Эта Тереза была довольно миленькой, румяной и светловолосой, с беличьими глазками, маленьким носиком и скулами, усеянными веснушками — индюшачьим пуком, по старому креольскому выражению, оставшемуся от тех времен, когда красивые женщины со светлой кожей должны были тщательно закрываться от солнца, чтобы избежать этих эфелид, которые выглядели, будто индюшка пукнула им в лицо. Он вежливо поблагодарил ее за танец, но она осталась стоять на месте, хрупкая и растерянная, испытывая неловкость от того, что не сумела скрыть своего разочарования, и он понял, что он тому причиной. Лоику было двадцать пять лет, и жениться он не собирался, хотя и понимал, что сделать это когда-нибудь все равно придется. Он вовсе не отказывался от мысли создать семейный очаг, он просто откладывал этот шаг на неопределенный срок. Жениться, иметь детей было для него естественным этапом в жизни, неизбежным, как старость или смерть. Но пока ему было всего двадцать пять лет, и все это казалось ему слишком далеким. Ни на миг у него не возникло подозрения, что эта милая маленькая Тереза Укелье под своими индюшачьими пуками, краснеющей кожей и хрупким видом скрывает железную волю и терпеливое упорство паука, способного долго ждать, пока насекомое угодит в его паутину.


А пока Лоик де Карноэ ликовал, что не женат. В нескольких шагах от него мадам де Карноэ показывала Лоре свои растения, объясняя ей, что это натуральные горшки, вырезанные из корней папоротника. Растения и цветы на варанге были ее гордостью. Она сажала их, разводила, сама поливала и разговаривала с ними. Результат был превосходным. С днища древовидного папоротника поднимались изящные белые орхидеи и ярко-желтые венчики аламанды. Филодендроны с лохматыми неровными листьями вперемежку с пурпурными и зелеными драценами и белые агапанты с бледно-лиловыми колокольчиками на мощной лиане создавали как бы естественный занавес по всей длине варанга, дополненный вуалями, которые задергивали в жару, создавая изысканно затененную цветочную гостиную, откуда все хорошо просматривалось, а тебя самого видно не было.

И пока Лора выражала свое восхищение, а мадам де Карноэ, явно польщенная, срезала побеги, чтобы подарить их молодой женщине, Лоик решил, что настало время перейти от мечты к делу. Как истинный уроженец дю Белье, он по своей привычке пошел напролом. Он забыл, что у Лоры он руки еще не попросил. Ему, привыкшему принимать свои желания за абсолютную действительность, даже в голову не приходила мысль об отказе. Единственное, что его сейчас заботило, — это реакция его матери на будущую невестку, разведенную мать семейства. Но поскольку они, похоже, прекрасно понимали друг друга в вопросе о древовидном папоротнике и поскольку мадам Карноэ, казалось, пребывала в отличном настроении, увалень бросился как в воду:

— Мам, я хотел сказать вам… Лора разведена, и у нее дочка во Франции.

Наступила тишина. Мадам де Карноэ смотрела на сына, явно не понимая, куда он клонит. Лора застыла, кровь бросилась ей в лицо.

— Я люблю ее, — невозмутимо продолжил Лоик, — и мы собираемся пожениться.

— Но, — запротестовала Лора, — я не хочу замуж! Об этом не может быть и речи!

Прощайте, мечты, прощай, счастье, дом на горе и Лора, которая ждет его по вечерам. Вдруг все, что его окружало, показалось Лоику враждебным.

Солнце роняло в море огненные иглы, они слепили глаза, крики чаек-рыболовов под крышей сильно резали слух, воздух вдруг стал безумно горячим, как раскаленный котел, и стало невозможно дышать, а все эти красивые растения источали яд. У Лоика сжалось сердце, этой большой мышце стало тесно в груди, и он задыхался. Лоик чувствовал, что у него нервно задергались веки, как в детстве, перед тем как заплакать, когда ему в чем-то отказывали.

Опустив голову, Лора покусывала губы и, теребя пальцами листик, рвала его на кусочки. Мадам де Карноэ, подняв бровь, вымучила из себя улыбку, и в ее взгляде Лоик прочел: за эту нелепую ситуацию прощения ему не будет.

Глава 4

Отпуск Лоры подходил к концу. Еще неделя, и она исчезнет. Неделя, то есть считаные часы, обратный отсчет которых приводил Лоика в ярость. Ему оставались считаные часы, чтобы доказать ей, что нигде в мире она не найдет более внимательного, более нежного и любящего мужчину, чем он, Лоик. Считаные часы, чтобы уберечь ее от ошибки, которая сделает их обоих несчастными, если она откажется от того, что он бросил к ее ногам: свое сердце, всю свою кровь, свою душу, свою жизнь, свое имя и свои земли. Что еще он мог предложить ей?

