Не отрываясь от широкой надежной груди, я стянула с гудящих ног тесные туфли на высоченных каблуках и оказалась вдруг очень маленькой рядом с Костей.

Он заметил это, его лицо стало потрясенным и растроганным.

Я побрела к своей комнате, к своей постели, добрела, упала навзничь, закрыла глаза. Как трудно было оттолкнуться от него, уйти от его тепла. Кажется, я напрасно так мало пила. Голова была совершенно ясной, я ясно видела, какая я дура, и ясно знала, почему так пусто и одиноко на душе. Я напоминала себе Элизу Дулиттл после бала. Пари выиграно, жизнь проиграна.

Его руки были большими, горячими и очень нежными. Они осторожно стянули с меня платье.

Не открывая глаз, я позволяла Косте раздевать меня, чуть поворачиваясь или поднимая руки, чтобы помочь ему.

Он лег рядом, обвив свою шею моей рукой. Мы долго просто лежали, прижавшись плечами, привыкая к присутствию другого. Потом наши руки начали несмело двигаться, знакомя нас друг с другом. Костина ладонь, плотно прижимаясь, прошла вдоль всего моего тела, вызвав волну дрожи. Он сразу же плотнее прижал меня к себе. Его прикосновения становились все увереннее, поцелуи жарче.

И новая близость с ним вернула ощущения, испытанные во время первой краткой близости, и усилила их многократно.., я вскрикнула невольно, теряя себя и падая, падая…


За два месяца до…

Так случилось, что в Женеву я улетела на три дня раньше, воспользовавшись свободным билетом у артистов. Естественно, никому и в голову не пришло что-то там выяснять или исправлять. Я просто летела в группе из двадцати человек. Нас пересчитали, число совпало. Вперед!

Причиной моего поступка было нежелание встречаться с моим работодателем. Именно так, и только так, я теперь буду думать о господине Скоробогатове.

Настроение у меня было хорошее, я бы даже сказала, боевое. Мне нравилось представлять, в какую ярость придет господин Скоробогатов, не обнаружив меня дома.

Единственное, что меня огорчало, так это то, что пропало свидание, назначенное на пятницу. Я сто раз набирала оба номера телефона, но на работе автоответчик сообщал, что у них ремонт, и рекомендовал звонить домой (кстати, номер телефона не сообщал), а дома автоответчик заверял, что, если я оставлю свой номер, мне обязательно позвонят. Дудки! Я ждала вечер, ночь и утро до отъезда в аэропорт. Потом наговорила на автоответчик:

— Солнышко! Кормилец заслал меня в Женеву лечиться от старости. Поскольку, как ты понимаешь, отложить это ни на минуту нельзя, я уже улетела. Ужасно расстроена, что не повидала тебя. Как приеду, позвоню сразу. Думаю, это недели через две. Пока скучай. Не болей и не ешь жирного. Целую.

С тем и улетела, заговаривая беспокойство на душе обычным «ничего, это ненадолго, приеду — увидимся».

За время полета я настолько сдружилась с артистическим коллективом, что решила с ним не расставаться, а поехала в гостиницу, где и поселилась в номере, забронированном на имя Ольги Челноковой.

Руководителю делегации не хотелось объясняться с принимающей стороной по поводу отсутствующей артистки, поэтому он был доволен моим присутствием.

Поскольку я не скрывала, что являюсь обладательницей золотой кредитной карточки Евробанка, дружба артистов была горячей и искренней, а нежелание расставаться со мной легко объяснимым. Но что заставило меня вести себя столь несвойственным мне образом?

Желание доказать, что я еще молода, раз способна на безрассудные поступки? Желание досадить Скоробогатову? Помрачение рассудка?

Думаю, помрачение рассудка из-за желания доказать, что я еще молода, и тем досадить Скоробогатову.

Как бы там ни было, но в Женеву я прибыла на три дня раньше и поселилась не в фешенебельном отеле, где мне был забронирован номер люкс (естественно, с пятницы), а в скромной гостинице на окраине города в двухместном номере с Натальей Транкиной.

Поскольку помрачение рассудка сопровождается некоторыми странностями в поведении, я совершенно не учитывала изменения в обстоятельствах. Устроившись в номере, я первым делом достала полученный от господина Скоробогатова конверт. После чего сразу же начала выполнять первый пункт инструкции, то есть позвонила по телефону и по-немецки попросила ответившую мне женщину соединить меня с господином Бергманом.

— Простите, не могу ли я узнать вашу фамилию?

Я представилась. Очевидно, последовали переговоры по внутреннему телефону, длившиеся довольно долго, но закончившиеся благоприятно для меня.

Мужской голос с нотками растерянности отрекомендовался и выразил одновременно радость в связи с моим звонком и недоумение в связи с его несвоевременностью.

— Так уж случилось, — туманно объяснила я, дав господину Бергману повод очередной раз поразмышлять о странностях непредсказуемого русского характера. — Я бы хотела перенести все дела на три дня вперед. Прямо сегодня выполнить основное поручение и сегодня же, в крайнем случае завтра, лечь в клинику.

— Боюсь, это невозможно.

