Бени выбилась из сил. Лежа на животе, вцепившись в доску, она начала паниковать, ее голова перестала соображать, а парус так и тащился по воде. Особенно пугали акулы. Ей вспоминались все истории, которые она слышала про них. Стефан утверждал, что даже если бы акулы были безобидными и могли играть с пловцами, которые встречались им под водой, то все равно они с огромным удовольствием отгрызали бы ноги, которые свешивались с лодок. А ноги Бени как раз тащились по воде. И никого вокруг: ни водных лыжников в пределах видимости, ни катамарана, ни рыбаков. А течение продолжало подталкивать доску, и только парус, опущенный в воду, слегка замедлял движение. Бени стучала зубами. Она даже не могла вспомнить слова молитвы от всех напастей, которую бабушка заставляла ее читать каждый вечер в детстве. «Вспомните меня…» Страх помутил ее память. По-прежнему лежа на животе, поднимая ноги как можно выше из страха перед акулами, она бормотала: «Вспомните меня, о милосердная Дева Мария… что никогда не слышали…» Провал. Слышали что? Ах, да… «что никто из тех, кто прибег к вашей мощной защите…» Мощной или милостивой? Или просто защите? Она не знала, нервничала, пальцы сжимали доску так, что отпечатались на ней. Если не произносить истинных молитв, которые являются заклинаниями, то они не имеют силы. И она снова начинала: «Вспомните-вы-о-очень-милосердная…» с горячим желанием, очень быстро, пытаясь отыскать точные слова, которые еще вчера, она была в этом уверена, знала наизусть, но снова спотыкалась на «мощной и милостивой защите», злилась и, не выдержав, закричала в отчаянии: «Черт, черт, черт! Святая Дева!.. Я тону, именем Бога! Я умру, и мне попадет от бабушки!.. Мне попадет из-за этой пропавшей доски!.. Помогите мне! Уберите хотя бы этих мерзких акул!»

И Другой, для кого эта горячая молитва прозвучала неожиданно, должно быть, рассмеялся и тут же направил из бездны одного из своих ангелов-спасителей к этой симпатичной грубиянке, чтобы спасти ее от акул. Ангел схватил Бени за шкирку, оторвал ее от доски и положил в сухую, пропахшую рыбой пирогу. Этого черного ангела звали Марко Пийе. Он возвращался с рыбалки и издали заметил ребенка в беде.

И на этот раз к матери ее снова везет ангел Марко. Стоя, зажав ногами руль, он плавно трогается, не сводя глаз с девушки, которая сидит на носу пироги, он доволен, что спасенная им девочка стала такой большой и красивой.

Остров приближается. Между деревьями появляется крыша дома. Только бы Морин была одна! Надо было позвонить ей из «Зеленой лагуны» и предупредить о своем приезде. Она не подумала об этом, и теперь, когда пора выходить, ее визит вдруг кажется ей неловким. О Морин Оуквуд люди такое говорят!

Бени приближается к дому под нежной прохладой филао. Она слышит, как уплывает лодка Марко. Она не захотела, чтобы он ее ждал, сторож Морин проводит ее. И она вовсе не торопится возвращаться в «Гермиону» в этот праздничный день. Если она чего и хочет, на что-то надеется, так это на то, что Морин оставит ее здесь, в тишине, пока не утихнет Рождество. Тут нет шариков-сосисок, безумных туристов и этих замороженных индеек.

Двери дома открыты. Бени проходит через гостиную, столовую, где от прежних владельцев осталось подвешенное к потолку чучело акулы, набитое соломой. Она проходит во внутренний, почти целиком затененный большой терминалией дворик. Она слышит, как нетерпеливый голос матери требует у служанки рубашку, которую та давно уже должна была закончить гладить. Через дверь комнаты Бени замечает на кровати большой открытый чемодан с одеждой.

Остальной багаж на полу, уже упакованный. На туалетном столике дамская сумочка и паспорт, откуда торчит билет на самолет.

Кто-то возник в светящемся проеме, открытом на море. Силуэт женщины, которая останавливается при виде Бени и тут же устремляется к ней.

— Ты? Моя дорогая! Я так рада видеть тебя!

Приближается Морин, которая и не Морин вовсе, а та, которая на нее похожа. Никакого сари, ни вызывающего декольте, ни дикого шиньона. Эта Морин — элегантная дама в белом чесучовом костюме с юбкой «приличной длины», как говорят в бутиках Керпипа, а высокие каблуки делают ее ноги еще стройней. Красиво уложенное каре делает ее моложе. Живой взгляд, свежий цвет лица, едва обозначенные морщинки у глаз, там, где более нежная кожа отмечает возраст женщин. От нее приятно пахнет. Она холеная, нежная, изящная, цивилизованная. Она обнимает Бени, она веселая и словоохотливая. Она говорит, что пыталась дозвониться до нее сегодня утром и сообщить о своем отъезде, но на этом чертовом острове телефон никогда не работает, но она пообещала себе, поклялась, что напишет ей письмо, как только приедет в Сидней. Она бросает взгляд на часы, жестом приглашает Бени присесть на кровать, подходит к ней, берет ее за руки.

— Прямо сейчас я уезжаю в Сидней, — говорит она.

Бени оторопело смотрит на эту женщину, на свою мать. Сколько же ей лет? Сорок четыре? Сорок пять? Она никогда не замечала, до чего необычны ее фиолетовые глаза.

