– О-о!…

И все остальные тут – тоже старые дураки.

Отец еще больше нахмурился, побагровел. Кажется, он только сейчас осознал, насколько эффектно выглядит Марта. И что она способна привлекать к себе внимание окружающих…

Что его дочь – красива. Необыкновенна.

– О-о…

– Вот это да!

– Виталик, кто это?

Виталий Викторович заерзал, побагровел еще больше. Заиграли желваки под кожей. «Сейчас рявкнет, – подумала Марта. – Сейчас гадость какую-нибудь скажет…»

Отец открыл рот и веско, с достоинством произнес:

– Это моя дочь.

– Викторыч, вот это да!

– Да я только в кино таких красивых видел…

– Повезло-о! – чей-то почтительный, восхищенный голос. Эти люди не так уж и плохо были воспитаны. Нет. Они просто не могли сдержать себя. Они говорили правду.

Отец зашевелил темными бровями и повторил:

– Да, это моя дочь. Моя!

Странно, но в его голосе была… гордость, что ли?

Сердце у Марты дрогнуло. Она, не осознавая, что делает, вдруг протянула руки и обняла отца. Лет сто его не обнимала, с детского сада. Отец, как военный, недолюбливал всякие «уси-пуси». И вообще, с искренним интересом возился только с мальчишками, Гошкой и Глебкой.

С чего это она взяла, что не любит его?.. Еще как любит! Все жизнь хотела ему сказать и не могла…

– Папа.

У отца были каменные плечи. Каменная спина. Каменные руки. Лицо тоже каменное какое-то – щеки словно шероховатый гранит.

Отец положил Марте на плечи свои каменные руки, каменной щекой прижался к ее щеке. И сказал каменным, грубым голосом:

– Чего ты не приходила, дочка? Я ждал… Мать, поди, заставила?

– Нет, – пискнула Марта, обнимая его каменную спину. – Я сама. Я соскучилась по тебе, папа.

– Врешь.

– Нет, правда.

Отец отстранил ее, заглянул в глаза. Марта попыталась угадать – верит или нет? Непонятно. Не угадаешь…

– Ты у меня самая лучшая, дочка… – прогудел отец. Его голос напоминал обвал в скалистом ущелье.

– Папа! – Марта засмеялась, снова обняла его. Провела ладонями по его шероховатым щекам, слегка покрутила ему уши. Надавила на нос пальцем, словно на кнопку звонка. Потом боднула головой в грудь. Отец все это терпеливо снес. Он был в полной ее власти, этот каменный великан…

– Дочка моя!.. – Он нахмурился грозно, потом суровые морщины разгладились, лицо стало безвольным, глуповатым даже. Беспомощным.

Отец хотел быть нежным и не умел быть им. Боялся. Ведь это так не по-мужски!

Они немного поговорили – Марта рассказала, что ей удалось отсудить квартиру у Олега.

– Вот сволочь-то! Надо ему морду набить… Вот я выпишусь и пойду к нему…

– Папа, не надо. Я сама со всем справилась. У меня все, все хорошо!

– Ну слава богу. Ты, если что, к нам с матерью обращайся. Мы всегда тебе поможем. Всегда! – Он опять грозно нахмурился.

…Марта вышла из больницы счастливая, взбудораженная. Что такое произошло, отчего мир перевернулся с ног на голову, почему ее суровый отец вдруг вспомнил о том, что у него, помимо сыновей, еще и дочь есть?.. Проявил нежность?

Иначе, как чудом, это назвать было нельзя.

Марта спустилась в метро, проехала остановку, потом внезапно вспомнила, что ей сейчас не в Грязищи, а по старому адресу – на Садовое. Засмеялась, выскочила из вагона на следующей станции.

…Дома.

Да, теперь с чистой совестью можно было сказать, что она вернулась в свой дом. Вошла. Правда, эти жуткие обои, это прогорклый запах, оставшийся после Ксюши…

Марта скинула пальто, обошла квартиру. Кое-какие вещи она привезла с собой из Грязищ, но все это было не то. Надо переделывать интерьер, менять, строить заново…

Да, и еще зайти в торговый центр за домашней одеждой. Нет, вместо пижамы и шлепанцев лучше купить пеньюар! По своей квартире хотелось порхать принцессой…

На каких-то клочках Марта принялась набрасывать эскизы – для большой комнаты, для кабинета, для кухни… Для кухни – в первую очередь, поскольку «гарнитур Барби» отвратителен, только Ксюше мог понравиться этот карамельный беспредел зелено-розового цвета…

Внезапно карандаш выскочил из ее рук. Марта наклонилась за ним, подняла, но подняла уже – другим человеком.

«Что я делаю? – удивленно спросила она, другая, себя. И самой себе ответила: – Я придумываю новый интерьер. Для Светланы Евгеньевны придумала, теперь вот для себя… Это уже не случайность, это – закономерность!»

И тут же с энтузиазмом продолжила рисовать, для того чтобы убедиться – она снова могла творить. «Двери будут светлыми. Цвета слоновой кости! Потолок сделаю в виде ступенчатых кессонов, которые визуально увеличат высоту помещения. Раньше у меня тут все было в духе минимализма, но теперь, пожалуй, надо сделать что-нибудь классическое. Современная классика, да. Кофе с молоком в отделке стен и деревянные конструкции цвета слоновой кости. Никакого пафоса, но для придания нарядности – добавить золота в отделку светильников и рам для картин. У меня есть картины? Есть. По крайней мере одна – Риммина. Мебель куплю черного цвета. Черный, конечно, цвет брутальный, но на фоне сливочной гаммы он заиграет очень благородно… Пол на кухне из крупноформатной плитки. Фартук сделаю из плитки со схожим рисунком… Господи, господи, да что это такое?!» Марта засмеялась, вскочила, бросила карандаш, прижала пальцы к вискам. Сердце у нее колотилось, словно сумасшедшее. Она снова могла заниматься своим любимым делом.

