— Тебе не кажется, что сейчас неподходящий момент, чтобы размышлять о мести?

Я произнесла это несколько резче, чем мне бы того хотелось, и рука Джейми резко выскользнула из моих пальцев.

— Пожалуй, да, — ответил он без выражения. И тут же повернулся к Яну. — Уэйкфилд или Маккензи, или как бы там его ни звали, — сейчас на пути к северу. Они продали его могавкам; в ту маленькую деревню, что в нижнем течении реки. Твой друг Онакара согласился проводить нас, выходим на рассвете.

Он встал и отошел от меня, направившись в дальний конец длинного вигвама. Все обитатели этого строения уже улеглись спать. Горели, выстроившись в линию, пять костров, каждый под собственной вытяжной дырой в кровле. Внутреннее помещение делилось на нечто вроде отсеков, расположенных вдоль стены, каждый из которых был предназначен для семьи или супружеской пары, — в отсеках имелись низкие широкие лежанки с пологами для сна и под ними — ящики для припасов.

Джейми остановился возле одной из таких каморок — ее выделили для нас, и там я оставила наши плащи и узлы с вещами. Он снял башмаки, развязал концы пледа, наброшенного поверх рубашки, и исчез под пологом, не оглянувшись на меня.

Я встала, намереваясь последовать за ним, но Ян остановил меня, дотронувшись до моей руки.

— Тетя, — осторожно спросил он, — ты что, до сих пор его не простила?

— Простить его? — Я, вытаращив глаза, уставилась на Яна. — За что? За Роджера?

Ян скривился.

— Нет. Это же была просто ужасная ошибка, и все, и ничего подобного больше не может случиться, да и с этим мы разберемся. Нет… за Боннета.

— За Стефана Боннета? Помилуй, да с чего бы вообще я вдруг стала винить его за все это? Да я никогда и слова ему не говорила на этот счет! — К тому же я была слишком уверена, что он проклинает из-за Боннета меня, так что я вообще не рассматривала возможность обратного варианта.

Ян запустил пятерню в волосы и почесал затылок.

— Ну… неужели ты не понимаешь, тетя? Он сам себя проклинает за это. Он всегда себя проклинал, с того дня, как этот тип ограбил нас на реке, а уж теперь, после того, что тот сделал с моей кузиной… — Ян передернул плечами, слегка смутившись. — Он просто готов загрызть себя за это, да еще зная, что ты на него сердишься…

— Но я на него не сержусь! Я думала, это он на меня злится, потому что я не назвала сразу имени Боннета!

— Ох… — Ян, похоже, не знал, что ему делать, — то ли рассмеяться, то ли расплакаться от моей глупости. — Ну, я бы сказал, это могло, конечно, избавить нас от некоторых хлопот, но, тетя, я уверен, дело вовсе не в этом. В конце концов, к тому времени, как кузина Брианна все тебе рассказала, мы уже встретили этого ее Маккензи на горе и немножко поколотили его…

Я глубоко вздохнула, медленно выдохнула…

— Но ты думаешь, что он думает, что я на него сержусь?

— О, тетя, да это любой увидит, ну, что ты сердита! — горячо заверил меня он. — Ты даже не смотришь на него, и не разговариваешь с ним, разве что уж совсем без того не обойтись, и… — Ян деликатно откашлялся, — и я что-то не замечал, чтобы ты ложилась с ним в постель за весь последний месяц.

— Ну, знаешь, это он со мной не ложится! — ляпнула я, прежде чем успела сообразить, что вряд ли стоит обсуждать эту тему с семнадцатилетним юнцом.

Ян пожал плечами и вытаращил на меня глаза, как будто не понимал, как это я могу говорить такие глупости.

— Ну, у него ведь есть гордость, правда?

— О, черт побери, уж точно есть! — выдохнула я, потирая ладонью лоб. — Я… послушай, Ян, спасибо, что ты мне все это сказал.

Племянник одарил меня одной из своих редких улыбок, совершенно менявших его длинное некрасивое лицо.

— Ну, мне ужасно неприятно видеть, как он мучается. Я очень люблю дядю Джейми.

— Я тоже, — кивнула я. — Ладно, Ян, спокойной ночи.

Я осторожно, стараясь не шуметь, прошла вдоль костров, мимо каморок, в которых вповалку спали индейские семьи, прислушиваясь к звукам их дыхания, сливавшимся в мирную ночную мелодию, прислушиваясь к тревожному стуку собственного сердца… Снаружи шел дождь, вода просачивалась сквозь дымовые отверстия, шипела, упав на угли…

Почему я не увидела того, что видел Ян? На этот вопрос ответить было легко; дело было не в гневе, а в моем собственном чувстве вины, ослепившем меня. Я промолчала насчет участия в деле капитана Боннета скорее из-за своего золотого обручального кольца, чем из-за того, что Брианна попросила меня молчать; я вполне могла убедить ее рассказать обо всем Джейми, если бы постаралась.

Конечно, Брианна была права; Джейми наверняка рано или поздно отправился бы охотиться на Стефана Боннета. Но я была куда больше уверена в его успехе, чем Брианна. Нет, именно кольцо заставило меня хранить молчание.

Но с чего бы мне чувствовать виноватой из-за кольца? Разумный ответ найти было невозможно; все это лежало в области чистых инстинктов, а не сознательных мыслей… я спрятала кольцо именно инстинктивно. Я не хотела показывать его Джейми, не хотела снова надевать его на палец у него на глазах. Но в то же время я хотела — мне было необходимо — сохранить его.

