Индейцы племен чероки и тускароры хоронили мертвых по-другому – не по одиночке и под деревом. И не по частям. Переломанные шейные позвонки тотчас поведали мне всю историю; края были сплющены, а лицевые кости целы.

– Кому-то ты пришелся не по нраву, да? С тебя не просто сняли скальп; отрезали голову целиком.

Интересно, а тело тоже здесь?.. Я поскребла щеку рукой, однако ничего дельного не придумала; идти куда-то, пока не рассветет, смысла нет, а спать в такой компании как-то сразу расхотелось. Я отложила череп в сторону и принялась рыть землю.

Тем временем наступила ночь. Впрочем, снаружи даже ночью редко бывает совсем темно. Тучи, затянувшие небо, отражали свет, и он проникал даже в мое темное убежище.

Сперва мягкий песок поддавался легко, но спустя несколько минут пальцы наткнулись на плотную сырую землю. Я выбралась из укрытия и раздобыла палку. Вскоре и палку остановило что-то твердое – не кости и не металл. Камень, подумала я, нащупав пальцами нечто неподатливое и овальное. Обычный речной камень? Вряд ли, решила я, поразмыслив. На гладкой поверхности были высечены какие-то знаки, похожие на иероглифы.

Раскопки больше ничего не дали. Либо остальную часть Йорика закопали в другом месте, либо слишком глубоко, куда мне не добраться. Я сунула находку в карман и присела на корточки, спрятав руки в складках юбки. По крайней мере, физические упражнения помогли мне согреться.

Я уселась поудобнее и взяла в руки череп. Довольно отталкивающая компания, надо сказать. И все же то, чем я занималась последний час, меня отвлекло, помогло не поддаться панике, что притаилась где-то в подсознании, готовая прорваться наружу, словно острый конец срубленной ветки. Ночь обещала быть долгой.

– Ладно, – сказала я черепу. – Давно читал что-нибудь стоящее? Сдается мне, что давненько. Может, немного поэзии?

Я прокашлялась и начала с Китса, для разогрева продекламировав «Из отвращения к вульгарному суеверию», а следом «Оду к греческой вазе».

Ты плачешь у меты – она цветет

Всегда прекрасная, но не тоскуй —

Тебе любить в безбрежности минут![25]

– Там еще дальше было, я запамятовала… Неплохо вышло, а? Может, что-нибудь из Шелли? Полагаю, «Ода западному ветру» придется тебе по душе.

Я вдруг поняла, почему я так думаю. Никаких видимых причин считать, что Йорик был индейцем, у меня не было, но мне так казалось – скорее всего, из-за камня. Поежившись, я продолжила читать в надежде, что великая английская поэзия не хуже пламени костра отпугнет диких зверей.

Дай стать мне лирой, как осенний лес,

И в честь твою ронять свой лист спросонья.

Устрой, чтоб постепенно я исчез

Обрывками разрозненных гармоний.

Суровый дух, позволь мне стать тобой!

Стань мною иль еще неугомонней!

Развей кругом притворный мой покой

И временную мыслей мертвечину.

Вздуй, как заклятьем, этою строкой

Золу из непогасшего камина.

Дай до людей мне слово донести,

Как ты заносишь семена в долину.

И сам раскатом трубным возвести…[26]

Финальная строчка замерла у меня на губах. На склоне горы горел огонь. Маленькие искры превратились в пламя. Сперва я решила, что горит какое-нибудь дерево, в которое ударила молния, оно тлело весь день, и вот теперь ветер раздул пламя, но затем я увидела, что огонек двигается. Он медленно скользил по склону мне навстречу.

Я вскочила на ноги и только тут вспомнила, что не обута. Я в панике бросилась шарить вокруг, нащупывая туфли. Тщетно.

Я поднялась во весь рост и схватила череп, готовая встретить опасность лицом к лицу.


Огонек приближался, скользя вниз по холму, словно облачко тумана. В оцепеневшем мозгу билась случайная строчка из Шелли: «Заклятый враг! Свирепствуй! Будь готов»…[27] В глубине сознания я отметила, что у Шелли были куда более крепкие нервы, чем у меня. Я прижала череп к груди. Так себе оружие; надеюсь, те, кто идет навстречу, кем бы они ни были, поостерегутся тотчас пустить в ход ножи или пистолеты.


Невозможно было поверить, что кто-то рыщет по лесу с факелом, причем пламя отнюдь не мерцало, как сосновая лучина или масляная лампа, а горело ровным светом.

Огонек, светившийся на высоте нескольких футов от земли, словно кто-то держал в руке факел, подбирался все ближе со скоростью человеческого шага. Я внимательно наблюдала за этим равномерным движением.

Я была надежно укрыта в своей норе: снизу меня наполовину скрывал берег, сверху – густые ветви. Я промерзла насквозь, но по спине бежал пот. Я чувствовала запах собственного страха. Я нервно перебирала пальцами ног, разрывая песок, готовая кинуться наутек.

Однажды в море я видела огни святого Эльма. Жуткое зрелище; так вот те трескучие синие вспышки совсем не походили на неумолимо приближавшийся неяркий огонек. Он не был синим и не мерцал, а ровно светился призрачным светом. В Кросс-Крике, когда видели огоньки в горах, говорили, что это болотный газ.

Ага, конечно, беззвучно прошептала я, держи карман шире!

