Перешептывались, что у Анатоля Равона раньше не было ни единого су, но он провел много раскопок и уж, конечно, припрятал что-нибудь стоящее, именно это и позволяет ему продолжать поиски. Иногда акционеры объединялись и финансировали исследования.

Морин Оуквуд наведывалась к столику Риамбеля; Морин Оуквуд, которую не отпугивала никакая экстравагантность, — и та стала выражать беспокойство и делилась с Бени тем, что повседневной жизнью этих старых дев в итоге стали управлять духи.

Дух покойной мамаши мисс Тайгер мог заставить вздрагивать свою дочь окриком «Сядь прямо!», хотя известно, что этому чаду уже под семьдесят; но мало того, он еще и указывал, как надо устроить тот вечер, когда духи слетались в бунгало. В такие вечера стол подготавливали для семерых: Бетти, Шанталь и Шарлотта церемонно обращались к четырем пустым стульям. Духи капризничали: «Мадам, бросьте розу в море». Или же: «Включите телевизор, нас надо развлекать».

С тех пор как столик начал разговаривать, в Риамбеле стали случаться из ряда вон выходящие казусы. Поль Отрив шкодил при жизни, не изменился он и после смерти, продолжая подшучивать над служанкой: стали исчезать кое-какие вещи, а потом их находили в тех местах, на которые он указывал. Цветы, поставленные перед фотографией мадам Тайгер, не вяли по три недели. Или же Жозеф Лаборд, этот любитель растений, объяснял, если какой-то кустик в саду засыхал, что причиной этого является корень соседнего дерева. Кустик выкапывали, находили этот злополучный корень, и пересаженная в другое место турнефортия снова цвела.

Иногда в выходные дни Бени отправлялась на раскопки, организованные ее тетей Шарлоттой. Место поисков было окружено колючей проволокой, стояли две палатки: одна защищала от дождя электрогенератор и служила укрытием от любопытных глаз, на случай, если найденные сокровища придется поднимать, а вторая предназначалась для рабочих, которые спали там, приезжая в пятницу вечером, а на рассвете следующего дня были уже на ногах. Бени забавляло волнение тети Шарлотты, которая сменила свои вышедшие из моды юбки на холщовые штаны, а кружева на рабочую рубашку, более подходящую для такого рода деятельности. Отныне она постигала науку торговли скобяными товарами и спорила с рабочими об отбойном молотке «Кобра», о кирке и о компрессоре «Брумвид». По краю кладбищенских могил, со стороны моря, были расставлены зонтики, под ними были бутерброды и прохладительные напитки для подкрепления сил добровольных землекопов, а Шанталь Карруж, писарь круглого столика, перебегала от одной группы к другой с кипой бумаг в руках, с компасом на шее и раздавала указания. Она походила на режиссера на съемочной площадке. Мисс Тайгер, сидя на складном стуле, «держалась прямо», она наблюдала за всей этой суетой, пряча от солнца лицо под соломенной шляпой.

Уже три года прошло, как начали копать на мысе Сент-Мари. На глубине восьми футов нашли галерею и старый морской гвоздь, а на пятнадцатифутовой глубине обнаружили следы пушечного пороха и прямоугольный запал. Но не сокровища. Когда дошли до уровня моря, пришлось подключать насосы и откачивать воду из ямы. Именно тогда дух Поля Отрива посоветовал копать дальше, но одному Богу известно, почему Шарлотта де Карноэ отказалась от этого.

Очевидное объяснение поразило Бени: поиск сокровищ интересовал кладоискателей гораздо больше, чем сами сокровища.

А когда она предложила взорвать динамитом мыс, на котором, как предполагалось, находится клад, на нее с ужасом посмотрели, будто она произнесла что-то богохульное. Даже с точки зрения логики, даже с точки зрения быстроты и речи быть не могло о том, чтобы взорвать мечту динамитом. Своим жестоким предложением она шокировала этих людей, для которых тщетно копать до самой смерти было лучше, чем за мгновение убедиться, что они гонялись за химерой. Из этого Бени заключила, что указания круглого столика, должно быть, тоже были лишь посланиями химерных духов.

А вот теперь Поль Отрив обращался именно к ней, к Бени.


Телефон в очередной отключке. Где-то на линии обрыв, и «Гермиона», и без того затерянная на краю мыса, стала островом на острове. Нет возможности позвонить тете Шарлотте и передать сообщение, которое поймала ее рука. А главное, нет возможности позвонить Морин в Блу-Бей. В крошечном почтовом отделении Ривьер-Нуара служащие ничего не могут сделать и явно забавляются, глядя, как девушка топает ногами. Когда наладится связь? Они разводят руками. Такая плохая связь! Надо ждать. Позади маленького деревянного домика, в котором разместилась почта, видны неухоженные могилы на кладбище. Стадо коз, принадлежащее сторожу, пасется здесь же, прямо на захоронениях. Птица фаэтон стремительно спускается и усаживается на крест, разглядывая козлов.

