— Моя работа здесь не при чем, — Маренн наклонилась, целуя его лоб, брови, волосы, длинные, темные ресницы. — Это только некоторым кажется, что моя работа в чем-то мне мешает. Тем, кто не знает моей жизни. Когда я родила Штефана, я работала санитаркой в богадельне при монастыре кармелиток. Там нам разрешили жить с Генри в последние месяцы его жизни. Он уже не ходил, вообще почти не шевелился, мне все приходилось делать самой. Пока он был жив, он позволял мне получать деньги, которые ему пересылали из Англии. Но когда он умер, деньги поступать перестали, и мне он не оставил ничего. Я работала до самого последнего дня, даже в тот день, когда родился Штефан. Утром я пошла в палаты, там и родила, как бы мимоходом, а потом вернулась к себе в комнату с ребенком на руках. Наутро пошла с ним в богадельню. И так было всегда. Мои дети были всегда со мной, их никто не воспитывал, я никому их не поручала, я все делала сама. Дело не в моей работе, дело в людях. Знаешь, — она посмотрела ему прямо в глаза, — я бы даже хотела иметь от тебя ребенка. Если бы все складывалось немного иначе, если бы война закончилась в нашу пользу, если бы был какой-то шанс. Если бы все было так, я бы выдала Джилл замуж, она бы ушла со службы, жила бы с Ральфом, сама бы стала мамой. А я бы нянчила двоих детишек, своего и ее. И продолжала бы работать в клинике. Я бы со всем этим справилась. Я бы даже не стала просить тебя о разводе, для меня это неважно, я давно пережила все эти женские комплексы. Кто видел газовую атаку и остался в живых, уже никогда не будет думать о том, что скажут о нем соседи, или еще кто-нибудь. Он ценит жизнь и счастье в жизни вдвойне, даже втройне, за себя и за тех, кто погиб. Но ничего этого не будет, — она глубоко вздохнула и сморщилась, почувствовав боль в спине. — Мы выпустили джина, которому лучше было бы сидеть в бутылке, так было бы спокойнее для всех. Теперь он все сметет, всю Европу и нас тоже. Несмотря на все наши отчаянные усилия, сейчас многое уже потеряно.

— А Отто? — он пододвинул ее, чтобы она не сильно опиралась на бок. — Ты не хотела от него детей?

— Не то, чтобы не хотела. Но я была не одна. Со мной были Штефан и Джилл. Они были еще несамостоятельные, они во всем зависели от меня. Мы многие годы прожили втроем и были необыкновенно преданы друг другу. Я знала: их испугает такой поворот событий, им будет неприятно. Я не могла позволить ничего, что было бы им неприятно. Потом Штефан пошел в армию, у него началась другая жизнь. Джилл стала встречаться с Ральфом. Она ведь тоже долго боялась сказать мне, думая, что я обижусь, но я была только рада. Казалось бы, все как-то наладилось. Но отношения стали таковы, что и думать ни о чем таком уже не приходилось. Все покатилось под откос. Во многом была я сама виновата, — она приподнялась, опершись на его руку, намотала ему на запястье локон своих длинных волнистых волос. — Я умею разрушать, не только создавать, и характер у меня хорош только для военного хирурга, для жизни у меня плохой характер. Но сделанного уже не вернешь. Как было, как стало — все изменилось. А работа что? Работа, служба — все это при мне, но если нет доверия, нет и покоя. Какие ни выдумывай оправдания.

— Мы завтра вступим в бой, — он обнял ее за плечи и привлек к себе. — Тебе больше не надо приезжать, это будет опасно. Я приеду сам, когда найдется время.

— Если вы вступите в бой, у Виланда тоже будет жарко. Я завтра начну оперировать.

— Но тебе еще рано.

— Не буду же я прохлаждаться без дела, когда дивизия столкнется с большевиками. У Виланда раненых увеличится втрое, а то и вчетверо. Меня для этого и прислали сюда, чтобы облегчить ему жизнь.

8

— Товарищ полковник, да разве я знаю, что он сделал, а чего не сделал, Коробов этот, — прислонившись спиной к скользкой стенке окопа, говорила Наталья начальнику штаба Шумилова. — Да, документы его я взяла. Награды тоже, даже значок парашютиста. Ну, как вышло? — Наталья пожала плечами. — Снайпер немецкий работал, вот так и вышло. Ему говорили: не высовывайся. — Наталья усмехнулась. — Так мне возвращаться, товарищ полковник? В документах у него что? Сейчас посмотрю, — она открыла планшет Коробова. — Да чистенько у него тут все, товарищ полковник. Карта? Карта есть, но на ней никаких пометок. План минных полей? — она перевернула бумаги. — Планы есть какие-то, но на них тоже чисто, сверки нет. Да, ничего он не сделал, не успел еще. Только бегал по траншеям, смотрел, как снайперы стреляют. Все советы давал. Пока сам не попался. Что? Ну, товарищ полковник, я-то что в минных полях понимаю? — Наталья развела руками. — Есть. Буду ждать. Кого пришлете? Новенького, ну, хорошо, есть дождаться и познакомить с капитаном Иванцовым. Ясно. Слушаюсь. Спасибо, Митя, — она передала трубку связисту.

— Что, остаешься? — Прохорова сплюнула шелуху от семечек под ноги, — еще с нами побудешь?

