— Он не приедет, — она возразила слабо.

— Идемте.

Он взял ее за руку, отвел за занавеску. Она увидела широкую лежанку, накрытую лоскутным одеялом.

— Ложитесь. Вас здесь никто не побеспокоит. Отдохните, ваше высочество. Ведь и для любви нужны силы.

— Что вы такое говорите, Золтан? — она еще пыталась сопротивляться, но как только села на постель, голова немедленно склонилась к подушке, она провалилась в сон. Золтан заботливо накрыл ее одеялом и вышел.

«Мне надо в клинику и де Кринис ждет, — ей снилась отделанная зеленым шелком спальня у нее в Грюнвальде, обставленная изящной белой мебелью. Широкая кровать с атласным бельем, смятым за ночь их телами. Ей снилось, что наступает утро, и он обнимает ее, прижимая голову к груди, а вокруг на полу, на постели, на комодах — белые розы, их очень много, и от их запаха кружится голова.

— Я поеду к де Кринису и договорюсь, что после обеда меня заменит Грабнер, и он же поработает за меня завтра. Я скажу, что муж приехал всего на два дня, и потом, когда он уедет, я отработаю за Грабнера столько, сколько будет нужно. Макс поймет, он согласится.

— Хорошо. Я не хочу отпускать тебя ни на секунду. Но если так надо, я пока навещу родителей. Во сколько у тебя обед в клинике? У тебя вообще есть обед? — приподняв ее голову, он смотрел ей в лицо сияющими светлыми глазами.

— Конечно, в два тридцать.

— Тогда я приеду за тобой, и мы пообедаем вместе.

— Можно пригласить Джилл и Ральфа, чтобы ты познакомился с ним.

— Ладно, я буду рад.

— А завтра мы пойдем в зоопарк…

— В зоопарк? Зачем?

— Ты возьмешь свою старшую дочь. Она любит зоопарк?

— О, они без ума от зоопарка. Целый день там бы сидели.

— Я так и думала. А я возьму свою, уже большую. Ей тоже полезно посмотреть на животных, она давно никого не видела, кроме Айстофеля и сотрудников рейхсканцелярии. Это конечно, тоже похоже на зоопарк, но не так весело. А в детстве, я помню, Джилл очень любила жирафа, а Штефан бегемота. И они всегда спорили, кто из них красивее. Так что мы пойдем вчетвером.

— Для чего тебе это?

— Чтобы ты не скучал по своим детям, а они не думали, что я какой-то страшный монстр, которого надо бояться. Так постепенно они привыкнут ко мне, и все наладится. Со временем я хочу, чтобы они приезжали к нам домой так же легко, как к себе домой, тогда никто не будет чувствовать неудобства, все будут счастливы.

— Ты удивительная женщина, очень чуткая, — он поцеловал ее в губы. — Но мы же пойдем не вчетвером, а впятером.

— Впятером? Кто еще? — она удивилась. — Ральфа не отпустят — это точно. Еще не хватает — личный адъютант бригадефюрера в служебное время собрался в зоопарк.

— Но там кто-то уже есть, — он с нежностью положил руку на ее талию. — Я уверен, там кто-то есть, и он тоже хочет в зоопарк.

— Но он пока ничего не может увидеть, — она смутилась и опустила голову. — Да и неизвестно, кто это — он или она.

— Это все равно. Он будет с нами, и мы пойдем все вместе, мы все ему расскажем. Мы все будем ему рассказывать, все, что мы видим. Мы же очень ждем его. И любим. Он должен знать это. Или она. Правда?

— Да, правда, — она прислонилась лбом к его плечу, на глаза навернулись слезы».

Сквозь сон она услышала какой-то шум. Но ей показалось, что это дождь. В Берлине шел дождь, и в приоткрытое окно повеяло свежестью.

БТР остановился напротив сторожки, Йохан спрыгнул с брони. Навстречу открылась дверь, на пороге появился Золтан. Сдернул шапку с седой головы. Увидев белые розы в руках Йохана, поцокал языком.

— Какие красивые цветы, они прекрасны, как лилии для императрицы Зизи. А фрау хотела уйти. Золтан едва удержал ее.

— Она здесь? — Йохан подошел к крыльцу. — Доктор здесь?

— Я знаю, ее зовут Мари, как и императрицу. Да, фрау Мари здесь. Она спит, господин офицер.

— Она заболела? — он явно встревожился.

— Нет, просто устала. И очень, очень ждала вас, она боялась, что вы не приедете. Но Золтан сказал, приедет. Золтан был прав.

— Я могу войти?

— Да, конечно, прошу вас, господин офицер.

Золтан поклонился, впуская Йохана в дом.

— Сюда, господин офицер, — венгр провел его в комнату. — Вот что она наделала, — он показал на блюдце, заполненное окурками. — Разве можно женщине столько курить? Сигареты хорошие, но очень много, чересчур. И ничего не съела, ни крошечки, даже чай не допила. Все только смотрела в окно и ждала. И что-то хотела написать, — он показал на чистый лист бумаги, который остался на столе. — И ничего не написала, — Золтан пожал плечами.

Йохан взял лист бумаги.

— Она там, господин офицер, — Золтан показал за занавеску. — С трудом уложил ее поспать. За нас вы не беспокойтесь. Мы будем в чулане, там все у нас устроено. Располагайтесь здесь.

— Благодарю вас.

