Женщины в панике позвали пастора. Когда он въехал во двор, то обнаружил на двери амбара два прибитых скальпа с длинными развевающимися на ветру темными волосами, а под ними большими буквами слово «Rache», выведенное краской.

– Это значит «месть», – перевел мне лорд Джон.

– Знаю. – В горле пересохло так, что я с трудом могла говорить. – Я читала про Шерлока Холмса. Вы думаете, он…

– Похоже, что так.

Пастор отчаянно схватил меня за руку и затряс, чтобы я поняла, что нужно спешить. По мере того, как он говорил, глаза Грея превращались в узкие щелочки. Он прервал священника коротким вопросом, тот отчаянно закивал в ответ.

– Мюллер едет сюда.

Пастор невыносимо расстроился при виде скальпов и пошел искать Мюллера, но ему сказали, что отец семейства, пригвоздив к двери ужасные трофеи, заявил, что намерен отправиться во Фрейзер-Ридж, чтобы повидаться со мной.

Если бы я не сидела, то упала бы в обморок. Наверняка я побледнела так же, как пастор Готтфрид.

– Зачем? – прошептала я. – Неужели он… неужели он думает, что это я навредила Петронелле или девочке? Неужели?..

Я подняла умоляющий взгляд на пастора. Тот трясущейся пухлой ручкой провел по волнистым волосам с проседью.

– Сей джентльмен в церковном облачении не знает, что у Мюллера на уме и с какой целью он сюда поехал, – заявил лорд Джон, с интересом рассматривая не слишком-то спортивную фигуру пастора. – К его чести, он отважно последовал за Мюллером прямо к нам и два часа спустя обнаружил его у дороги лежащим без чувств.

Здоровяк-фермер, по всей видимости, провел несколько дней без еды, лихорадочно спеша отомстить. Невоздержанность была, в общем-то, не свойственна лютеранам; видимо, под воздействием усталости и обуревавших его чувств Мюллер хватил лишку, когда вечером вернулся из своей страшной экспедиции, и в итоге пиво одержало над ним верх. Спешившись, он умудрился привязать мула, а сам лег у обочины, завернувшись в пальто.

Пастор не счел нужным будить Мюллера, памятуя о скверном нраве последнего и благоразумно полагая, что от воздействия спиртного характер его не улучшится. Вместо этого Готтфрид вскочил на лошадь и, поручив себя воле всевышнего, стремглав пустился в путь, чтобы предупредить нас.

Он был уверен, что мой «Mann» Джейми справится с Мюллером, каковы бы ни были намерения фермера, но Джейми уехал…

Пастор Готтфрид беспомощно перевел взгляд от меня на лорда Джона и обратно.

– Vielleicht solten Sie gehen?[37] – предложил он, кивнув головой в сторону леса.

– Я не могу, – сказала я, махнув рукой в сторону дома. – Mein… Господи, как же по-немецки «племянник»!.. Mein junger Mann ist nicht gut[38].

– Jhr Neffe ist krank, – быстро поправил лорд Джон. – Haben Sie jemals Masern gehabt?[39]

Пастор покачал головой, изменившись в лице от тревоги.

– Он не болел корью, – сказал, повернувшись ко мне, лорд Джон. – Тогда ему нельзя здесь оставаться, иначе он рискует заболеть, так ведь?

– Так. – Первый испуг немного прошел, я постаралась взять себя в руки. – Пусть срочно уезжает. От вас он не заразится, опасность миновала, но от Иэна…

Я сделала неуклюжую попытку пригладить волосы, торчащие во все стороны – не удивительно, что они стали дыбом. И тут я вспомнила о скальпах, прибитых к двери амбара, и волосы на моем скальпе снова зашевелились.

Лорд Джон убеждал пастора уехать, схватив того за рукав и препровождая к лошади. Готтфрид, не очень активно протестуя, смотрел на меня, и на его круглом лице читалась тревога.

Я попыталась ободряюще улыбнуться ему, хотя была точно так же выбита из колеи.

– Danke. Скажите ему, что все будет в порядке, – попросила я лорда Джона. – Иначе он не уедет.

Грей коротко кивнул.

– Сказал. Я сказал ему, что я солдат и что не дам вас в обиду.

Пастор задержался на пару минут, зажав в руке уздечку и серьезно что-то втолковывая лорду Джону, потом решительно развернул лошадь и проехал через двор. Поравнявшись со мной, он положил ладонь на мою растрепанную голову и произнес:

– Seid gesegnet.[40] Benedicite.[41]

– Он сказал… – начал лорд Джон.

– Не надо. Я поняла.

Мы стояли во дворе, в молчании глядя вслед пастору, который скрылся в ореховой роще. Вокруг было невероятно благостно, теплое осеннее солнце, согревая, ласкало мне плечи, над головой порхали птицы, спеша по своим делам. Из леска доносился веселый стук дятла и переливчатый дуэт пересмешников, которые свили гнездо на большой голубой ели. Не было слышно сов, но их и не могло быть слышно, ведь давно уже рассвело.

«Кто?» – запоздало удивилась я, подумав о другой стороне трагедии. Кто же стал жертвой слепой мести Мюллера? Ферма Мюллера находилась в нескольких днях езды через горную цепь, что отделяла индейскую землю от территории поселенцев, там есть деревни и тускарора, и чероки, в зависимости от направления, которое избрал Мюллер.

