Светлана Лубенец - Бал моей мечты

– Лерка! Да ты красавица! – искренне восхитилась Даша.

– Ты, знаешь, тоже ничего, – ответной похвалой отозвалась Лера.

– К воспитаннице Русаковой гости! – громовой голос Михаила Петровича, а потом невообразимый визг обрадованной Нельки заставили девочек вздрогнуть два раза подряд.

Даша с Лерой обернулись. Михаил Петрович в белом костюме с золотым шитьем, еще больше, чем когда-нибудь, похожий на циркового униформиста, выглядел так уморительно торжественно, что девочки рассмеялись. Счастливая Русакова, продолжая визжать, вылетела из дортуара, а Даша спросила Леру:

– Твой отец тоже приедет?

– Н-нет, – ответила Веденеева, и от ее лица тут же отхлынула естественная краска. Оранжевые румяна, которые пару минут назад так восхитили Дашу, теперь показались нелепой клоунской раскраской.

Даша решила, что не станет ее больше ни о чем расспрашивать, раз она так болезненно реагирует на самые невинные вопросы, но Лера захотела пояснить сама:

– Он в отъезде. Не сможет прийти.

– Вот и мои – в отъезде, – вздохнула Даша и тут же опять вздрогнула от раскатистого возгласа Михаила Петровича:

– К воспитаннице Казанцевой гости!

– Не может быть… – прошептала Даша и, забыв про Леру, такой же рысью, какую только что продемонстрировала Нелька Русакова, вылетела из дортуара. Неужели родители приехали? Неужели насовсем? Или только на праздник отпросились?

В гостевой комнате ее ждали вовсе не родители. У окна под руку со своим бравым Николаем Ивановичем стояла не менее, чем Михаил Петрович, нарядная и торжественная бабушка с голубыми кудрями и в ажурной шляпке.

– Бабуля! – с Нелькиной тональностью взвизгнула Даша и повисла на шее у Зинаиды Львовны. – Как вы узнали?

– Нам пришло приглашение от вашей директрисы, – ответила бабушка и поправила шляпку пальцами с изящными длинными ногтями.

– А я-то даже не додумалась, что вас можно пригласить! Мне казалось, что я тут от всех заперта и никому ко мне нельзя! Представляешь?! – тараторила Даша, не давая Зинаиде Львовне ответить. – Бабуля! Ты такая красавица! Прямо как английская королева! В шляпке! Прелесть! А ногтищи! Вот это да! Неужели в Тайване научились такие делать?

– Обижаешь! Это не Тайвань! Это я нарастила в элитном салоне за сумасшедшие деньги, но, по-моему, они того стоят! Как ты думаешь?

– Конечно, стоят, – восхитилась Даша, разглядывая ровные перламутрово-розовые лопаточки новых бабушкиных ногтей.

– Мы и тебе, Дашка, такие организуем, если свои не вырастут, – пообещала Зинаида Львовна.

– Ну что ты такое говоришь, Зина! – возмутился Николай Иванович. – Она еще совсем ребенок! Зачем ей такие ногти?!

– Мы же не сейчас за это дело возьмемся. Потом… – пообещала бабушка. – И то, если свои будут не очень… Мы просто будем держать это в плане. А вообще-то, Дашка, я тебя даже не сразу узнала! Ты такая роскошная в этом платье и в новой прическе! Ну-ка, дай тебя рассмотреть как следует!

Даша покрутилась перед бабушкой и Николаем Ивановичем и поняла, что им тоже очень понравился ее новый имидж.

– Ой! Ну, прямо от сердца отлегло, правда, Коля? – Зинаида Львовна влюбленно посмотрела на своего мужа. Тот согласно кивнул, а бабушка продолжила: – Мы так расстроились, когда узнали, что тебя сдали в этот пансион, что даже приезжали требовать тебя назад, к нам домой.

– И что? – удивилась Даша.

