Мэри Брэддон - Аврора Флойд

— Где вы были? Я и Джон спрашивали вас раз десять.

Мисс Люси Флойд объяснила, что она была в лесу с новым романом. Она сказала это с таким замешательством и так краснея, что как будто было какое-нибудь преступление в том, что она провела в лесу апрельское утро; а когда ее спросили, зачем она оставалась так долго и была ли одна все это время, бедная Люси еще больше сконфузилась и объявила, что она была одна, то есть по большей части, но что капитан Бёльстрод…

Но когда она старалась произнести это имя, это возлюбленное, это священное имя — голос Люси Флойд прервался, и она залилась слезами.

Аврора положила к себе на грудь личико своей кузины и матерински глядела на эти заплаканные голубые глаза.

— Люси, моя милочка, — сказала она, — неужели так, как я думаю, как я желаю: Тольбот любит вас?

— Он просил меня выйти за него замуж, — шепнула Люси.

— И вы, вы согласились — вы любите его?

Люси Флойд отвечала только новым потоком слез.

— Ну, моя милочка, как это удивляет меня! Давно ли это, Люси? Как давно любите вы его?

— С первого часа, как я увидела его, — прошептала Люси. — С того дня, как он в первый раз приехал в Фельден. О, Аврора! Я знаю, как я была сумасбродна и слаба; я ненавижу себя за это сумасбродство, но он так добр, так благороден, так…

— Моя глупенькая душечка, и потому, что он так добр и благороден и просил вас быть его женой, вы пролили столько слез, как если бы он просил вас быть на его похоронах! Моя нежная Люси, вы любили его все время, а ко мне были так кротки и добры — ко мне, когда я была настолько эгоистка, что не угадывала… Возлюбленная моя! Вы во сто раз более годитесь для него, чем я, и будете столько же счастливы, сколько счастлива я с этим смешным старикашкой, Джоном.

Глаза Авроры наполнились слезами при этих словах. Она была искренне рада, что Тольбот Бёльстрод утешился, гораздо более рада даже, чем ее сентиментальная кузина была рада своему счастью.

Тольбот Бёльстрод оставался несколько дней в Меллишском Парке. Какими счастливыми были эти дни для Люси Флойд! А потом уехал, приняв поздравления от Джона и Авроры.

Он прямо отправился в виллу Александра Флойда, в Фельгэм; делая предложение отцу Люси, нечего было бояться, что он получит отказ, потому что Тольбот Бёльстрод, будущий владелец Бёльстродского замка, был прекрасной партией для дочери младшего компаньона фирмы Флойд, молодой девицы, которая не могла надеяться на большое наследство, имея полдюжины братьев и сестер.

И так капитан Бёльстрод воротился в Лондон женихом Люси Флойд, воротился с тихой радостью в сердце, совсем не похожей на бурные восторги прошлого. Он был счастлив выбором, сделанным им спокойно и бесстрастно.

Он любил Аврору за ее красоту и очарование; он решился жениться на Люси, потому что часто ее видел, внимательно наблюдал за нею и считал ее совершенно такою, какой женщина должна быть. Может быть, если строго сказать правду, главное очарование Люси в глазах капитана заключалось в том обожании, которое она так наивно выказала ему. Он принял ее обожание с спокойной, бессознательной ясностью, и считал Люси умнейшей из женщин.

Мистрисс Александр была изумлена, когда бывший жених Авроры стал просить руки ее дочери. Она так была озабочена своим большим семейством, что не могла быть проницательной наблюдательницей, и никогда не подозревала состояния сердца Люси. Она была рада, что ее дочь сделала честь ее превосходному воспитанию, и имела слишком много здравого смысла, чтобы отказать такому выгодному жениху, как капитан Бёльстрод. И так как препятствий никаких не было, а помолвленные давно знали и уважали друг друга, то было решено, по просьбе капитана, что свадьба будет в начале июня, а медовой месяц проведен в Бёльстродском замке.

В конце мая мистер и мистрисс Меллиш поехали в Фельден на свадьбу к Люси, которая совершилась очень парадно в Фельгэме. Арчибальд Флойд подарил Люси вексель в пять тысяч фунтов, когда новобрачные воротились из церкви.

Во время брачной церемонии Тольбот Бёльстрод готов был протереть себе глаза, думая, что все это сон. Наверно сон, потому что возле него стояла бледная, белокурая девушка, между тем как женщина, выбранная им два года тому назад, стояла в группе позади него и смотрела на церемонию счастливой зрительницей. Но когда он почувствовал, что на руке его дрожит маленькая ручка, он вспомнил, что это не сон и что жизнь имеет для него с этого часа новые и торжественные обязанности.

Теперь, когда обе мои героини замужем, читатель, опытный в физиологии романа, может заключить, что история моя кончена и что занавес готов упасть после последнего акта драмы и что мне ничего более не остается, как просить снисхождения в недостатках действующих лиц.

Однако, разве настоящая драма в жизни всегда кончается на ступенях алтаря? Разве человек перестает существовать, действовать и страдать, когда он женится? Разве необходимо, чтобы романист, посвятив три тома описанию шестинедельного ухаживанья за невестой, только на полстранице расскажет нам о событиях всей последующей жизни.