Мое сердце слегка сжалось, когда я подумала о последних неделях, о Джейми, о чувстве вины и одиночества… В конце концов, я ведь именно поэтому отправилась вместе с ним… я боялась, что если он пустится на поиски Роджера один, он может и не вернуться. Чувство вины и безрассудная храбрость могли заставить его рисковать понапрасну; а если бы рядом постоянно болталась я, он бы поневоле вел себя осторожнее. И все это время он думал, что он не просто один, а что от него отказался тот единственный человек, который мог — и должен был — дать ему успокоение.

Просто готова загрызть себя за это, вот уж правильно сказано.

Я остановилась перед нашей каморкой. Лежак в ней был шириной около восьми футов, и Джейми закатился к самой стенке.

Я могла различить лишь смутные очертания его тела под одеялом, сшитым из кроличьих шкурок. Джейми лежал совершенно неподвижно, однако я знала, что он не спит.

Я взобралась на лежак и, оказавшись в тени полога, сбросила с себя одежду. В индейском вигваме было тепло, но по моей коже пробежали мурашки, а соски вдруг напряглись. Мои глаза уже достаточно привыкли к полутьме; я видела, что Джейми лежит на боку и смотрит на меня. Его широко открытые глаза поблескивали.

Я опустилась на колени и скользнула под одеяло, и мягкий мех ласково коснулся моего тела. И, не давая ему времени на размышления, быстро придвинулась к нему, прижалась, зарылась лицом в его плечо…

— Джейми, — прошептала я, — мне холодно. Согрей меня. Пожалуйста..

Он повернулся ко мне, не издав ни звука, с яростной силой, которую я могла бы принять за неутоленное желание тела, давно подавляемое, — но теперь я знала, что это было просто отчаяние. Я не искала этой ночью наслаждения для себя; я просто хотела его утешить. Но когда я раскрылась навстречу ему, побуждая и поощряя его, что-то открылось и внутри меня самой, и я прилипла к нему, внезапно охваченная острой потребностью, такой же слепой и отчаянной, как его собственная.

Мы изо всех сил прижались друг к другу, дрожа, пряча лица, не в силах посмотреть друг другу в глаза и не в силах разъединиться. И лишь через какое-то время, когда судороги наших тел понемногу утихли, я начала осознавать, что вокруг нашего маленького полога находятся другие спальни, что мы лежим среди чужаков, обнаженные и беспомощные, укрытые лишь темнотой.

И все равно мы были абсолютно одни. Одни среди вавилонского смешения языков. В дальнем конце вигвама уже зазвучали голоса, но слова не имели для нас никакого смысла. Вокруг нас с равным успехом могли жужжать пчелы.

Дым костров, окруженных ради безопасности невысокими каменными и земляными насыпями, колыхался вокруг укрытия нашей постели, душистый и легкий, как дым благовоний. Под пологом было темно, как в исповедальне; я могла видеть лишь слабый отсвет, лежавший на плече Джейми, да легкие отблески красного на его волосах.

— Джейми, мне очень жаль, — мягко сказала я. — Но это ведь не твоя вина.

— А чья же еще? — устало откликнулся он.

— Чья угодно. Ничья. Стефана Боннета собственной персоной. Но не твоя.

— Боннет? — На этот раз в голосе Джейми отчетливо прозвучало удивление. — А при чем тут вообще Боннет?

— Ну… при всем, — несколько ошарашенно ответила я. — Э… а разве нет?

Джейми слегка навалился на меня, щекоча волосами мое лицо.

— Стефан Боннет — безнравственный урод, — решительно произнес он. — И я убью его при первой же возможности. Но я совершенно не понимаю, почему это я должен винить его в том, что потерпел крах как мужчина.

— Какого черта, о чем ты говоришь? Какой крах?

Джейми ответил не сразу; он наклонил голову, которая виделась мне как бесформенный сгусток тьмы. Его ноги все еще были спутаны с моими; я почувствовала, как напряглось его тело, как затвердело то, что находилось между бедрами…

— Я никогда и не думал, что могу так ревновать к умершему, — прошептал он наконец. — Я вообще не подозревал, что такое возможно.

— Ревновать к умершему? — Мой голос невольно поднялся от изумления, когда до меня дошло, что он имеет в виду. — Ты говоришь о Фрэнке?

Джейми лежал неподвижно, наполовину на мне. Его рука протянулась к моему лицу, неуверенно коснулась щеки.

— А о ком же еще? Меня просто грызло изнутри все эти дни, пока мы скакали сюда. Я видел перед собой его лицо, и во сне, и наяву. Ты ведь говорила, что он был похож на Джека Рэндалла, верно?

Я обняла Джейми, крепко прижала к себе, заставила опустить ухо к самому моему рту. Слава Богу, что я ничего не сказала ему о кольце… но ведь мое лицо, мое предательское лицо, на котором отражаются все мои чувства и мысли, дало ему понять, о чем я думаю?

— Но почему? — прошептала я. — Как вообще ты мог подумать такое?

Он высвободился из моих рук и приподнялся на локте; его длинные волосы упали мне на лицо густой темной массой, в которой пробегали рыжие огоньки… рыжие, золотые, алые…