.

– О чем ты вообще говоришь? Какой еще крах?

Он ответил не сразу, лишь склонил голову, нависнув надо мной горбатой тенью. Ноги его были спутаны с моими, и я чувствовала, как он напряжен.

– Никогда не думал, что можно так ревновать к мертвецу, – чуть слышно прошептал он.

– К какому еще мертвецу?! – И тут меня осенило: – Ты о Фрэнке?

– О ком же еще? Так и вижу перед глазами его лицо. Ты говорила, он похож на Джека Рэндалла, так ведь?

Я обхватила его руками, притянула к себе и судорожно зашептала на ухо:

– Как?! Как ты мог вообще такое подумать?

Джейми приподнялся, опираясь на локоть. Мне на грудь упали темные пряди, по которым бегали мерцающие золотые и алые искорки.

– А как иначе? Клэр, ты же слышала ее, слышала, что она сказала.

– Брианна?

– Она сказала, что будет рада увидеть меня в аду и что продала бы собственную душу, лишь бы вернуть отца – своего настоящего отца.

Джейми сглотнул, и этот звук заглушил треск костра.

– Я постоянно думаю, что он бы такой ошибки не совершил. Он доверял ей, он знал, что она… Наверное, он был лучше меня. Уж она-то, по крайней мере, в этом уверена. И я думаю… вдруг ты тоже так считаешь, саксоночка.

– Идиот, – прошептала я и, проведя руками по спине, обхватила твердые ягодицы.

Он уронил голову и сдавленно фыркнул мне в плечо.

– Согласен. Ты же ничего не имеешь против?

– Нет.

От него пахло дымом и сосновой смолой. Несколько иголок торчало в волосах, одна из них, гладкая и острая, покалывала мне губы.

– Она вовсе не хотела этого говорить, – добавила я.

– Хотела. – Джейми снова сглотнул. – Я же слышал.

– А я слышала вас обоих. – Я погладила ему спину между лопаток, чувствуя застарелые шрамы от кнута и более свежие выпуклые отметины, оставленные медвежьими когтями. – Она такая же, как ты: сгоряча вываливает все, чего никогда бы не сказала на холодную голову. Ты ведь тоже много чего на самом деле не хотел ей говорить?

– Не хотел. – Напряжение понемногу отпускало его. – Совсем не хотел…

– Вот и она тоже.

Я ждала, ласково поглаживая его – так же, как Брианну давным-давно, когда она была ребенком.

– Ты должен поверить мне… Я ведь люблю вас обоих.

Он глубоко вздохнул.

– Как думаешь… если я верну ей того мужчину, она сможет когда-нибудь меня простить?

– Обязательно. Не сомневаюсь.

Из-за перегородки донеслись тихие стоны и неразборчивое ласковое бормотание на языке, который был понятен без слов.

«Иди и верни его, – сказала мне Брианна. – Только ты можешь это сделать».

А вдруг она говорила не о Роджере?..

Это был долгий путь через горы, ставший еще длиннее из-за зимы. Случались дни, когда мы вовсе не могли тронуться с места, и тогда с утра до ночи просто сидели, спрятавшись под скалой или в какой-нибудь рощице, тесно прижимаясь друг к другу, чтобы укрыться от ветра.

Когда самые высокие горы остались позади, ехать стало легче, но здесь, на севере, было гораздо холоднее. Иногда мы ужинали одной лишь солониной, потому что костер не удавалось развести из-за сильного снегопада. Однако каждую ночь я ложилась рядом с Джейми, и под общим меховым одеялом мы делились теплом.

Я считала дни, завязывая узелки на обрывке бечевки. Из «Горной реки» мы выехали в начале января, а в середине февраля Онакара указал нам на дымок, выдающий месторасположение деревни могавков, куда он с приятелями продал Роджера Уэйкфилда. «Змеиный город» – так он назвал это место.

Шесть недель – а Брианна уже на седьмом месяце. Если нам удастся по-быстрому выкупить Роджера (и если он в состоянии путешествовать), мы вполне успеваем вернуться до родов. Если же Роджера здесь не будет – вдруг могавки его кому-то перепродали… или он умер, – тогда мы сразу же отправимся в обратный путь.

Онакара отказался сопровождать нас до самой деревни, и это еще сильнее пошатнуло мою веру в благоприятный исход. Джейми от души поблагодарил его и отдал в качестве платы лошадь, хороший нож и флягу виски.