— Правда? А ведь может случиться так, что вы не единственный, к кому я могу обратиться в Женеве…

Я блефовала, его телефон был моей единственной связью, но господин Бергман попался:

— Я попытаюсь все уладить и позвоню вам в гостиницу через два часа.

— Нет, через два часа я буду ждать вас на месте.

Если вы не сможете прийти, ваши услуги больше не понадобятся.

Не дав ему возразить, я, очень довольная собой, положила трубку.

* * *

У нас было некоторое количество свободного времени, и мы решили выйти и съесть чего-нибудь «местного». Наташа была возбуждена приездом в чужую страну, новой обстановкой, оглядывалась по сторонам, ойкала, непрерывно болтала.

Выбранный нами ресторанчик мало чем отличался от любого другого в этом городе. Разве что ломаная французская речь, раздававшаяся откуда-то из-за моей спины, несколько нарушала всеобщую гармонию. Когда диалог, состоящий из перечисления блюд с их стоимостью и фразы «Уи, мсье», повторился в шестой раз, я оглянулась и увидела взмокшего официанта, который что-то втолковывал жизнерадостному смуглому типу.

Решив, что пора вмешаться, я встала и, подойдя к соседнему столику, обратилась к смугляку по-французски. Он вежливо вскочил при моем появлении и сразу же согласился: «Уи, мадам». Похоже, ничего другого от него ждать не приходилось.

Его внешность натолкнула меня на мысль перейти на испанский. Родной язык произвел на идальго сильнейшее впечатление. Со слезами на глазах он разразился бесконечной темпераментной тирадой, норовя при этом ухватить меня за руку.

Я решительно пресекла его поползновения и, исполнив роль переводчицы между ним и официантом, вернулась за наш столик.

Следом явился официант с фирменным блюдом за счет заведения. Недаром мне в свое время внушали, что знание иностранного языка всегда позволит заработать на хлеб.

Наталья хлопнула в ладоши:

— Потрясно, Елена Сергеевна! Испанский и французский. Всегда мечтала знать иностранный язык. Но теперь уже поздно. Вас в детстве языкам учили?

— Мне было тридцать восемь, когда я начала учить свой первый иностранный язык.

— Правда?

— Я овдовела в тридцать восемь после двадцати лет брака. Потеря мужа потрясла меня и высветила неприглядную картину — ни специальности, ни образования, ни семьи, и впереди половина жизни. И я приняла предложение своего начальника и вышла за него замуж. Ему было семьдесят пять, и он был ученым с мировым именем. Академиком.

Когда-то в юности я окончила три курса заочного политеха. Академик, используя все свои связи, устроил меня на третий курс химфака МГУ. Я училась с девочками и мальчиками на двадцать лет моложе и отзывалась на кличку «мама Лена». Жизнь в то время была сплошной учебой. Академик нанял мне репетиторов по всем предметам.

Я покачала головой, вспоминая то странное и по-своему счастливое время.

— Тогда-то Академик и начал учить меня языкам: немецкому — сам, а английскому — на курсах при МИДе. Ну а потом… В июне я защитила диплом, в июле мне исполнился сорок один год, а в сентябре Академик умер. А я все продолжала учиться. Уже сама.

* * *

«Надежно, как в швейцарском банке» — мало найдется на земле людей, не слышавших этих слов. Итак, такси доставило меня в Швейцарский национальный банк.

Там я должна была встретиться с господином Бергманом, там я с ним встретилась. Он оказался господином, который легко определяется эпитетом «средний», что бы ни имелось в виду: рост, возраст, комплекция и так далее. И очевидно, поэтому мне сразу понравился.

И я ему тоже. Потому что я сама такая, а рыбак рыбака видит издалека.

Я раскаялась в телефонной наглости и решила похвалить господина Бергмана в отчете моему.., ну этому.., работодателю.

Вспомнилось, какие отношения связывают меня с господином Скоробогатовым. Я расстроилась и почему-то только сейчас сообразила, что понятия не имею, зачем явилась в это солидное учреждение, и снова расстроилась. И уж совсем пала духом, когда сообразила, что, видимо, об этом и собирался «переговорить» со мной господин Скоробогатов в четверг утром. Этот четверг еще даже и не завтра, а я уже здесь. Но может быть, подбодрила я себя, господин Бергман знает, зачем я здесь стою?

Господин Бергман знал. Молниеносно произведя обряд опознания — подтверждения — знакомства, он понесся по гулкому залу. Я за ним. Вокруг все было крайне занимательным, но не запомнилось, поскольку, участвуя в каких-то процедурах и манипуляциях, я настолько боялась каждую минуту проколоться и выдать себя, что от волнения ничего не понимала и в память не откладывала..

Впрочем, мое участие в происходящем было пассивным. Оно заключалось в тупом хождении за господином Бергманом из кабинета в кабинет по переходам, коридорам, залам и лестницам.

Нас постоянно сопровождали какие-то на удивление похожие мужчины в одинаковых черных костюмах, с одинаковым озабоченным выражением лиц. Постоянно при нас находились один-два, но однажды наша свита выросла до четырех человек.