Он женился бы на дочери нищего, если бы она осуществляла его почти невозможный идеал; он отвергнул бы особу королевского происхождения, если бы она хоть на десятую долю не приближалась к этому идеалу.

Женщины боялись Тольбота Бёльстрода; пронырливых матушек устрашал холодный блеск его проницательных серых глаз; дочери-невесты краснели, дрожали и чувствовали, что все их милое жеманство пропадало при спокойном взгляде этого молодого офицера; сначала хорошенькие кокетки боялись его, потом начали избегать и ненавидеть и не ловили уже Бёльстродского замка и бёльстродского богатства в супружеские сети. Тридцати двух лет Тольбот прохаживался безопасно среди тенет и сетей Бельгрэвии, полагаясь на утвердившееся мнение, что капитан Бёльстрод не был годен в женихи. Это мнение, может статься, укоренилось тем обстоятельством, что корнваллиец вовсе не был тем невеждой-щеголем, единственные дарования которого состоят в искусстве причесывать себе волосы, вощить усы, курить трубку, тем щеголем, который сделался типом военного в мирное время.

Тольбот Бёльстрод любил ученые занятия; он не курил, не пил, не играл в карты. Только раз в жизни был он на дербийских скачках, и в этот единственный раз спокойно отошел в сторону, между тем как начался великий бег и бледные лица женщин устремились на роковой угол, а мужчинам сделалось дурно от страха, беспокойства и неизвестности. Он никогда не бывал на охоте, хотя ездил верхом прекрасно. Дрался на шпагах он отлично и был одним из любимых учеников мистера Анджело; но никогда в жизни не держал в руках бильярдного кия, не дотрагивался до карт с самого детства, когда играл в вист с отцом, с матерью и приходским пастором в южной гостиной Бёльстродского замка. Он имел особенное отвращение ко всем карточным играм, считая недостойным занятием для джентльмена жалкое ремесло шулеров. Комнаты его содержались так опрятно, как женские. Ящики с математическими инструментами занимали место сигарочниц; гравюры с картин Рафаэля украшали стены вместо французских гравюр и акварельных спортсментских рисунков.

Ему были знакомы все обороты выражений в Декарте и Кондильяке, но он затруднился бы перевести выражения в романах Поль де Кока. Те, которые говорили о нем, определяли его характер словами, что он нисколько не похож на офицера; но был один кавалерийский полк, которым он командовал во время достопамятного и отчаянного нападения на русские пушки, солдаты которого могли бы рассказать другое о капитане Бёльстроде. Возвратившись из Крыма, он, между другими отличиями, привез раненую ногу, которая на время лишила его возможности танцевать. Следовательно, Тольбот Бёльстрод из чистой благосклонности, или из того равнодушия ко всему, которое легко принимается за отсутствие эгоизма, согласился воспользоваться предложением быть на бале в Фельденском замке.

Гости банкира не принадлежали к тому очаровательному кругу, который был знаком гусарскому капитану; поэтому Тольбот, после представления хозяину, вмешался в толпу, собравшуюся в дверях танцевальной залы, и спокойно смотрел на танцующих; и на него также обращено было внимание, потому что он принадлежал к числу таких людей, которые не смешиваются с толпою.

Высокий, с широкой грудью, с бледным выбритым лицом, орлиным носом, чистыми, холодными серыми глазами, густыми усами, черными волосами, так плотно обстриженными, как будто он только что вышел из тюрьмы, он составлял поразительный контраст с юным корнетом с желтоватыми усиками, который приехал с ним. Даже оконтуженная нога, которая в других могла бы показаться недостатком, придавала изящество его наружности и, в соединении с блестящими орденами на груди, говорила о подвигах, недавно сделанных.

Он весьма мало интересовался веселым собранием, вертевшимся перед ним под музыку вальса Шарля Альбера. Он слышал прежде ту же самую музыку, выполняемую тем же самым оркестром; лица, хотя незнакомые ему, были не новы: смуглая красавица в розовом, белокурая в белом, высокая, величественная в шелку, кружевах, бриллиантах, скромная в белом крепе и розовых бутонах. Все эти знакомые сети из газа и дымки находились перед ним; он избавился от них; и пусть имя Бёльстрод исчезнет из истории корнваллийского дворянства, не оставив никаких следов, кроме имени на надгробном памятнике, но оно никогда не будет помрачнено недостойной породою, не будет загрязнено в разводном суде виновной женщиной.

Он стоял, прислонившись к косяку двери, опираясь на свою трость и лениво спрашивая себя: могло ли что-нибудь на земле вознаградить человека за труд жить на свете, когда корнет Мольдон подошел к нему с женщиной, рука которой, обтянутая перчаткой, небрежно лежала на его руке, с богиней, шедшей с ним рядом. Эта богиня была изумительно прекрасна в белом платье с пунцовыми цветами; она была как-то мучительно-ослепительна, упоительно-блистательна. Капитан Бёльстрод служил в Индии и раз попробовал страшно крепкий напиток, от которого пившие его люди чуть не сходили с ума, и он не мог удержаться, чтобы не подумать, что красота этой женщины имела свойство, походившее на этот напиток, свойство варварское, опьяняющее, опасное и сводящее с ума.

Его товарищ представил его этому чудному существу, и он узнал, что ее земное имя Аврора Флойд, и что она наследница Фельденского поместья.