– И ничто! Не отпустили! Сказали, что у пансиона договор с родителями и только они могут его расторгнуть. Мы с Николаем Ивановичем решили, что если сегодня увидим тебя несчастной, то заберем, хотя бы даже и через суд, но… – бабушка еще раз оглядела Дашу, – …я уж и не знаю… хочешь ли ты, чтобы тебя забрали…

Даша задумалась. Хочет ли она к бабушке? Конечно, хочет! Она так соскучилась по ней, по ее веселому голосу и даже по запаху духов «Красная Москва», которые Зинаида Львовна как полюбила в юности, так и осталась им верна! И бабушкин Николай Иванович с пушистыми седыми усами Даше тоже очень симпатичен! Но… Но как же она уедет, так и не разгадав тайны темной комнаты, женщины с распущенными волосами, Царского Ключа? Как же она оставит печальную Леру на Гульку? Нет, у нее еще куча дел в этом пансионе! К тому же ей почему-то очень хочется увидеть свою фамилию на красной доске. То ли Гульке назло, то ли себе на радость.

– Знаешь, бабуля, я еще здесь, пожалуй, поживу, – сказала Даша, – до приезда родителей.

– Ну, смотри! Но если что не так, сразу дай нам знать!

– Интересно, как же я дам вам знать?

– Как? Неужели вам даже не разрешают говорить с родными по телефону? Это же произвол! – возмутилась Зинаида Львовна.

– Честно говоря, – растерялась Даша, – я почему-то никогда об этом не задумывалась… Вот глупая какая! Наверняка можно! Я узнаю и обязательно вам позвоню, ладно, бабуля? А сейчас пойдемте в зал, на концерт.

Две красавицы, английская королева с блестящими ногтями и в кружевной шляпке и Чио-чио-сан в розовом наряде, в сопровождении статного мужчины в белых усах отправились в нарядный зал, где уже шумели и переговаривались многочисленные гости пансиона Александры Модестовны Бонч-Осмоловской.

Даша усадила бабушку с Николаем Ивановичем на свободные места в четвертом ряду, а сама, вдруг вспомнив брошенную в дортуаре Леру, решила сбегать за ней, чтобы сидеть на концерте рядом. Обе они в номерах не были заняты: Лера – по своей замкнутости и тихости, а Даша – потому что в один из первых дней пребывания в ненавистном, как ей тогда казалось, пансионе сразу отказалась участвовать в любом виде художественной самодеятельности. В знак протеста. Нельзя сказать, чтобы она теперь об этом жалела, но все же артистки сегодня чувствовали себя более важными и нужными людьми, чем все остальные.

В дортуаре Леры не было. Даша уже совсем хотела уйти, но решила еще раз заскочить в умывальную комнату, чтобы полюбоваться своим отражением в зеркале и попрыскаться духами, которые привезла из дома и втайне от Милашки хранила в своем шкафчике в коробочке из-под зубной пасты. Она крутанулась вокруг себя на каблучках, взметнув облако легкой розовой материи и вихрь блестящих волос, и услышала чей-то сдавленный всхлип. Она замерла, напряженно прислушиваясь. Больше не раздавалось ни звука. Но всхлип был такой явственный, что на всякий случай Даша решила заглянуть в туалет. Там, сидя на крышке унитаза и положив завитую голову на руки, скрещенные на подоконнике, тихо плакала Лера.

– Лерка! Ты что? – подскочила к ней Даша. – Что случилось?

Лера не ответила, только плечи ее задрожали сильнее.

– Да что случилось-то? Кто тебя обидел? Неужели Гулька? Да ответь же, Лера! Если это Талиева, я выдеру ей хваленый «конский хвост» вместе со всеми украшениями, вот увидишь!

– Она ни при чем, – Лера оторвалась от подоконника и повернула мокрое лицо к Даше.