Ждать — чего? Если есть то, чего Бени терпеть не может, так это ждать. Она возвратилась в машину и погнала на юг. Телефон отказал ей в возможности услышать голос матери, и теперь она хочет только одного: поговорить с Морин, которую, как это ни странно, она так мало знает. Нет сомнений, что все это из-за Рождества. Может быть, все бывшие младенцы на Рождество хотят свернуться клубочком на руках матерей. Только эти слова — свернуться клубочком — заставляют ее оттаять. Уже давным-давно она нигде не сворачивалась клубочком. Может, всем матерям на Рождество следует прижать к себе своих детей? С утра Морин призывает ее, Бени это чувствует и, до упора выжимая педаль газа, несется, даже не глядя на дорогу, которую знает до мелочей. Она правит машинально, тормозит, проезжая деревни, объезжает крестьян, сидящих по обочинам, и рытвины, выбитые дождями на этой проселочной дороге, которую правительство находит излишним ремонтировать.

Лицо Морин, ее голос, смех, жесты преследуют ее так, что впервые в жизни она равнодушно воспринимает все, что обычно радует ее на этой дороге: делониксы на побережье Морна, которые на фоне асфальта создают цветочный ковер, роскошный морской горизонт и томительное спокойствие рыбацкой деревни. Не отдавая себе отчета, она проскочила королевское шоссе, которое пересекает сахарный завод Бель-Омбра и загадочные заросли Суйака. Она гонит по узким мостикам через бурлящие потоки в небольших ущельях, окутанных непробудными снами. Она проскакивает сквозь черные облака от грузовиков и автобусов, которые еле тащатся на подъемах. Только бы с ней ничего не случилось! Только бы она тоже не умерла! Она гонит от себя эту пагубную мысль, представляет себе Морин живой, непобедимой. Она босая под варангом, задумчивый взгляд красивых фиолетовых глаз теряется в неопределенности, а тонкие пальцы бегают по струнам гитары. Раньше, когда она была маленькая, в Лондоне, укладывая ее спать, Морин садилась в ногах кровати и, едва касаясь струн цитры, ждала, пока глаза Бени не слипались. И сегодня Бени видится, как за стеклом машины проносится не Плен-Маньен, не гористый горизонт на раскаленном небе, а окно Портобелло, за которым падают хлопья снега. В оконном своде, как и во всех окнах Лондона, мигает рождественская елка. Четырехлетняя Бени слышит цитру Морин и перебирает в руке прядь ее длинных шелковистых волос, проводя ею по самому чувствительному месту — между верхней губой и носом. Волосы Морин пахнут вереском и пачули. Позади ее отец, Ив, сидит поперек кресла, свесив ноги с подлокотника. Он смотрит, как взрослая укладывает спать маленькую, курит длинную сигарету, пахнущую медом, а снега становится все больше, и он уже окутывает квадраты окон. Морин — фея, это по ее велению падает снег, из ее пальцев выходит музыка, она позволяет прикасаться к своим волосам, чтобы ощущение полного счастья погрузило ее дочь в сон. Ив смотрит на них и размышляет, кого он больше любит: маленькую или большую.

Машина Бени проезжает мимо аэропорта, устремляется по старой взлетной полосе, которая используется не по назначению и ведет в сторону «Зеленой лагуны». Дорога пролегла среди полей сахарного тростника, пересекает необработанные земли, заваленные огромными базальтовыми блоками, упавшими не иначе как с луны. Эта бесконечная дорога имеет тупики, которые должны были служить стоянками для самолетов, и Бени признается себе, что, в самом деле, только ради феи можно катиться по взлетной полосе на машине 4L, чтобы достичь ее приюта.

С его гигантскими терминалиями, плюмериями и газонами, прямыми, как стрела, парк отеля «Зеленая лагуна» — свежий и тенистый оазис после пустыни, которая окружает дорогу. Проехав под покровом деревьев, Бени останавливается в тени и замечает, что красный «меари» Морин припаркован, а это означает, что она дома.

Когда-то тут стоял хорошенький низенький дом под соломенной крышей, густо заросший бугенвиллеями. Но его сломали, теперь на этом месте воздвигнут туристический отель из бетона и дерева в стиле летних лагерей, по последнему крику моды. У входа сверкает бассейн в форме фасолины, рядом бар и эстрада, где оркестр каждый вечер мощным натиском децибелов разгоняет меланхолию заходящего солнца.

«Зеленая лагуна» входит в сеть отелей, которыми управляет дядя Лоик. Это стало предметом дурных семейных споров. Вивьян не мог согласиться с тем, что старый дом будет разрушен и его заменит тяжеловесная архитектура, скопированная с крупных отелей побережья, и с тем, что вырубают старый парк, которому более ста лет, чтобы на этом месте построить новые бунгало. Но Лоик де Карноэ оставался непреклонным, а аргументы сына считал старомодными и глупыми. Отель по соседству с аэропортом должен быть вместительным и из года в год принимать все большее количество туристов, что особенно ценно в такой близости от места прилета и отлета. Едва сойдя с самолета, отдыхающие получали там все, о чем мечтали: теплая вода, пляжный матрасик на белом песке, комната с кондиционером, вечно томная европейская музыка, звучащая даже в туалете из невидимых динамиков. Эта музыка, по мнению специалистов по организации отдыха, создавала интимность, сглаживала щемящее чувство оторванности от дома и заглушала непривычный шум прибоя и завывания ветра в ветвях филао. По вечерам вместо томной музыки звучали бодрые всплески оркестра, который начинал грохотать с часа аперитива, заглушая звяканье посуды, нудные беседы и стрекотание тропической ночи.