— У меня есть другое предложение, — вскинул взгляд Олег. — Вы катитесь вместе со своими деньгами и предложениями в ад!

— Я говорю о действительности, а не о фантазии.

— Повторяю — я никуда не уйду! Я останусь мужем Ани, а она моей женой! Мне плевать, что твоя протеже придумала на счет ребенка! Он не мой!

— Думаешь, генетическая экспертиза это подтвердит? — скептически выгнул бровь Андрей.

Олег долго смотрел в карие глаза и понимал — ему не оставляют выбора. Совсем. Но сдаваться он не желал:

— Это будет не скоро и, повторяю…

— Может не скоро, но будет. Поэтому вопрос о ваших с Аней отношениях мы должны решить сейчас, пока, повторяю, нет масштабного скандала, пока нашу сестру еще можно оградить от треволнений. И решим. Выбора нет и время против нас. Аня уже рассуждает о прелестях материнства и всерьез думает о подобной возможности. Твоими молитвами, между прочим. Состояние ее здоровья тоже твоих рук дело. Достаточно уже экспериментов на ее психике, — тон Андрея неуловимо изменился, приобретя стальные нотки не столько укоризны, сколько обвинения и давления. — Поэтому мы либо полюбовно к обоюдному согласию и выгоде решаем этот вопрос, либо решаем его все равно и сейчас, но уже, прости, с глобальными потерями для тебя. Нарисовать перспективы? Легко. Работы ты лишаешься. Я обещаю. Жилья, прописки — тоже. Средств к существованию…как родители дадут. Отсюда тебя вывозят или уносят, это, как тебе угодно. Если ты вздумаешь позвонить или встретиться с Аней — тебя закроют в СИЗО. Повод я найду. Ты меня знаешь. Упрямишься дальше — идешь по этапу. И ни тебе наследника, ни тебе счастливой жизни в семье. Никого и ничего. Забор и флакон одеколона на старости лет, если ты до них доживешь. Нравится? Думаю, нет, если, конечно, ты нормален. Знаешь, я не сторонник силовых методов воздействия, поэтому думай: с одной стороны — благополучие, но без Ани, с другой — полный «вах», но тоже без нее. Стоит рисковать?

— У вас ничего не получиться, — без уверенности заметил Олег.

— Да ты что? — белозубо ухмыльнулся Сергей и качнулся к нему. Кустовский с испугом уставился на цветущую физиономию деверя и почти физически ощутил угрозу.

— Какие же вы сволочи! — выдохнул в отчаянье. Обвел мужчин взглядом, в котором была еле теплящаяся надежда вразумить их, и отчаянье от осознания тщетности надежды. — Вы хоть понимаете, что творите?! Не я — вы убиваете нас! Меня, Аню! Вы!!

И задрожал, осознав, наконец, весь ужас происходящего и уже произошедшего. Ему не оставили выбора, как не оставили выбора Ане.

— Что ж вы делаете?! Как вы можете?!!

— Давай без сантиментов и патетики? — поморщился от его крика Сергей. То щемящее душу отчаянье, что слышалось в голосе мужчины, задело его, привело в смятение и навеяло непонятное чувство тревоги.

Олег даже не посмотрел на него. Он смотрел на Алексея и обращался к нему, как к последней инстанции, в слепой надежде все объяснить, загладить, достучаться до разума и нормальных человеческих чувств:

— За что? Зачем вы ломаете наши жизни? По какому праву?…Да, я оступился. Да, я обманывал вас…Но в сентябре я все сделал! Понимаете, я, правда, ходил к Киманову. И все…все…А Гуля…Да поймите вы, когда из года в год живешь, как в клетке с тиграми, под постоянным пристальным вниманием трех злобно настроенных родственников, очень тяжело держать себя в руках, чувствовать адекватно. И потом Аня…я берег ее, но я же живой!! И сорвался. Но разве это преступление? За что вы казните меня?! А ее?! Неужели вы не понимаете, что убиваете ее! Вы — не я!! Мы не сможем друг без друга. Мы любим, слышите вы — любим!! Вы хоть знаете, что это такое любить?! Не давить, не желать, а беречь. Беречь сильнее себя. Прислушиваться к каждому вздоху и молить, чтоб он был бесконечен, и просить лишь об одном — продли ее жизнь, Господи, за счет моей! Возьми меня, а ее оставь и дай ей счастья и покоя…

Олег плакал и не стеснялся своих слез.

Братья молча смотрели на него. Алексей с сочувствием и пониманием, тщательно прикрытыми щитом упрямой решимости и собственной правоты. Андрей, как на ненормального, с долей презрения и насмешки. Сергей чуть виновато.

— Ну, что вы смотрите, что?!! Что нам сделать, чтобы вы оставили нас в покое?!! — закричал Олег вне себя от непробиваемой черствости этих трех извергов. — Что мне сделать, чтобы вы оставили Аню в покое?!! Дали ей жить, смеяться и дышать!! Как нормальной женщине! Что вы делаете с ней?! Думаете, я не вижу, не знаю, что у вас на уме? Извращенцы!! Вы хотите лишь одного — поработить ее, сделать игрушкой! Уже сделали! И манипулируете ею, как и другими людьми! Вы искалечили ее, вы!..Да, я виноват, но виноват совсем в другом! В том, что не мог и не могу противостоять вам, в том, что не смог защитить ее от вас…

— Хватит истерить, — поморщился Сергей и, сняв с кольца ключ от своей квартиры, хлопнул его на стол перед Олегом, рядом положил зажигалку — пистолет. — Понял?