– Ну во-о-т, – огорченно протянула Казанцева. – Весь макияж исплакала. Что теперь будем делать?

– Какая ерунда – этот макияж, – прошептала Лера. – Мне нет до него никакого дела.

– Хотелось бы знать, до чего тебе есть дело! Но ты, конечно же, не расскажешь…

– А хочешь, я расскажу? – совершенно неожиданно Даша услышала голос Айгуль. – И мы еще посмотрим, кто кому чего выдерет!

Растерявшаяся Казанцева не нашлась что ей возразить, Лера промолчала, потому что находилась в состоянии, близком к обмороку, и Талиева продолжила:

– Это у нее несбывшаяся любовь слезами выходит!

Бедная Лера опять уткнулась в подоконник, а рассвирепевшая Даша накинулась на Айгуль:

– Тебе, Гулька, лишь бы языком трепать! Ты-то откуда знаешь? Кто тебе расскажет!

– А про это и рассказывать не надо. Это и так все знают, кроме тебя. Лерка же сюда и сослана за преступную любовь! Джульетта пансионская!

– Завидуешь, Талиева? – Даша наконец догадалась, как задеть Гульку за живое, но та лишь презрительно улыбнулась:

– Нужна мне такая любовь, от которой одни слезы! Кстати, предлагаю вам поторопиться! Есть возможность обрести любовь совершенно счастливую. Только что привезли мужскую школу. Они на первом этаже раздеваются. – И Талиева скорым шагом покинула туалет.

– Лера! Неужели Гулька правду сказала? – затормошила Веденееву Даша. – Неужели ты влюблена? Это ж так здорово, а ты плачешь, глупая!

Лера продолжала судорожно всхлипывать.

– Вот что! – подвела итог Даша. – Сейчас ты быстро умываешься, мы идем на концерт и… все такое… А потом… после праздника… ты мне все-все подробненько расскажешь! Ладно, Лерка?!

Ничего вразумительного ответить Лера так и не смогла. Даша заставила ее наконец встать с унитаза, за руку вытащила в умывальню, насильно вымыла лицо, поправила сбившиеся кудряшки и потащила в актовый зал. Попрыскаться запретными духами она так и забыла.

Атмосфера зала была наэлектризована до предела. Даша почувствовала, как все девчонки пансиона замерли в ожидании прихода мужской школы. Вот что значит раздельное обучение! Никогда в жизни и сама Даша так не мечтала увидеть обыкновенное мальчишеское лицо. Наконец, двери распахнулись, и Михаил Петрович ввел в зал шеренгу молодых людей. Самых маленьких тут же посадили на первые ряды, а остальные по-джентльменски разместились на стульях, поставленных за девочками и их гостями. Даша поймала себя на том, что боялась даже обернуться в их сторону. Неужели это она, Даша Казанцева, которая пять лет просидела за одной партой с Димкой Рябышевым и регулярно колотила его учебником математики почем зря? Неужели она точно так же боялась бы сейчас смотреть на Рябышева, если бы он вдруг оказался в этом зале? Пожалуй, боялась бы… И это, оказывается, здорово приятно! Бояться и… мечтать – это гораздо лучше, чем колошматить математикой по голове.

Весь концерт Даша провела в каком-то новом непривычном для себя состоянии. Она не понимала, что происходит на сцене. Она улыбалась и аплодировала артисткам вместе со всеми, но своей напряженной до предела спиной ощущала сидящих позади молодых людей. Ей казалось, что все они вместо сцены смотрят ей в затылок, и от этого в жарком зале ее пробирал мороз. И Даша ежилась и ерзала на стуле. Было сладко и грустно, душу переполняло предчувствие чего-то невыразимо прекрасного, может быть, той самой любви, о которой только что так горько плакала Лера. И Даша тоже готова была плакать и даже хотела бы плакать, а потому совершенно неважно, какая ей будет дарована любовь: несчастная или счастливая. Плакать можно и от счастья.