Йохан кивнул и, отдернув занавеску, подошел к Маренн. Золтан тихо вышел из комнаты, закрыв дверь. Было слышно, как он что-то шепотом говорит жене, потом шарканье шагов, стук двери — все стихло. Она лежала, повернув голову набок, выбившиеся из прически волосы закрывали ее лоб и щеку. Он осторожно сел рядом, чтобы не разбудить сразу, положил розы на подушку, около лица, подул на волосы, спустившиеся на щеку. Ее красивые темные ресницы дрогнули, она открыла глаза. И сразу увидела розы перед собой. Несколько мгновений она смотрела на них сосредоточенно, словно пытаясь сообразить: это реальность или продолжение сна. Потом повернула голову. Не дав ей сказать ни слова, он наклонился и поцеловал ее в губы. Приподнял ее, обнимая, она обхватила руками его шею.

— Цветы? Откуда? Ты же только что из боя? — она смотрела ему в лицо, в ее усталых, поблекших от бессонницы глазах снова проявился яркий, теплый свет, они лучились радостью.

— Я не скажу, это секрет, — он улыбнулся, снова опуская ее на подушку. — А где письмо? — он показал ей пустой лист бумаги. — Я думал прочесть признание в любви, а тут ничего нет.

— Я ничего не смогла написать, — она растерянно пожала плечами и поцеловала его пальцы, поднеся к губам. — Все, что приходило мне в голову, казалось пустым, никчемным, совершенно не выражающим той глубины чувств, которые заполняли мое сердце, я не знаю, поверишь ли ты мне, — она запнулась. — Оказывается, я не умею объясняться в любви так же, как не умею объяснять свои поступки. Прости меня, что я не сумела сказать, как надо, а за меня это пришлось сказать Мартину.

— Хорошо, что он хоть что-то за тебя сказал. Но я понял, прежде чем что-то думать о тебе, с тобой надо еще хорошенько поговорить, хотя бы спросить. А уж потом принимать решения. Сама ты не сделаешь этого никогда. Я учту это на будущее.

— Я все подыскивала, подыскивала слова, — она взяла лист бумаги из его руки. — А потом решила, то, что он пустой, это даже лучше. Это скажет больше, чем могу сказать я. И если бы ты не приехал, я бы отставила Золтану пустой лист бумаги и попросила бы его передать тебе. Ты бы понял меня?

— Конечно. Мне кажется, я тебя понимаю.

— Как там Будапешт? — она поднялась на локте. — Вы уже на Площади Героев перед дворцом?

— Мы почти там, — он протянул руку к столу, взял сигарету из ее пачки, зажигалку, закурил. — Но остальные отстали, причем сильно. Особенно вермахт. И генералы прекратили наступление. Они боятся второго Сталинграда. В этом есть резон. У русских в резерве еще целая полностью укомплектованная армия, и они не торопятся вводить ее в действие, хотя, как сообщает разведка, начали перегруппировку. Значит, ждут, когда мы увязнем глубже. Этого допустить нельзя. Так что теперь приходится оттягиваться назад, чуть ли не до самой Дунапентеле. А ты приехала сюда одна? Я смотрю, нет ни машины, ни охраны, ты очень неосмотрительна. Нас обстреляли только что. В тылу полно разрозненных большевистских групп.

— Я даже не подумала об этом, представь себе, — она взяла у него сигарету и тоже затянулась, потом вернула. — А когда подумала — испугалась. Но было поздно, я уже была в глубоком лесу. Так что на попутной машине, с одним пистолетом. Но я не хотела никого беспокоить и желала только как можно скорее оказаться здесь. Думала, вдруг ты уже приехал.

— Мне придется сказать Виланду, что это не дело — отпускать тебя так.

— Но он при чем? — она качнула головой, не соглашаясь. — Сам-то он же не мог поехать со мной, кто-то должен остаться в госпитале. Он меня уговаривал обратиться к Кумму. Но я сочла второй раз это неудобным.

— А попасть под обстрел большевиков — это удобно? Обратно я отвезу тебя сам. Чтобы быть уверенным, что ты в безопасности, — он опустил голову, сигарета дымилась между пальцами. Помолчав, произнес:

— Я могу спросить, что хочет от тебя Мюллер? — подняв голову, посмотрел ей в глаза, она не отвела взгляда. Приподнявшись выше, села на постели, отбросив волосы назад, осторожно переложила розы на стол. — Он тоже тобой увлекается? — он намеренно пошутил, чтобы снять напряжение, которое неожиданно возникло.

— Мюллер? — она пожала плечами. — Вовсе нет. Здесь совсем другое.

— Что? Мне знать не положено? — он внимательно посмотрел на нее. — Служебная тайна?

— В общем, да. Мне не положено об этом рассказывать, дело очень секретное. Но я скажу, чтобы ты ничего иного не думал, — она села рядом, прислонившись головой к его плечу. Он обнял ее, прижимая к себе.

— Я слушаю.

— Дело касается концлагерей. Эта кость в горле Германии, — она вздохнула, — Мюллер и Шелленберг наконец-то добились от рейхсфюрера согласия на начало эвакуации заключенных концлагерей эмиссарами Красного Креста. Кальтенбруннер категорически против. А фюрер, естественно, об этом вообще ничего не знает. Гиммлер как огня боится, что фюрер узнает, а Кальтенбруннер как-то разнюхает и донесет ему. Это означает, что Гиммлера обвинят в предательстве. Он, естественно, скажет, что ни о чем не информирован, и все свершилось за его спиной. Потом предупредил, что все на личную ответственность исполнителей. А это, в свою очередь, означает, что в случае провала всей операции главного исполнителя поставят к стенке.