За эти считаные часы он пытался устроить свою жизнь — их жизнь; он осаждал ее, не давая ей покоя, переходя от нежных уговоров к злой иронии, он без конца провоцировал ее, чтобы вызвать ответную реакцию. Но до чего же она труслива! Этой несчастной, маленькой, хрупкой женщине хватило одного неудачного брака, чтобы отпугнуть ее от замужества на всю жизнь. В мрачных тонах он рисовал ее одинокое будущее: она будет жалеть, что по своей вине потеряла его, Лоика, но будет поздно. Он затронул самую болезненную тему для любой женщины — красоту, которая с годами увянет. Он тащил ее к зеркалу в комнате и, удерживая ее голову, стоял сзади и в ярком утреннем свете тыкал в едва заметное пятнышко над скулами и в крошечную морщинку возле рта, которая вскоре будет уже видна. «Тебе двадцать шесть лет, — говорил он ей, — скоро тебе будет тридцать, недолго до сорока, а там и пятьдесят. Это милое личико станет безобразным. Любовь моя, скоро ты станешь старухой. Кому ты будешь нужна, кроме меня?»

Шутить он тоже пробовал — этому он у нее научился, — и если ему удавалось ее насмешить, он снова обретал уверенность и вел тонкую умную игру, удивляя молодую женщину. Он становился почти изысканным.

Но Лора стойко защищалась изо всех сил, объясняя, какие между ними препятствия. Он богат, а у нее во Франции нет ничего, кроме профессии, зато ею она очень дорожит.

Профессия! Профессия! Лоик задыхался. Разве женщине, удостоенной его имени, нужна профессия? Разве не мог он, Лоик де Карноэ, создать своей жене более чем приятную жизнь без какой-то там работы? Он предлагал ей быть его королевой, а она твердит ему о своей профессии. И какой профессии? Социолог. Это слово выводило его из себя, как ничто другое. Оно надолго застряло в его памяти, как название ядовитого гриба.

Лора улыбалась. Глаза были грустными, но она улыбалась.

— Представь себе, — говорила она, — что я предложу тебе поехать со мной во Францию, бросить все — «Гермиону», семью, друзей, твое вечное лето, твою работу — и уехать со мной в Париж, где ты ничего не будешь делать, а только с утра и до вечера ждать, пока я вернусь…

— Я подумаю, — отвечал Лоик, — я на все готов ради тебя. Даже стать посмешищем. Я выглядел бы, как муж английской королевы, когда они приезжали сюда. Он следует за ней как тень и остается в тени, а она лицо официальное, вот и щебечет себе. А он на что похож? На дешевого телохранителя. Но если ты этого хочешь, я готов быть твоим телохранителем.

Прошло уже больше четырех дней, но она не сдавалась. При нем она позвонила и подтвердила заказ на место в самолете. Мысленно она была уже в пути, все меньше она восторгалась оттенками моря и все больше говорила о своей дочке — она заберет ее из Нормандии от своей матери, — рассказывала о красоте Парижа в сентябре. Она призналась, что после такого количества сияющего неба, теплого моря, зелени и оголенных тел она соскучилась по прохладе, по листопаду, по шерстяной одежде и по живому огню горящих поленьев.

Осталось всего два дня, и Лоик, сгорая от ревности, моментами начинал ее просто ненавидеть, ему казалось, что она врет и что-то утаивает, он стал подозревать, что во Франции у нее есть мужчина, которого она любит, он наверняка ее любовник, а может, даже и муж. С чего он взял, что Лора разведена? Она сказала то, что могло его устроить, а преспокойно проведенный месяц отпуска был ее тайным грешком. Он терзал себя, представляя, какой она будет счастливой в объятиях другого, того, кто придет встречать ее в аэропорт и будет в восторге от того, как прекрасно она выглядит. В бешенстве Лоик желал ей подцепить постыдную болезнь и облысеть. А еще лучше — умереть. Быть разорванной взрывом самолета и развеянной в пространстве, вот тогда никто не сможет к ней прикоснуться. Лора пыталась перевести разговор на другую тему, но Лоик упрямо возвращался к своим бредням, она отмалчивалась, и это молчание временами он объяснял себе совсем по-другому. Может, и не было никакого решения бросить его, просто она хотела, чтобы он в это поверил. Может быть, то, что он предложил, ей льстило и волновало ее куда сильнее, чем она это показывает. Может быть, она пребывала в нерешительности и ждала, что он проявит власть или даже силу и завоюет ее, может, втайне именно этого она и хочет. Женщин иногда так трудно понять. Разве в глубине души не все они дочки шерифа, мечтающие о ковбое, который твердой рукой оторвет их от земли, перекинет через седло и в стремительном галопе увезет, не обращая внимания на крики и на то, что они колотят по воздуху ручками и ножками, ведь все равно, как во всех вестернах, она обхватит его за шею, чтобы не свалиться с лошади, и все закончится милым воркованием. Лоик представлял, как он увозит Лору с кляпом во рту и как потом ночью она жует хлеб с колбасой в отдаленном домике, ключ от которого будет только у него. Этот ключ запал ему в голову. У него был такой ключ. Заржавевший ключ, им не пользовались уже много лет. Ключ от двери маленького домика, принадлежавшего его бабушке по материнской линии, между Баладиру и Пуан-Котоном на острове Родригес. Лоик помнил, что провел там несколько дней с родителями, когда был маленьким; он больше никогда туда не возвращался. Да, он увезет Лору в Балариду и никому в голову не придет искать ее на затерянном в Индийском океане[7] острове. Сколько самих маврикийцев сроду не были на Родригесе? Там, вдали от всего и от всех, у него будет время по-настоящему приручить ее, соблазнить, навсегда привязать к себе.