Тольбот Бёльстрод опомнился в одну минуту. Это повелительное существо, эта Клеопатра в кринолине, имела низкий лоб, нос, отступавший от линии красоты, и широкий рот. Что если она была новой западней из белой кисеи с приманкой из искусственных цветов, как все остальные? Она имела пятьдесят тысяч фунтов приданого, следовательно, не нуждалась в богатом муже; но она была никто, следовательно нуждалась в положении и, без сомнения, читала о Бёльстродах в великолепных страницах Бёрка. Вследствие этого серые глаза стали холоднее прежнего, когда Тольбот поклонился наследнице.

Мистер Мольдон нашел своей даме стул возле двери, у которой стоял капитан Бёльстрод, а мистрисс Александр Флойд в эту самую минуту наклонилась к корнету с жестоким намерением заставить его танцевать с дамою, которая выполняла свои па более на ногах своего кавалера, чем на полу бальной залы; Аврора и Тольбот остались одни.

Капитан Бёльстрод взглянул на дочь банкира. Взор его остановился на грациозной голове с короною из ярких пунцовых ягод, обрамлявшей гладкие пряди волос, черных, как вороново крыло. Он ожидал, что ресницы скромно опустятся, что обыкновенно делают все молодые девицы с длинными ресницами, но он обманулся в ожидании, потому что Аврора Флойд смотрела прямо, ни на него, ни на огни, ни на цветы, ни на танцующих, но далеко; в пустое пространство. Она была так молода, богата и любима, что трудно было объяснить мрачную тень волнения, оттенявшую ее великолепные глаза.

Пока он спрашивал себя, что он скажет ей, она подняла на него глаза и сделала ему самый странный вопрос, когда-либо слышанный из девических уст:

— Вы знаете, Тёндерболд выиграл пари или Леджер? — спросила она.

Он был так изумлен, что не мог отвечать с минуту, и она продолжала несколько нетерпеливо:

— Это должно было быть известно сегодня в шесть часов вечера в Лондоне; но я спрашивала уже человек шесть — и никто ничего не знает.

Гладко обстриженные волосы Тольбота поднялись на голове его, когда он выслушал эти ужасные слова. Великий Боже! Какая страшная женщина! Живое воображение гусара представило ему наследника всех Рали Бёльстродов, получающего свои детские впечатления от такой матери. Она будет учить его читать из календаря скачек; она выдумает свою азбуку и скажет ему, что Д значит Дерби, И значит Ипсон, и прочее. Он сказал мисс Флойд, что он никогда не был в Донкэстере, никогда не читал охотничьего журнала и ничего не знает о Тёндербольде.

Она поглядела на него несколько презрительно.

— Он выиграл осенью в Ливерпуле кубок, — сказала она.

Тольбот Бёльстрод снова задрожал; но чувство сострадания смешалось с его ужасом.

«Если бы у меня была сестра, — подумал он, — я послал бы ее поговорить с этой жалкой девушкой и образумить ее».

Аврора не сказала ничего более гусарскому капитану, но опять принялась смотреть в пустое пространство и вертела браслет вокруг своей прекрасной руки; браслет был бриллиантовый и стоил фунтов двести. Отец подарил ей его в этот день. Он отдал бы все свое состояние за искусное произведение бриллиантщиков Гёнта и Роскелля, если бы Аврора вздыхала по подобным вещицам. Взгляд мисс Флойд упал на блестящее украшение, и она смотрела на него долго и пристально, как-будто скорее рассчитывала ценность каменьев, чем любовалась изяществом работы.

Пока Тольбот наблюдал за нею с удивлением, состраданием и ужасом, какой-то молодой человек поспешно подошел к тому месту, где она сидела, и напомнил ей, что он ангажировал ее на начинающийся кадриль. Она поглядела на свои таблетки из слоновой кости с золотом и бирюзой и с каким-то утомлением, исполненным пренебрежения, встала и взяла его под руку; Тольбот следовал глазами за ее удаляющейся фигурой. Она была выше многих в этой толпе, и ее царственная головка не скоро скрылась из вида.

«Клеопатра с носом слишком маленьким для ее лица и с пристрастием к лошадям, — думал Тольбот Бёльстрод, размышляя об удалившейся богине. — Ей следовало бы носить с собою книжку для записывания пари вместо этих таблеток из слоновой кости. Как рассеянна была она во все время, пока сидела здесь! Наверное, она держала пари за Леджера и рассчитывала сколько она проиграла. Что будет делать с нею этот бедный старый банкир? Посадит ее в дом умалишенных, или выберет членом жокейского клуба? С ее черными глазами и пятьюдесятью тысячами она может быть предводительницей спортсментского света».

Позднее, когда листья на деревьях Бекингэмского леса трепетали в тот холодный час, который предшествует рассвету, Тольбот Бёльстрод вез своего друга из освещенного замка банкира. Он разговаривал об Авроре Флойд во все время этой продолжительной поездки. Он был безжалостен к ее сумасбродствам; он насмехался над нею, он бранил ее, он осуждал ее испорченный вкус. Он подстрекал Фрэнсиса Люиса Мольдона жениться на ней и желал ему счастья с подобной женой. Он объявлял, что если бы такая женщина была его сестрой, он застрелил бы ее, если бы она не переделала себя и не сожгла своей книги с закладами. Он сделался совершенно свирепым, говоря о преступлениях молодой девицы, и разговаривал о ней таким образом, как будто она сделала ему непростительную обиду своим пристрастием к скачкам до тех пор, пока, наконец, бедный и молодой корнет не расхорохорился и не сказал своему начальнику, что Аврора Флойд была очень веселая и добрая девушка и совершенная леди, и что если она желала знать, кто выиграл пари, то капитану Бёльстроду до этого не было никакого дела и не следовало так кричать об этом.