Даже больше того – ей очень хотелось работать: в единое целое смешивать цвет и свет, лепить форму, ломать пространство, играть с плоскостями, строить из металла, пластика, дерева, камня…

Марта схватила сверток, который ей передала после суда Римма, сорвала с него оберточную бумагу. На куске картона формата А-4 был нарисован гуашью пейзаж – пустыня, странник на верблюде бредет к оазису (смутные силуэты зданий, пальмы). Все – в нужной Марте теплой гамме.

– Гениально…

«Гениально» относилось и к рисунку, и к тому замыслу, который созрел в голове у Марты. Ко всему происходящему…

Ведь теперь Марта могла делать то, что хотела.

И могла не делать то, чего не хотела…

Вот она, та истина, по которой тосковала душа Марты последние пять лет.

* * *

…Все это было, конечно, ужасно. Потеря квартиры в центре Москвы, переезд в Грязищи… Жуткий барак, жуткая Стася, жуткие соседи, самые настоящие гоблины…

Но к полудню следующего дня Ксюша приободрилась, заставила себя встряхнуться.

«Нас трое – я, Олег, Светик… – постепенно стали набухать в ее голове мысли. – Метража явно не хватает. Дом старый… Наверняка – в аварийном состоянии. Очень хорошо!»

Воображение Ксюши услужливо нарисовало заманчивую картину – этот дом окончательно признают негодным для жилья и их семье дают квартиру в новом доме. Отдельную. Неотдельных же сейчас не дают?.. Надо узнать. А если опять прописать сюда родственников? Получится ли? Тогда их семье дадут больше метров. Больше комнат.

Надо ходить по инстанциям и писать жалобы, вызывать комиссии – чтобы дом поскорее признали негодным. Но это процесс долгий, мучительный. Признают дом негодным, не признают… Что еще можно сделать?

Ксюша потерла виски. Других вариантов она не видела. Что же еще можно сделать?!. Мозги у нее словно начали закипать. Потом вдруг возникла новая мысль – она пузырем поднялась на поверхность, набухла и лопнула, озарив все вокруг светом.

Стася!

Если Стася вдруг исчезнет, то можно подать заявление на расширение площади. И их семье дадут ее комнату. У них снова будет отдельная квартира! Хотя гоблины все эти в соседнем подъезде… но это соседний подъезд, сюда-то они не полезут! Олежек сделает ремонт, тут станет вполне прилично.

Да, Стася тут лишняя. Она психическая и потому должна жить в психушке. Надо что-то такое придумать, чтобы Стасю забрали в дурдом навсегда. Зачем она тут? И вообще, в лечебном учреждении Стасе будет лучше – там за ней и приглядят, и накормят, и укол успокоительный вовремя сделают, и друзья по интересам появятся…

Стася наверняка состоит на учете в психдиспансере. Надо туда сходить, поговорить с ее доктором.

Ксюша оставила Светика на Олега и вышла из дома. Своими мыслями она пока не стала делиться с мужем. Зачем? У него и так хлопот полно… Просто надо ему больше жаловаться на Стасю, он и сам скоро предложит ее выселить, как опасную для общества, для их семьи.

Ксюша нашла психдиспансер – страшный деревянный домишко на окраине Грязищ. Поплакалась в регистратуре, и ей рассказали, на попечении какого доктора находится Стася. У доктора, вернее – докторши, был сегодня выходной, но Ксюша так плакала («ой, я прям не знаю, с кем посоветоваться, у меня ребенок маленький, а эта Стася, соседка моя, которая у вас на учете, с ножом ходит!»), что старушка-регистраторша милосердно дала ей домашний адрес Светланы Евгеньевны.

Дом Светланы Евгеньевны был в двух шагах от психдиспансера. Вполне приличный дом, кстати – панельная пятиэтажка, ну и что? Вот бы им с Олежкой дали в таком квартиру…

…Открыла дверь толстая тетка в очках.

Ксюша дрожащим голосом объяснила, кто она такая и что хотела бы посоветоваться насчет своей соседки.

– Проходите, – властно сказала Светлана Евгеньевна. – На кухню только, в комнате у меня ремонт…

Ксюша мельком заглянула в комнату – пара мужиков красили стены. Получалось неплохо – что-то такое светленькое, уютненькое прорисовывалось… Запах краски, запах ремонта. «Мы тоже ремонт сделаем во всех комнатах, когда Стасю отселим… В прихожей опять канделябры повесим!» – взбодрилась Ксюша, принюхиваясь с жадностью.

На кухне.

– Садитесь… – докторша придвинула Ксюше табуретку. – О чем вы хотели поговорить?

– Мы вчера только переехали… – Ксюша сглотнула, смахнула слезу со щеки и мужественно продолжила: – В общем, я не жалуюсь, только мне за ребенка страшно… Я не за себя, я за сыночка боюсь! Моя соседка, эта Стася… В общем, она нам угрожала, что ночью нас зарежет. И нож показывала.