До какой деревни он добрался? Какую кровавую резню они там учинили вместе с сыновьями? И что хуже, какая кровавая резня еще последует?

Я вздрогнула, несмотря на теплую погоду. Мюллер не единственный, кто верит в месть. Семья, клан или племя – кого он там изничтожил – в свою очередь начнет мстить. И на Мюллерах дело не остановится, даже если им известно, что убийцы они.

А если нет? А если они знают только, что убийцы – белые?.. Я слышала немало ужасных историй, жертвы отнюдь не всегда сами бросали вызов судьбе, большинству из них просто не посчастливилось оказаться в ненужном месте в ненужное время. Фрейзер-Ридж лежал как раз посередине между индейскими деревьями и фермой Мюллера. Довольно неудачное расположение в данных обстоятельствах.

– Господи, как же мне хочется, чтобы Джейми был здесь! – Я даже не заметила, что говорю вслух, пока лорд Джон не откликнулся.

– Мне тоже. Только думается мне, что мальчику с ним куда безопасней, чем здесь.

Я посмотрела на него и лишь сейчас поняла, насколько он еще слаб. Он в первый раз за неделю поднялся с постели. На смертельно бледном лице пестрели красные пятна сыпи. Лорд Джон прислонился плечом к дверному косяку, чтобы не упасть.

– Вам нельзя вставать! – воскликнула я, схватив его за руку. – Немедленно идите в дом и ложитесь!

– Со мной все в порядке, – раздраженно отозвался он, однако не оттолкнул мою руку и не слишком протестовал, когда я проводила его до постели.

Я подошла посмотреть, как дела у Иэна. Парень метался в постели, сотрясаясь от лихорадки. Глаза у него были закрыты, лицо раздулось и покрылось красными точками, гланды на шее выпятились и были горячими, как только что сваренное яйцо.

Ролло подсунул любопытный нос мне под локоть и осторожно обнюхал хозяина.

– Все будет хорошо, – ласково сказала я. – Может, выйдешь во двор и подождешь гостей, а?

Ролло не внял просьбе и уселся рядом, наблюдая, как я отжала полотенце, смоченное в холодной воде, и обтерла им Иэна. Я разбудила племянника, расчесала ему волосы, дала ночную вазу и напоила пчелиным сиропом, все время ожидая, что вот-вот раздастся цокот копыт и приветственный рев Кларенса.


Долгий выдался день. Сначала я от каждого звука вздрагивала и оборачивалась на любой шорох, но в конце концов окунулась в ежедневные заботы: ухаживала за бедным Иэном, которого трясло в лихорадке, накормила животных, прополола в саду, нарвала огурчиков для засолки и усадила лорда Джона, вызвавшегося помочь, лущить фасоль.

По пути из уборной к хлеву, где жила коза, я с тоской всматривалась в лес. Укрыться бы в зеленой чаще!.. Такой порыв возникал у меня не в первый раз. Впрочем, осеннее солнце опускалось все ниже, и час за часом протекал в абсолютном покое без малейших признаков приближения Герхарда Мюллера.

– Расскажите мне об этом Мюллере, – попросил лорд Джон. К нему вернулся аппетит. Он прикончил свою порцию маисовой каши, отставив в сторону тарелку с салатом из одуванчиков.

Я зачерпнула салата из миски, мне нравился вкус свежей зелени.

– Глава большой семьи; немецкие лютеране, как вы, конечно, догадались. Живут милях в пятнадцати отсюда, вниз по речной долине.

– Да-да.

– Герхард – крупный мужчина и очень упрямый. По-английски знает пару слов, не больше. Немолод, но все же еще очень силен. – Передо мной встал образ Герхарда Мюллера – на широких плечах бугрились мышцы, он поднимал пятидесятифунтовые мешки с мукой, словно перышки, и бросал к себе в тележку.

– Как вы считаете, он затаил злобу после той ссоры с Джейми?

– Злобу он, конечно, затаил, но не из-за этого. Они, собственно, и не поссорились… – Я потрясла головой, подыскивая слова. – Вы же знаете, каковы мулы?

Лорд Джон удивленно приподнял брови и улыбнулся.

– Кажется, знаю.

– Так вот, Герхард Мюллер и есть вылитый мул. Не то чтобы у него злой или скверный характер или он туп до невозможности, вовсе нет, но если уж втемяшит что-то себе в голову – берегись! Переубедить его невозможно.

Иэн рассказывал мне о перебранке, что случилась на мельнице. Старик Мюллер решил, что одна из трех дочерей мельника, Фелиция Вулэм, недодала ему мешок муки. Напрасно Фелиция пыталась объяснить, что он принес ей пять мешков пшеницы, которую она перемолола и получила четыре мешка хорошей муки. Фелиция настаивала, что муки получилось меньше, потому что она выбрала из зерна весь мусор.

– Fünf! – заявил Мюллер и сунул растопыренную пятерню под нос Фелиции. – Es gibt fünf.[42]

Переубедить его не представлялось возможности, он тут же начинал возмущенно басить что-то по-немецки и наступать на девушку.

Иэн сперва попытался отвлечь старика, а затем вышел на улицу, где Джейми обсуждал что-то с мельником Вулэмом. Оба поспешили внутрь, но и им не удалось поколебать уверенности Мюллера в том, что его обвели вокруг пальца.

Не обращая внимания на увещевания, старик вознамерился силой взять то, что, по его мнению, ему причиталось.