Самое главное, что девочки обещали мне не закрывать дверь на ночь. В купе стоял плотный дух: алкоголя, чистого и переработанного их дыхательной системой, солено-копченых продуктов, ароматов нечистых тел и прокисшей парфюмерии.

К факту моей беременности попутчицы по-прежнему относились игриво-недоверчиво.

— Может стошнить прямо на вас! — припугнула я.

— У меня воровать нечего, — заявила Ира. — Хоть бы саму кто-то украл.

— Душно! — согласилась Клава.

— Пусть будет открыто, — подвела итог Галя.

Как же они храпели! Громче всех Ира, у которой не было певческого голоса, весь в храп ушел.

Этому звуку позавидовал бы шагающий экскаватор или космическая ракета на запуске. Галя и Клава исполняли партию второго голоса, в Ириных паузах рокочуще хрюкали. Поезд стучал колесами, в сравнении с этим богатырским храпом, тихо и робко.

Я вертелась, не могла удобно устроиться. Мешал шарф, которым себя привязала на случай торможения к металлической перекладине. В уши я забила вату, но она не гасила и четверти силы звука храпа.

Состояние, в котором я пребывала, нельзя назвать бодрствованием, но и на сон оно не походило. На трезвые мысли, реальные воспоминания наслаивались фантазии.

Толстушки попутчицы обсуждают больную тему лишнего веса и как похудеть. В три голоса убеждают друг друга, что едят-то они крохи, чуть-чуть, кот наплакал. Так и хотелось им возразить:

«Не кот, это слон наплакал. Вы только что умяли каждая по две биологические нормы. Вы ведь учились в школе, физику проходили, закон сохранения энергии. Ничто не берется ниоткуда и никуда не пропадает. Жир растет не из воздуха, его питают углеводы и белки, полученные с пищей. Вы обманываете себя, и в этом главная проблема. То, что съедаете за день, надо растянуть на неделю. У меня была знакомая, она лечилась в институте питания от ожирения. Первым делом их там учили на специальных муляжах, что такое много пищи и что такое мало. Представьте! Специально сделали модели тарелок, в которых суп или пюре с сосисками. Занятия как в детском саду с игрушками — отложите свой обед! Нет, вы взяли не правильную тарелку, порция слишком велика…»

Потом мои попутчицы сменились на коллег по работе. Большая Оля и Маленькая Оля выражают мне соболезнование по случаю длительной командировки. Ехать зимой в Уренгой! Врагу не пожелаешь! Что, если попросить Хмельнова, чтобы порадел, отменил командировку? «Нет, — отказываюсь я и начинаю выдавать свои секреты. — Это Антон устроил командировку по моей просьбе. А вообще, девочки, я беременная. Еду рожать, но не в Уренгой, конечно.

Вы, пожалуйста, подготовьте здесь общественное мнение. Хорошо?»

Шарф, протянутый под грудью, немилосердно кололся. Не открывая глаз, я сняла его и привязала к поручню ногу. Тут же высветилась картина' падаю вниз головой и остаюсь висеть привязанная за ногу. Следует комментарий: летучие мыши спят головой вниз. Если мышь уснула головой вверх, значит, она больная. Ты реши для себя, летучая ты мышь или обыкновенная…

Отвязываю ногу, привязываю руку — все зажмурившись. В одном детективе читала, как в милицию после облавы доставили столько преступников, что они не помещались в камеры. Тогда их приковали наручниками к батареям. Картина впечатляющая: идет человек по лестнице, по коридорам и всюду видит сидящих на полу бритоголовых, прикованных к радиаторам… Я тоже прикована и тоже преступница. Бросила детей, всем наврала..

Но под утро я все-таки уснула крепко, без фантазий и сновидений. Открыла глаза, когда солнце ярко светило в окно. Поезд стоял на какой-то станции. Посмотрела на часы — девять утра, свесила голову вниз — никого. Мои попутчицы сошли, и след их простыл.

С верхней полки я слезала долго и осторожно, в качестве промежуточной площадки использовала столик. Поезд дернулся неожиданно, я свалилась на пол, но удачно — на спину, а не на живот.

Сходила в туалет, умылась. Встретила заспанную проводницу. На ее припухшем лице виднелись следы вчерашнего ужина с вином, но вчерашнего недоброжелательства не было. Она вполне миролюбиво поинтересовалась, буду ли я пить чай. Получив согласие, пошла к титану.

В боковом кармане чемодана лежала книжка, которую я хотела почитать. Подняла сиденье.., багажный ящик пуст. Вначале я даже не поняла, что случилось. Только думала: куда делись мои чемоданы?

Потом заглянула в ящик под противоположной полкой, в багажный отсек над дверью. Везде пусто.

— Что случилось? — спросила проводница, увидев мое лицо.

Она вошла в купе со стаканом чаю. Мне казалось, что я каменею и трясусь одновременно.

— Пропали мои чемоданы.

— Украли? — ахнула проводница.

— Вероятно.

— Сволочи! — выругалась она. — Вы не расстраивайтесь! Вы правда в положении? Вам нельзя нервничать! Извините за вчерашнее! Все нервы измотают, как собака на людей бросаешься. Валерьянки вам накапать?

— Не надо, спасибо.