То, что она сообщает о своем отъезде в Сидней, вообще-то неудивительно, Морин всегда была непоседой. Что действительно удивительно, так это ее изменившаяся внешность, эта метаморфоза, это счастливое возбуждение, от которого сияет ее кожа. Бени никогда не видела ее такой, и от этого она совсем смутилась. Этот отъезд в Австралию должен иметь более весомый мотив, чем привычный вкус Морин к бродяжничеству.

— Почему в Сидней, мам?

Морин мнется, немного краснеет, опускает глаза. Она все еще держит руки дочери.

— Ты уже взрослая, — говорит она, — ты тоже женщина…

— Да, — соглашается Бени, — но почему Сидней?

Фиолетовые восхитительные глаза Морин Оуквуд снова загорелись.

— Мужчина, — выдыхает она. — Замечательный мужчина.

Она тряхнула короткими волосами, и в потоке франкоанглийского языка, который на нее обрушился, Бени слышит поразительные вещи. Морин говорит, что едет в Сидней к мужчине, которого любит, — Алану Акери. Австралийский животновод, она повстречала его месяц назад в банке Маэбура. Невероятная любовь с первого взгляда! Они больше не расставались. Алан задержался здесь на две недели, хотя дела требовали его отъезда. Большая ферма в Мандураме, примерно в пяти милях от Сиднея. Он экспортирует быков. Он немного моложе ее. Ну, ему тридцать один год. Он не может без нее, плачет по телефону, и она, Морин, не может спать спокойно с тех пор, как Алан уехал. К несчастью, он не может остаться здесь из-за своего бизнеса. Это очень занятой мужчина, большой, очень большой — говорит она, но о мужчине или о бизнесе? — и такой внимательный, такой нежный!.. Она знает, ехать к нему таким образом — это безумие. Но, пожалуйста, Бени, не говори мне этого! Я знаю, знаю!.. Но жизнь коротка, дорогая моя, очень коротка, не забывай об этом никогда! Жизнь женщины очень короткая, и надо совершить все безумства, прежде чем состаришься, прежде чем сделаешься глубокой старухой, прежде чем сдохнешь, ты понимаешь, о чем я? Боже, который час? А Сассита все никак не закончит гладить вещи! Из-за этой тупой коровы она опоздает на самолет! Когда она вернется? Честно говоря, она сама не знает. Разве в любви можно хоть что-нибудь знать наверняка? Может, она навсегда там останется, но Бени в этом случае приедет к ней и ее мужу… А как Патрик?.. А может, она вернется через неделю… Сторожа останутся жить в доме, но она оставит Бени ключ, чтобы время от времени она приходила посмотреть, если это ей нетрудно. Бени хочет проводить ее в аэропорт? Пора ехать.

Решад, муж Сасситы, настоял на том, чтобы сначала перевезти пять огромных чемоданов, а потом вернуться за Морин и Бени, иначе можно перегрузить пирогу.

Они одни на пляже, и Бени, которой столько надо всего сказать Морин, молчит, притихшая. Морин кажется ей такой далекой, такой уже «уехавшей». Она поглядывает на часы, топчется по песку в изящных босоножках, наблюдает за пирогой Решада, приложив козырьком руку к глазам. Ясно, что все ее мысли только о самолете, на который она должна успеть, и о торговце быками, с которым ей предстоит встретиться.

Но все равно Бени не отпустит ее, не задав ей по крайней мере один вопрос. Она знает, что Морин увлечена всем, что не имеет объяснения, и иногда ходит к тете Шарлотте вертеть столы. Она помнит, что еще давно она видела, как качается маятник над фотографиями или как на ее вопросы отвечал невидимка при помощи маленькой дощечки на колесиках, которая передвигалась по алфавиту. С кем еще она могла поговорить о «Гермионе», о дрожащих столах, о дверях, которые хлопают сами по себе, без малейшего движения воздуха, о предметах, которые передвигаются, хотя их никто не трогал, об этой непонятной шелковой шали, которую однажды нашли на спинке кресла и которую до этого никто и никогда в доме не видел? А эти настенные часы в столовой, купленные дедом Карноэ задолго до ее рождения на аукционе, в свое время они бесили мадам де Карноэ из-за того, что к ним не было ключа и завести их было невозможно. Покойный муж дорожил этим предметом, и она, даже после его смерти, может, из уважения к его памяти или же из суеверия, не убрала их на чердак; для нее эти часы стали символом абсурда. Непонятно, как можно дорожить предметом, который не выполняет своей функции, и тем более повесить его над центральной консолью. И уж совсем непонятно, как можно было купить часы без ключа? На них она срывала свое плохое настроение. Пребывая в раздражении, она всегда пожимала плечами, проходя мимо немого предмета, и ворчала: «И эти еще не работают!» И вот три дня назад Бени вдруг отчетливо услышала приглушенный бой. Часы отзвонили половину седьмого, и стрелки оживились. Ясно, что никто их не заводил. Лоренсия клялась, что не дотрагивалась до них, она их боится, а теперь она даже пыль на консоли вытирать отказывается.

Она не могла отпустить мать, не рассказав ей про то, что иногда под варангом ей слышатся голоса, шепот и даже обрывки каких-то ссор, из которых не удается разобрать ни одного четкого слова, и они не прекращаются даже тогда, когда она пытается отыскать место, откуда исходят эти звуки. Это как звуки, принесенные ветром: они раздаются то близко, то далеко, но всегда неуловимо. Вивьян при этом ничего подобного не слышал, он поднимал ее на смех, подозревая, что она выкурила косяк и не сознается в этом. От ганжи можно слышать любые голоса, это всем известно. Должно быть, она выросла на полях Домреми.