— Она имеет к тебе очень приличную привязанность, Тольбот, — сказала леди Бёльстрод, — и для такой молоденькой обещает быть превосходной женой; я уверена, что она гораздо более годится для тебя, чем ее кузина.

Тольбот свирепо обернулся к матери, к большому удивлению этой леди.

— Зачем вы вечно затрагиваете Аврору, матушка? — закричал он. — Отчего вы не можете оставить ее в покое? Вы разлучили нас навсегда — вы и Констэнс и разве этого не довольно? Она замужем, и муж ее живет очень счастливо с нею. Джон ценит ее достоинства по-своему, грубо.

— К чему ты так вспылил, Тольбот? — сказала леди Бёльстрод с оскорбленным достоинством. — Я очень рада слышать, что мисс Флойд переменилась после того, как она была в школе, и надеюсь, что она останется доброю женой, — прибавила леди Бёльстрод с таким выражением, которое показывало, что она не очень надеется на продолжение счастья мистера Меллиша.

«Моя бедная матушка обиделась, — подумал Тольбот, когда леди Бёльстрод величественно вышла из комнаты. — Я знаю, что я отвратительный медведь и что никто никогда не будет любить меня. Моя бедная Люси любит меня по-своему, любит меня со страхом и трепетом, как будто она и я принадлежим к различным разрядам существ. Но, может быть, матушка права, и моя кроткая, маленькая жена лучше годится для меня, чем Аврора».

Итак мы оставим Тольбота Бёльстрода на время довольно счастливым, но не совсем довольным. Какой смертный был когда совсем доволен на этом свете? Всегда находить недостаток в чем-нибудь, всегда иметь неопределенное, неведомое стремление, которое нельзя удовлетворить, составляет часть нашей природы. Иногда действительно мы счастливы; но в самом пылу счастья мы все недовольны, потому что нам кажется тогда, что чаша радости слишком полна и нас охватывает ужас при мысли, что, по причине своей полноты, она может вырваться из наших рук и упасть на землю.

Через неделю после свадьбы Люси Аврора приказала оседлать свою лошадь тотчас после чая в одно солнечное летнее утро, и в сопровождении старого конюха, который ездил еще с отцом Джона, поехала прогуляться по деревне около Меллишского Парка, как она имела привычку это делать раза два в неделю.

Бедные в окрестностях йоркширского замка имели основательную причину благословлять приезд дочери банкира: Аврора ничего так не любила, как ездить из коттеджа в коттедж, болтать с поселянами и узнавать их нужды. Ключнице в Меллишском Парке было довольно дела раздавать милости Авроры поселянам, приходившим в людскую с письменными приказаниями мистрисс Меллиш.

Мистрисс Уальтер Поуэлль иногда осмеливалась выговаривать Авроре за сумасбродство и грех — как она выражалась — такой неразборчивой милостыни; но мистрисс Меллиш выливала такой поток красноречия на свою антагонистку, что вдова прапорщика всегда была рада удалиться от неравного состязания. Никто никогда не был способен оспорить дочь Арчибальда Флойда. Впечатлительная и пылкая, она всегда одерживала в споре верх.

Возвращаясь в это прекрасное июньское утро с одной из таких благотворительных поездок, мистрисс Меллиш сошла с лошади у леса и велела конюху отвести ее домой.

— Мне хочется пройти пешком по лесу, Джозеф, — сказала она, — утро такое прекрасное. Отведи Мазепу, а если увидишь мистера Меллиша, скажи ему, что я сейчас буду дома.

Конюх уехал, ведя за собою лошадь Авроры.

Мистрисс Меллиш подобрала складки своей амазонки и медленно пошла по лесу, под тенью которого Тольбот и Люси бродили в тот апрельский день, который запечатлел судьбу молодой девицы.

Аврора вздумала воротиться домой через этот лес, потому что, будучи совершенно счастлива, она хотела продолжить то чувство восторга, которым наполняло ее сердце приятная теплота лета. Жужжанье насекомых, богатый колорит леса, запах цветов, журчанье воды — все смешалось в одно восхитительное целое и делало землю чудно прелестною.

Аврора чувствовала, смотря на длинные аллеи и сквозь отдаленные прогалины леса на обширный парк и луг, на живописное неправильное здание, полуготическое, полуелисаветинское, покрытое плющом и яркими листьями, она чувствовала, говорю я, что вся эта прекрасная картина — ее собственность, или ее мужа, что было одно и то же. Никогда не сожалела она о своем замужестве, никогда не была она — как я уже говорила прежде — неверна ему ни одной мыслью.

В одной части леса местность значительно повышалась, так что дом, стоявший низко, ясно виднелся, когда в деревьях был прорыв. Эта возвышенность считалась лучшим местом в лесу и тут была выстроена беседка — легкое деревянное здание, пришедшее в упадок последние годы, но все еще бывшее приятным отдохновением в летний день; там стоял деревянный стол, широкая скамейка, а от солнца и ветра укрывали тут низкие ветви великолепного бука. В нескольких шагах от этой беседки был пруд, поверхность которого была так покрыта лилиями и перепутанными травами, что близорукий путник мог ошибочно провалиться туда.