— Да вы садитесь, вот так, тихонько! Ой, какая вы бледная! Может, по громкой связи объявить, если в поезде есть врач, чтобы пришел?

— Не надо, спасибо.

— Вот заладила! Спасибо да спасибо! С такими культурными всегда и случается! Ценные вещи-то были в чемоданах?

— Да, спасибо, — опять некстати поблагодарила я. — Главное, там были деньги. В одном чемодане тысяча долларов и в другом тысяча, все мои сбережения.

Потом я бросила взгляд на стенку купе. Чего-то на ней не хватало! О, ужас! На крючках для одежды пусто! Шуба! Еще вчера там на плечиках висела моя шуба!

Проводница проследила за моим взглядом и все поняла:

— И пальто сперли?

Я кивнула.

— Дорогое?

Я снова кивнула. На шубу из серого каракуля с воротником и манжетами из голубой норки я три года откладывала деньги, год проносила. Под шубой на плечиках висела моя одежда — брюки, шерстяной свитер и длинный кардиган. Они тоже пропали. В поезде я переоделась в спортивный костюм. Теперь это была единственная моя одежда.

— Ждите! — велела проводница. — Сейчас бригадира позову.

Через некоторое время она вернулась с бригадиром, невысоким мужчиной в черной форме.

— Кто же в чемоданы деньги кладет? — попенял он мне, уже извещенный о размерах потерь.

— А куда их класть? По логике вещей сложнее украсть чемодан, чем сумочку.

— По логике в лифчик, — он похлопал себя по груди, — прячут! Эх вы! Сообщу по линии, на узловой милиционер сядет, протокол составит. Только разве их поймаешь? Приметы помните?

— Я не знаю, кто из троих оказался.., нечистым на руку. И все женщины очень полные Да и вряд ли это кто-то из них. На ночь купе мы не закрывали. Возможно, Ира, которая на этом месте спала, вышла, а через некоторое время забрался вор.

— Помню ее! — воскликнула проводница. — Толстуха, в пять утра на Раздольной выходила. И было у нее много багажа! Опишите свои чемоданы!

— Один черный, на колесиках. Другой темно-зеленый, со множеством застежек-«молний» по бокам.

— Точно она! — обрадовалась проводница. — И еще у нее были сумки такие здоровые клетчатые, с которыми челноки ездят. Я еще подумала, что носильщиков нет, никто не встречает, как она все допрет? Одета была.., была… — вспоминала проводница, — в каракулевую шубу, кажется. В вашу?

— Мою.

— Сейчас почти десять, — посмотрел на часы бригадир. — С Раздольной ее и след простыл, ищи ветра в поле!

То же самое позже мне сказал и милиционер, составивший протокол. Гарантии, что воровку задержат, не было. Ее могут поймать случайно, а специально охотиться никто не станет.

За окном проплывал красивый зимний пейзаж.

Осеннего уныния как не бывало. Мороз, солнце и сугробы. Я имела документы, мыльницу, зубную щетку с пастой, маленькое полотенце, лосьон для лица, губную помаду, записную книжку, прочитанную книгу и три тысячи рублей в кошельке.

Развившаяся в последнее время слезливость почти не досаждала. То есть плакать хотелось на два балла по десятибалльной шкале. Проводница опекала меня как мать родную. Никого не подселила. Принесла из ресторана обед и от денег отказалась. Меня кормили за счет поезда. Теперь даже у поездов есть счета? Вряд ли. Просто девушка искупала грехи. Сгони она воровку с моего места, возможно, ничего бы не случилось.

Я долго, несколько часов, просидела, бездумно глядя в окно. Думать было не о чем, планировать ничего не могла. Если не хочу дать задний ход, а я решительно не хочу, то нужно просто ждать, отдаться на милость Игоря. Чтобы не сойти с ума из-за всех обрушившихся несчастий, я мысленно разговаривала с неродившейся дочкой. Она умела слушать и задавала толковые вопросы.

Поезд подходил к Алапаевску. Я вышла в коридор налегке — в спортивном костюме и с небольшой сумочкой.

— Там же мороз! — покачала головой проводница. — Вы сразу дуба дадите!

Она ушла в свое купе и вернулась с черным драповым пальто:

— Вот, возьмите!

— Мне, право, неудобно… Как же я верну его?

— Не надо возвращать. Это шинель моей сменщицы, старая. Она ее не носит. Только иногда на грязные работы на улице. Надевайте! Хоть до дому доедете!

Форменная железнодорожная шинель с металлическими пуговицами была мне велика на три размера и застегивалась почему-то на мужскую сторону. Я не видела себя со стороны, но чувствовала, что выгляжу безобразно.

* * *

Выйдя из поезда, я мгновенно замерзла. Холодный ветер задувал под шинель и гулял вокруг тела.

Поднятый воротник не спасал голову, в которой, казалось, каждый волосок стекленел от мороза.

Ноздри пощипывает — верный признак двадцати градусов ниже нуля.

Игоря я не узнала, как, впрочем, и он меня. Мы друг друга вычислили только по тому, что единственные остались на платформе.

— Кира! — позвал меня мужчина в дубленке и рыжей ондатровой шапке, остро модной четверть века назад.

— Игорь! Ты?

Приближаясь ко мне, он галантно снял шапку.