Огонек миновал ольховые заросли и оказался на поляне прямо передо мной. И это был вовсе не болотный газ.

Высокий мужчина, совсем раздетый, если не считать набедренной повязки. По рукам, по ногам и вдоль туловища у него шли красные полосы, лицо от лба и до подбородка сплошь было покрыто черным, а на голове сидел убор из перьев, в центре которого торчали два длинных индюшиных пера; из-под убора виднелись длинные волосы, смазанные чем-то жирным.

Меня надежно скрывала темнота, а незнакомца целиком освещал факел, бликуя на безволосой груди и плечах. Но он точно знал, что я там.

Я не отваживалась пошевелиться. Собственное дыхание казалось невыносимо громким. Мужчина остановился и смотрел в скрывавшую меня темноту, словно на дворе царил белый день. Факел в его руках не дрожал, горел ровно и бесшумно, напоминая тусклым светом пламя восковой свечи в руках мертвеца.

Вдруг я поняла, что больше не боюсь. Сердце билось ровно и размеренно.

– Что тебе нужно? – спросила я и тут же осознала, что мы уже несколько минут разговариваем. В словах мы не нуждались. Между нами будто образовалась незримая связь.

Легкий ветерок немного разогнал тучи, в просветах виднелось темно-синее небо, усеянное звездами. Лес затих, как всегда по ночам: деревья поскрипывали, покачиваясь, шуршали кусты, ветки которых перебирал ветер, эхом доносилось журчание невидимого глазу ручья.

Я глубоко вздохнула, вдруг почувствовав, что живу. Ароматы зеленых растений, хвои и прелой листвы смешивались со свежими запахами после дождя. Мокрые камни, влажная земля, сырость поднимающегося из низин тумана, воздух, напоенный озоном, – все это поражало, сбивало с ног, как внезапный удар молнии.

Земля и воздух, вдруг подумалось мне, а еще вода и огонь. И я стою среди четырех стихий, пользуясь их благосклонностью.

– Что тебе нужно? Я ничем не могу тебе помочь. Я знаю, что ты здесь, я тебя вижу. И все.

Никакого движения, ни одного слова. Но в моем сознании прозвучал чужой голос.

– Хватит и этого, – сказал призрак.

Он медленно повернулся и пошел прочь. Он сделал две дюжины шагов, и тут его факел погас, и незнакомец растворился в небытии, как сумерки поглощает ночная тьма.

– Ох, – проронила я, несколько растерявшись. – Господи боже.

Ноги дрожали; я опустилась на землю, положив на колени череп, про который уже успела забыть.

Я долго сидела так, вглядываясь и прислушиваясь, но больше ничего не происходило. Меня окружали мрачные неприступные горы. Возможно, утром я вновь отыщу тропинку к дому, однако теперь блуждания в потемках ничего хорошего не принесут.

Я больше не боялась; страх покинул меня во время встречи с… что бы это ни было. Но я все еще мерзла и была очень-очень голодна. Я положила череп на землю и свернулась вокруг него клубочком, укрывшись влажным пальто. Уснуть долго не получалось; я лежала в сырой норе и наблюдала за звездами в просветах меж туч.

Я все пыталась понять, что же такое произошло в последние полчаса… Правда в том, что нечего было и понимать, на самом деле ничего не случилось. Хотя дух остался рядом, неведомым образом убаюкивая, и я уснула, устроившись щекой на подушке из опавших листьев.

Спала я тяжело из-за холода и голода; сны проносились вереницей ужасных образов. Деревья, подпаленные молнией, горели, как факелы. Деревья, вырванные из земли, ползли ко мне, перебирая корнями.

Я лежала под дождем с перерезанным горлом, горячая кровь струилась по телу, согревая замерзшую грудь. Пальцы одеревенели и не двигались. Капли дождя холодными молоточками барабанили по телу, словно град, а потом вдруг становились теплыми и мягкими и поглаживали лицо. Меня хоронили заживо, черная земля засыпала открытые глаза.

Я проснулась; сердце стучало как бешеное. Была глубокая ночь; небо прояснилось и казалось бесконечным, меня обнимала кромешная тьма. Наконец я снова уснула.

Вдалеке выли волки. Я в страхе бежала от них по заснеженному осиновому лесу, а кроваво-красные капли смолы сверкали рубинами на белых, словно лист бумаги, стволах. Среди кровоточащих деревьев стоял мужчина с обритой головой, посредине остался лишь ирокез из гладких темных волос. На его губах играла неясная усмешка, а кровь на груди сияла ярче, чем смола на стволах осин.

Волчий вой ближе. Звери завывают и лают, в моих ноздрях сильный запах крови, я бегу со сворой, я бегу от своры. Я бегу. У меня волосатые лапы и белые клыки. Я бегу. В ноздрях запах крови, в ушах звон. Голод. Догнать, поймать, убить, растерзать. Кровь. Сердце бешено стучит, по жилам струится огонь. Азарт погони.

Кость хрустнула, как сухая ветка под ногами, и я почувствовала теплый солоноватый привкус костного мозга на языке.

По лицу словно щеткой прошлись, и я распахнула глаза. С морды, покрытой жесткой серой шерстью, на меня взирали желтые волчьи глаза, в пасти сверкали белые клыки. Я вскрикнула и оттолкнула зверя, но он снова кинулся на меня с громогласным: «Гав!»