— Да, придется, — Наталья застегнула воротник шинели. Ветер дул прямо в лицо. — Буду новенького ждать. Познакомлю с Иванцовым, чтоб он всю работу, которую Коробов не сделал, за него доделал, а там поеду. А что ты, Надя, все семечки грызешь? — она посмотрела на снайпершу с явным осуждением. — Ты в армии или дома на завалинке? Где ты семечки взяла?

— Да, мне Косенко дал, — Прохорова явно смутилась, — а что?

— Да то, что хоть немного Устав надо соблюдать. В одежде, поведении. Просто смотреть невозможно. И потом, ты же женщина, Надя. Какие семечки? Косенко — тот пусть плюется, а ты?

— А ты семечек не хочешь? — спросила снайперша обиженно.

— Ну, конечно нет, — Наталья мотнула головой.

— Что, Наталья Григорьевна, уезжаешь? — из хода сообщения появился Иванцов.

— Представь, нет, Степан Валерьянович, еще и на ужин с тобой останусь. Новенького пришлют вместо Коробова, так приказано познакомить.

— А мы только рады, — капитан слегка хлопнул ее по плечу. — Скажу Харламычу, чтобы и на ужин имел тебя в виду.

— Спасибо, Степан Валерьянович.

— Ты, Валерьяныч, того, — в траншею спрыгнул сержант Косенко, — Турбанберды… ну, этот, казах наш, говорит, что вроде шум каких-то моторов слышит, мол, у него слух тренированный, пастухом с детства, волк только…

— Родимый, какой волк? — Иванцов с упреком уставился на него. — Ну, ты-то, Мишка, хоть не дергай меня по пустякам. Турбанберды — это все равно, что Прохорова наша, — он покосился на снайпершу. — Это же горе, а не боец. Его еще понять надо, что он говорит, а потом сообразить, он это всерьез, или у него опять какие-то мифы предков в голове всплыли. Я его по-русски говорить пытался научить, взмок, голос сорвал, а он так ничего и не понял. Шаман, говорит, на колеснице едет. Я ему говорю, какой шаман, это немцы на бронетранспортерах, а он — шаман. Это у него мышление такое, — Иванцов безнадежно махнул рукой. — На пальцах объясняемся.

— Но проверить надо, — не унимался разведчик. — Если в самом деле слышен шум моторов, это танки выдвигаются, значит, ударит немец скоро, докладывать надо, Степан Валерьянович. А то проморгаем. Мы же сведения имеем, что четвертый танковый корпус СС погрузился на платформы, снялся с позиций и куда-то направился, а куда направился? Никто не знает. На Берлинском направлении их нет, нас теребят — у нас тоже вроде нет. И где они? Что-то затевают немцы, ясно.

— Ты мне языка давай, хорошего языка давай, а не рассусоливай, — прикрикнул на него Иванцов. — Тоже мне разведка, мать твою. Турбанберды он мне слушает, что тому пригрезилось. Вот как стемнеет, дуй за языком и без него не возвращайся. Информация нужна, информация. А не домыслы и сказки. Понял?

— Так точно, товарищ капитан.

— Ну, понял, так действуй. Вот и переводчик у нас пока имеется, — Иванцов кивнул на Наталью, — допросим быстренько и первыми сообщим, если что. А то Турбанберды у них услышал. Докладывать они собрались, — он усмехнулся. — Товарищ генерал, у нас тут Турбанберды услышал что-то. Вроде прет кто-то, а кто — немец или шаман, это неизвестно.

— Здравствуйте, товарищи, — Наталья услышала знакомый голос и повернулась. — Простите, что прервал.

Перед ней стоял майор Аксенов. Она сразу узнала его. Высокий, в аккуратно застегнутой шинели, фуражке с синим верхом. В тусклом дневном свете его лицо с прямым, немного привздернутым носом, смуглыми, слегка ввалившимися щеками и широким лбом, которое накануне вечером показалось Наталье несколько высокомерным, теперь, напротив, выглядело усталым и немного грустным. С полминуты Наталья смотрела на него, ничего не понимая; примолкли от неожиданности и Иванцов с Косенко. Увидев незнакомца, даже Прохорова прекратила шелушить семечки. Потом Наталья спохватилась, выпрямилась, поправив шапку на голове, отдала честь.

— Здравия желаю, товарищ майор.

Косенко и Иванцов тоже козырнули, переглянувшись, Прохорова рассыпала семечки и только как-то неловко махнула рукой.

— Степан Валерьянович, знакомьтесь, — Наталья повернулась к капитану.

— Да я и сам могу представиться, — проговорил Аксенов, как показалось Наталье, слегка смущенно, потом шагнул вперед. — Майор Аксенов Сергей Николаевич. Я вместо капитана Коробова пока. Был на батарее, начальник штаба сообщил мне, что здесь произошло, распорядился сверить позицию и удостовериться, как произведено заминирование. Будем знакомы, — он протянул руку Иванцову.

— Понял, — кивнул тот. — Как меня величают, ты слыхал, майор. Степан Валерьяныч я, фамилия Иванцов. Здесь я старший над всем. Это командир моей разведки, старший сержант Косенко, — он повернулся к Мише. — Ну, с Натальей Григорьевной ты знаком, я вижу, — он махнул рукой, — а это Прохорова, снайпер наша. Из-за нее все произошло с капитаном вашим. Долго целилась, все усесться не могла.

Аксенов пожал руку Косенко. Наталья протянула ему планшет Коробова.

— Вот, товарищ майор, документы Коробова. Никаких пометок нет, я смотрела. Ничего он сделать не успел.