Аврора шла мимо этого места и вдруг вздрогнула от испуга, увидев человека, спавшего возле этого пруда. Она быстро оправилась, вспомнив, что Джон позволил проходить всем по этому лесу; но она опять вздрогнул, когда человек, проснувшийся при шуме ее шагов, поднял голову и обнаружил бледное лицо Стива.

Он медленно приподнялся, увидев мистрисс Меллиш, и ушел, смотря на нее, но не говоря ни слова.

Аврора не могла удержаться от трепета, как будто ее шаги вызвали какое-нибудь ядовитое существо.

Стив Гэргрэвиз исчез между деревьями, когда мистрисс Меллиш проходила, гордо подняв голову, но щеки ее были несколько бледнее, чем до этой неожиданной встречи со Стивом.

Ее радостное чувство, внушенное ей этим летним днем, вдруг оставило ее, когда она встретила Стивена Гэргрэвиза; светлая улыбка, бывшая даже светлее утреннего солнца, исчезла и оставила ее лицо необыкновенно серьезным.

— Боже мой! — воскликнула Аврора, — как я глупа! Я, право, боюсь этого человека — боюсь этого жалкого труса, который мог обидеть мою слабую старую собаку. Как будто подобное существо может сделать вред человеку.

Аврора шла медленно по лугу к той части дома, где находилось святилище мистера Меллиша. Она тихо вошла в открытое балконное окно и положила руку на плечо Джона, сидевшего за столом, покрытым счетными книгами и бумагами, разбросанными в беспорядке.

Он вздрогнул при прикосновении этой знакомой руки.

— Душа моя, как я рад, что ты пришла! Как долго тебя не было!

Она поглядела на свои маленькие часики. Бедный Джон закидал ее разными разностями. Он горевал, что она была богатая наследница и что он не может дать ей ничего, кроме обожания, своего простого, честного сердца.

— Только половина второго, глупенький старикашка, — сказала она, — почему ты говоришь, что я пришла поздно?

— Потому что мне нужно посоветоваться с тобою кое о чем, сказать тебе кое-что. Какие приятные известия!

— О чем?

— О берейторе.

Она пожала плечами и сжала свои красные губы с равнодушным движением.

— Это все? — сказала она.

— Да, но разве ты не рада, что мы, наконец, достали этого человека — именно, того, который нам нужен? Где же письмо Джона Пастерна?

Мистер Меллиш начал искать между бумагами, разбросанными на столе, между тем как Аврора, прислонившись к двери открытого балкона, смотрела на мужа и смеялась над его затруднениями.

К ней возвратилась ее веселость, и она казалась олицетворением беспечного счастья, стоя в одной из грациозных поз, свойственных ей, обрамленная жасмином, листья которого шевелились от тихого летнего ветерка, Она приподняла свою руку и сорвала розу над головой, говоря с мужем.

— Ты самый беспорядочный человек на свете, — сказала она, смеясь. — Я прозакладывала бы пять против одного, что ты не найдешь этого письма.

Я боюсь, что мистер Меллиш пробормотал ругательство, перебирая беспорядочную кучу бумаг.

— У меня было это письмо за пять минут до твоего прихода, Аврора, — сказал он, — а теперь вовсе его не видно… а, вот оно!

Мистер Меллиш развернул его и, разгладив его на столе перед собою, прокашлялся, прежде чем начал читать. Аврора стояла наполовину в комнате, наполовину на балконе, напевая какую-то песенку и стараясь сорвать упрямую полураспустившуюся розу, которую она не могла достать рукой.

— Ты слушаешь, Аврора?

— Да, милый и дорогой.

— Но поди же сюда. Ты не можешь слышать там ни одного слова.

— Аврора пожала плечами, как бы говоря: «Я повинуюсь приказанию тирана» и отошла на несколько шагов от балкона; потом, глядя на Джона с очаровательно-дерзким движением головы, сложила руки за спиной и сказала Джону, что она будет послушна. Она была беззаботное и пылкое существо; счастливая, великодушная, любящая женщина принимала жизнь как летний праздник и благодарила Бога за его милосердие, делавшее жизнь так приятной для нее.

Джон Пастерн начинал свое письмо извинением, что так долго не писал. Он потерял адрес того человека, которого хотела рекомендовать, и ждал, пока тот написал к нему во второй раз.

«Я думаю, что он очень будет для вас годиться, — прибавлял он. — Он хорошо знает свое дело и очень опытен как грум, жокей и берейтор. Ему только тридцать лет; но несколько времени тому назад один несчастный случай сделал его хромым на всю жизнь. Он чуть не был убит на скачке в Пруссии и больше года пролежал в больнице в Берлине. Его зовут Джэмс Коньерс, и он имеет аттестат, от…

Письмо выпало из рук Джона Меллиша; жена его не вскрикнула — нет, это был не крик, а самый ужасный вопль, когда-либо вырывавшийся из груди женщины во всю продолжительную историю женских страданий.

— Аврора! Аврора! — воскликнул Джон.

И собственное лицо его переменилось и побледнело при взгляде на ее лицо. Такой ужасный переворот совершился с нею во время чтения этого письма, что потрясение его не могло бы быть сильнее, если бы он увидел другую женщину на ее месте.