Остальные бочонки мы закопали неподалеку.

– Они вообще поймут, чего мы хотим? – спросила я, когда мы снова уселись в седла. – Их язык похож на наречие тускорара?

– Не совсем, – отозвался Иэн. Шел снег, и белые хлопья цеплялись за его ресницы. – Это… ну, допустим, как итальянский и испанский. Но Онакара упоминал, что некоторые старейшины знают английский, хотя говорят на нем редко, в самых крайних случаях. Могавки ведь сражались вместе с англичанами против французов; кто-нибудь нас да поймет.

– Ладно. – Джейми улыбнулся мне и поправил лежавший перед ним на седле мушкет. – Пойдем, попытаем счастья.

Если верить нитке с узелками, в деревне могавков Роджер провел около трех месяцев. Сперва он не понял, где оказался, знал только, что это другое племя индейцев… и что его прежние хозяева их боятся.

Он стоял, оцепенев от изнеможения, пока индейцы тыкали в него пальцами и что-то обсуждали. Эти, новые, были совсем другими – с татуировками на лицах и одеты куда теплее, в шкуры и меха.

Один из них кольнул его лезвием ножа и заставил раздеться. Роджер голышом стоял в центре длинного дома, а мужчины и женщины пялились на него и презрительно фыркали. Правая нога ужасно распухла, в глубокий порез, видимо, попала грязь. К счастью, ходить он мог, правда, каждый шаг отзывался дикой болью, и изредка накатывали приступы жара.

Его толчками стали подгонять к двери. Снаружи доносился сильный шум, и Роджер скоро узнал причину: индейцы, вооруженные палками и дубинами, выстроились в два ряда. Кто-то несильно ткнул его в ягодицу ножом, по бедру побежала теплая струйка крови.

– Cours! – велели ему. Беги!

Земля была утоптана, снег укатался в грязный лед, обжегший ступни, когда очередной тычок в спину швырнул Роджера прямо в толпу.

На бока и плечи посыпались удары. Каким-то чудом Роджер устоял на ногах, хоть его шатало из стороны в сторону. Увернуться от палок он не мог, оставалось разве что бежать (точнее плестись) вперед.

Ближе к концу строя очередная дубина сильно врезалась ему в живот, Роджера согнуло пополам, и очередной удар обрушился на затылок. Он безвольно осел на снег, даже не замечая, как тот холодит голую спину.

Тонкая палка стегнула по бедрам, чудом не зацепив мошонку. Роджер рефлекторно поджал ноги, перевернулся и встал на четвереньки. Кровь из разбитых губ и носа капала на замерзшую грязь.

Он все же дополз до конца строя и, ухватившись за бревно на углу длинного дома, кое-как встал. Он повернулся лицом к индейцам – и им это понравилось, они засвистели и завопили, громко и пронзительно, как стая бродячих собак. Роджер отвесил им поклон, едва не упав, потому что голова шла кругом. Они загоготали еще громче.

Роджер всегда умел угодить публике.

Его отвели в дом, дали немного еды и воды, чтобы смыть кровь, а еще вернули рваную рубашку и грязные штаны – но не ботинки или пальто. В доме горело несколько костров, и потому было довольно тепло. Роджер забился в угол и уснул, прижав руку к твердой выпуклости в кармане бриджей.

После столь радушного приема индейцы практически не обращали на него внимания. Он стал рабом и выполнял приказы любого обитателя длинного дома. Если Роджер не понимал, что от него требуется, ему показывали на примере – только один раз. Если же он отказывался или делал вид, что все равно не понял, его избивали, и всякое желание упрямствовать пропадало.

Кормили раба, впрочем, той же пищей, что ели сами, и выделили вполне приличное место для сна.

В основном Роджер собирал дрова и таскал воду, иногда его брали на охоту, чтобы он помогал разделывать туши. Индейцы не стремились к общению с пленником, и все же Роджеру удалось немного освоить их язык.

Он стал практиковаться в произношении слов, выбрав одну девушку, которую счел наименее опасной. Сперва та удивленно захлопала глазами, потом расхохоталась, словно услышала говорящую птицу. Позвала подружек, и они втроем уселись вокруг Роджера, украдкой посмеиваясь и искоса бросая на него хитрые взгляды. Он перечислил все слова, которые знал, указывая на нужные предметы: горшок, одеяло, огонь, кукуруза, – потом ткнул пальцем в связку сушеной рыбы и замер, вопросительно подняв бровь.