Аврора замужем, пристроена, счастлива и укрыта, по-видимому, от всех опасностей под крылышком своего сильного обожателя; но из этого не следует, чтобы история ее жизни была кончена. Она спаслась от кораблекрушения на время, благополучно вышла на приятный берег; но буря, может быть, еще омрачит горизонт, а гром грозно гремит вдали.

Джон Меллиш оставил для себя одну комнату в нижнем этаже своего дома, веселую, просторную комнату, с французскими окнами, отворявшимися на луг и открытыми от солнца галереей, обвитой жасмином и розами. Это была очень приятная комната для лета; пол был покрыт индийской циновкой вместо ковра, а кресла были легкие, плетеные.

Над камином висел портрет отца Джона; а напротив этого произведения искусства висел портрет любимой охотничьей лошади этого джентльмена, а над ним пара светло вычищенных шпор, сверкающие колесца которых часто пронзали бока этого верного коня.

В этой комнате мистер Меллиш держал свои хлысты, трости, рапиры, фехтовальные палки, боксерские перчатки, шпоры, ружья, пистолеты, пороховницы, рыболовные снаряды, охотничьих собак. Много счастливых утр провел владелец Меллишского парка в приятном занятии чистить, поправлять, рассматривать все эти сокровища. У него было столько сапог, что их достало бы на половину Лейстершира, а хлыстов его достало бы на всех мельтонских охотников. Окруженный этими сокровищами, точно будто в храме, посвященном божествам бега и охоты, мистер Джон Меллиш держал торжественную аудиенцию с своим берейтором и главным конюхом о делах конюшен.

Аврора имела обыкновение беспрестанно заглядывать в эту комнату, к большому восторгу обожавшего ее мужа, который находил, однако, что черные глаза его божества были ужасной помехою делу; кроме разве только, когда он мог уговорить мистрисс Меллиш присоединиться к рассуждениям и помочь своим могучим разумом совещанию. Она была таким блистательным существом, что казалась сведущею во всяком предмете, о котором говорила, и простодушный йоркширец считал ее и умнейшей, и благороднейшей, и прелестнейшей из женщин.

Мистер и мистрисс Меллиш воротились в Йоркшир немедленно после свадьбы Люси. Бедный Джон беспокоился о своих конюшнях, потому что его берейтор был жертвою хронического ревматизма, а мистер Пастерн еще не прислал сведений о молодом человеке, о котором он говорил на йоркширских скачках.

— Я оставлю Лэнгли, — сказал Джон Авроре, говоря о своем старом берейторе, — потому что он честный человек и его мнение всегда будет мне полезно. Он может с женою занимать по-прежнему комнаты над конюшнями, а новый, кто бы он ни был, может жить в домике привратника на северной стороне Парка. В те ворота никто никогда не ходит, привратника там нет и коттедж заперт уже Два года. Как я желаю, чтобы Джон Пастерн написал!

— А я желаю все, чего желаешь ты, мой драгоценный, — почтительно сказала Аврора своему счастливому рабу.

Весьма мало было слышно о Стиве Гэргрэвизе с того дня, как Джон Меллиш его выгнал из своей службы. Один из конюхов видел его в деревеньке возле Парка, и Стивен сказал ему, что он смотрит за лошадью и экипажем приходского доктора. Стив особенно расспрашивал о мистрисс Меллиш, что Аврора делала и говорила, куда она ездила, кого она видела, согласно ли жила с мужем, так что, наконец, конюх, хотя простой деревенский парень, отказался отвечать на расспросы о своей госпоже.

Стив Гэргрэвиз потирал свои грубые, жилистые руки и хихикал, говоря об Авроре.

— Она очень горда, — бормотал он тем беззвучным шепотом, который всегда казался странен. — Она прибила меня своим хлыстом, но я не сержусь — не сержусь. Она красавица; желаю мистеру Меллишу счастья с его женой.

Конюх не знал, как ему это принять: за комплимент или за дерзость. Он кивнул головою Стиву и ушел, оставив его все потирающим руки и нашептывающим что-то об Авроре Меллиш, которая давным-давно забыла о своей встрече с Стивеном Гэргрэвизом.

И вероятно ли, чтобы она помнила о нем? Вероятно ли, чтобы она пугалась потому, что бледнолицая вдова мистрисс Уальтер Поуэлль ненавидела ее? Сильная своею молодостью и красотой, богатая своим счастьем, защищаемая любовью мужа, как могла Аврора думать об опасности? Как могла она опасаться несчастья? Она каждый день благодарила Бога, что неприятности ее юности прошли и что ее путь в жизни лежал отныне по гладким и приятным местам, где не могло быть опасности.

Люси жила в Бёльстродском замке, приобретая любовь своей свекрови, которая покровительствовала своей невестке с надменной добротой, и приняла краснеющее и робкое создание под свое крылышко.

Леди Бёльстрод была очень довольна выбором сына. Конечно, он мог жениться гораздо лучше относительно положения и состояния, как эта леди намекнула Тольботу, и в своем материнском беспокойстве она предпочла бы, чтобы он женился на ком бы то ни было, только не на кузине этой мисс Флойд, которая убежала из школы и наделала там такого скандала. Но сердце леди Бёльстрод согрелось для Люси, которая была так кротка и смиренна и всегда говорила о Тольботе как о высшем существе, что удовлетворяло материнскому тщеславию ее сиятельства.