В глазах мужчины появилась тоска, такая же беспросветная, как хмарь осенних туч. И дождь шел. Та же мелкая морось, что стучит в окна октябрьским днем и медленно стекает по стеклу, текла по щекам Олега. Губы чуть дрогнули в тихом шепоте уже сломленного человека:

— Вы не поняли, я не продаю любимых…

Он медленно побрел в другую комнату, чтобы собрать вещи.

Сергей проводил его хмурым взглядом, чувствуя внутреннюю дрожь от услышанного. Ему на минуту показалось, что они только-что совершили самый низкий поступок из всех, что совершали за всю жизнь. Да — не первый, но самый подлый, самый жестокий. И, возможно, не только непоправимый, но и не правильный.

Алеше стало неуютно в квартире, душно. В его душе поселилось сомнение в правильности решения и действия и ширилось вместе с болью в груди.

Он встал поморщившись, и попросил братьев:

— Проследите, чтобы он все собрал. Помогите съехать, проводите. Я к Ане. Думаю, не нужно звонков. Пусть напишет записку, обтекаемую. Я отвезу. Буду в машине ждать.

И пошел в коридор. Андрей проводил его пустым взглядом и протянул:

— Позвонит, напишет.

— Зачем? Действительно, записки хватит, — заметил Сергей.

— Нет, Серый, не хватит. А если он потом еще Аню тревожить станет? Или об этом разговоре поведает? Нужно лишить его шанса объясниться с ней. Обрезать, так все разом. Закрыть ему ход назад. Кстати, вот списочек, что мне его любовница наваяла. Придется отдать мадам, что просит…


Я ничего не понимала. Меня не просто оглушила новость — раздавила. Я потерялась, и ничего не видела, не слышала. И думать тоже не могла. Тупо смотрела на россыпь букв, кривых, косых, словно написанных больным в приступе Паркинсона, в спешке и под аккомпанемент минометной очереди.

Не могла вникнуть в смысл написанного. Его отторгала вся моя суть, сознание и подсознание. А внутри стояла тишина, такая, как обычно бывает перед началом боя. Но я не плакала — держалась. Вновь и вновь вчитывалась в опус мужа:

"Аня! Прости, я ухожу. Так лучше нам обоим. Я больше не люблю тебя и не вижу смысла врать дальше, жить рядом, мучить себя и тебя. Надеюсь, ты все правильно поймешь. И простишь. Спасибо за все. Прощай. Олег".

И все? — тупо билось в голове: "Спасибо и прощай"?

Рядом запиликал мобильный, и я вздрогнула.

— Анечка, тебя, — тихо сообщил Алеша и подал мне трубку. Сухой, безжизненный голос, слабо напоминающий голос Олега сообщил мне, словно зачитал философские тезисы:

— Аня, я ухожу. Нам больше нет смысла жить вместе. Я не люблю тебя.

— Олег! Олег, я не понимаю! Ты же говорил другое, ты же…

— Я лгал. Я уезжаю. Забудь обо мне. Начни новую жизнь, верю, тебе удастся…

— Куда ты уходишь?! Что с тобой?!

— Я уезжаю к родителям. Не надо меня тревожить. У нас теперь разные дороги и разная жизнь. У тебя все будет хорошо. И у меня.

Что за набор фраз?! Из какой они пьесы?!

— Олег, что ты говоришь?!!

— Прости, Аня. Прощай.

Трубка смолкла. Голос Олега умер в ней, унося мою растерянность и отупение.

"Он бросил меня", — дошло, доковыляло до разума. Взорвало сознание диким воплем горя: За что?!! Почему сейчас?!! Что я опять сделала не так?!!

Продираясь сквозь слезы и всхлипы, я тыкала пальцем в безмолвные очертания цифр в надежде дозвониться, поговорить, выяснить, в чем дело. И лишь "абонент отключен" — слышала в ответ.

Мама, мамочка моя…за что?!! — вопрошала я у немого телефонного пластика и тоненько скулила, как брошенная собака в подворотне. И не сдержалась — слезы ринулись наружу, словно воды всемирного потопа.

— Аня, Анечка, ну, что ты? Успокойся, милая, все будет хорошо, девочка моя, — успокаивал меня Алеша, прижимая к себе, укачивая. — Я понимаю — это больно. Но правильно. Все верно и нужно. Ты сама поймешь позже. Ты не любишь его, а он тебя. Это уже не семья, это каторга. Все верно, Анечка, все правильно. Зачем мучить друг друга.

"Затем, что у нас будет ребенок!!" — и как я не выкрикнула ему в лицо? Как сдержалась? Я лишь увидела его глаза, полные печали и понимания, мудрые, любящие, родные, и вновь сникла. Поняла, что эту боль Алеша делит со мной, как делил все, что случалось со мной по жизни: болезнь, разочарования, ненависть к миру и любовь к нему же.

Но я больше не хочу. Нет, не хочу делить боль на четверых. Она моя.

— Анечка, милая моя, успокойся. Олег совершил жесткий поступок, но правильный. Пойми его и прости. Он поступил честно. Лучше правда, чем вечная ложь.

Что за пустые, казенные фразы? Кого они могут успокоить? Что объяснить? Кому? Мне? Брошенной женщине, которая ждет ребенка?!

Да разве существуют слова, что могут объяснить его поступок, смягчить боль от него, помогут понять, простить и смириться? Внятно и четко объяснят мне суть, необходимость столь поспешного, неожиданного и отвратительного поступка?