Капитан Бёльстрод задумчиво смотрел из окна, а она ушла заботиться о спасении этой бедной сокрушенной души.

Во-первых, она побежала сказать мистеру Джону Меллишу о своем открытии: у нее было обыкновение сообщать ему все известия — и важные, и ничтожные.

— Мой возлюбленный старикашка, — сказала она (у нее также было обыкновение называть его разными нежными названиями, может быть, она делала это для успокоения своей совести, зная что она мучает его) — мой дорогой милашка, я сделала открытие.

— Насчет кобылы?

— Насчет Тольбота Бёльстрода.

Джон коварно подмигнул своими голубыми глазами; он, очевидно, был почти приготовлен к тому, что будет.

— Насчет чего, Лолли?

Лолли была изменением Авроры, придуманным Джоном Меллишем.

— Я, право, боюсь, мой драгоценный душка, что он не совсем оправился от…

— От того, что я отнял тебя у него! — заревел Джон. — Я так и думал. Бедный Тольбот! Я видел, что ему хотелось бы прибить меня на Йоркских скачках. Честное слово, мне его жаль!

И в знак своего сострадания, мистер Меллиш захохотал тем веселым, шумным, но музыкальным смехом, который Тольбот мог почти слышать на другом конце дома.

Это была любимая фантазия Джона, он был твердо уверен, что приобрел привязанность Авроры при совместничестве капитана Бёльстрода, и оставался в приятном неведении о том, что капитан отказался от всяких притязаний на руку мисс Флойд еще месяцев за десять до того, как предложение его, Джона, было принято.

Это чистосердечное, пылкое существо имело привычку обманывать себя таким образом. Он видел все во вселенной именно так, как желал видеть: всех мужчин и женщин добрыми и честными, жизнь — одним продолжительным приятным путешествием на хорошо снабженном корабле, только с пассажирами первого класса. Он был именно из таких людей, которые всего вероятнее перережут себе горло или примут яд в тот день, когда в первый раз встретят черное лицо заботы.

— Что же нам делать с этим бедняжкой, Лолли?

— Женить его! — воскликнула мистрисс Меллиш.

— На обоих нас? — простодушно спросил Джон.

— Ах, дружок! Какой же ты непонятливый! Нет, женить его на Люси Флойд, моей кузине, и удержать Бёльстродское поместье в нашей фамилии.

— Женить его на Люси!

— Да, почему же нет? Она училась истории, географии, астрономии, ботанике, геологии, конхиологии и энтомологии, она нарисовала Бог знает сколько птиц и цветов, стало быть ей лучше всего выйти за Тольбота Бёльстрода.

Джон имел свои причины согласиться с Авророю в этом: он вспомнил тайну бедной Люси, тайну, узнанную им год тому назад в Фельдене, тайну, открытую ему какой-то таинственной симпатической силою, принадлежащей безнадежной любви, поэтому мистер Меллиш обещал содействовать плану Авроры и оба свата принялись придумывать западню, в которую надо было поймать Тольбота, ни на минуту не воображая, что пока они ломали себе голову, придумывая, как усовершенствовать свой план, жертва спокойно шла по лугу, освещенному солнцем, к той самой судьбе, которую они назначали для нее.

Да, Тольбот Бёльстрод томными шагами шел навстречу своей судьбе в лесу, смежном с парком. Лесные анемоны трепетали от весеннего ветерка; бледные буквицы выглядывали из укрывающих их листьев, а в тенистых уголках, под низко раскинувшимися ветвями вязов и буков, дубов и ясеней, фиалки скрывали свою пурпурную красоту от пошлых глаз. Прелестное было местечко, настоящее лесное святилище, в темных аркадах которого человек мог сбросить свою ношу и сделаться ребенком!

Капитан Бёльстрод, проходя через луг, был не в весьма приятном расположении духа; но какое-то смягчающее влияние овладело им на пороге этого лесистого убежища, заставившее его чувствовать себя как-то лучше. Он начал расспрашивать себя, как он будет играть роль в этой драме жизни.

«Великий Боже! — думал он, — какой постыдный трус, какой негодяй сделался я вследствие одной горести в моей жизни. Равнодушный сын, беспечный брат, бесполезное существо, кое-как влачу я жизнь над политической экономией. Неужели печальное сомнение в каждом живом существе пойдет со мною в могилу? Менее, чем два года тому назад, у меня ныло сердце при мысли, что я прожил тридцать два года и никогда не был любим. После того… после того… после того я выдержал краткую горячку жизни и очутился — где? именно там, где я был прежде, все одиноким, в печальном путешествии, только несколько ближе к концу».

Он медленно шел вперед по лесной тропинке.

«Я требовал слишком много, — рассуждал Тольбот сам с собою, — я требовал слишком много; я поддался очарованию сирены и рассердился, что у ней не было белых крыльев ангела. Я был пленен очарованием прелестной женщины, когда мне следовало искать жену с благородной душой».

Он все глубже входил в лес. Длинная аркада буков и вязов привела его к одному месту, где он увидел в одном лесистом уголке того же самого золотистого ангела, которого видел в гостиной Фельдена — Люси Флойд с бледным ореолом на голове. Ее широкая соломенная шляпа лежала на коленях, наполненная анемонами и фиалками, а в руке она держала третий том какого-то романа.

Как много в жизни зависит от случая! Если бы не эта внезапная встреча. Тольбот Бёльстрод лег бы в могилу, не зная о любви Люси к нему. Облокотившись о широкий ствол бука, Тольбот Бёльстрод глядел на прелестное личико, вспыхнувшее от его взора, и первый проблеск тайны Люси засиял в его душе. В эту минуту он не думал воспользоваться этим открытием, не думал о том, что скажет после. Его душа была наполнена тою бурей волнения, которая вырвалась у него перед Авророй в диком крике. Ревность, бешенство, сожаление, отчаяние, зависть, любовь и ненависть — все противоречащие чувства, боровшиеся в его душе при виде счастья Авроры, все еще трепетали в его груди, и первые слова, сказанные им, обнаружили мысли, преобладавшие в нем.

— Ваша кузина очень счастлива в своей новой жизни, мисс Флойд, — сказал он.

Люси поглядела на него с удивлением. В первый раз заговорил он с нею об Авроре.

— Да, — отвечала она спокойно, — я думаю, что она счастлива.

Капитан Бёльстрод махнул своей тростью по анемонам и срубил головки трепещущих цветков. Он думал несколько свирепо: «Какой стыд, что эта великолепная Аврора могла быть счастлива с высоким, широкоплечим, веселым Джоном Меллишем!» Он не мог понять странной аномалии, не мог открыть разгадку тайны, не мог понять, что преданная любовь этого дюжего йоркширца была сама по себе так сильна, что могла победить все затруднения.

Мало-помалу он и Люси начали говорить об Авроре, и мисс Флойд рассказала своему собеседнику о том печальном времени в Фельдене, когда отчаивались в жизни наследницы.

Стало быть, Аврора таки истинно его любила; она любила и страдала, и пережила свое огорчение, и забыла Тольбота, и стала счастлива. Вся история была сказана в одной этой фразе. Он сердился на бёльстродскую гордость, которая стала между ним и его счастьем.

Он сказал сочувствующей Люси о своей горести; рассказал ей, что ошибочная гордость разлучила его с Авророй. Люси, по-своему, кротко и невинно усиливалась утешить сильного мужчину в его слабости и этим усилием обнаружила — ах! как просто и прозрачно! — старую тайну, так долго скрывавшуюся от него.

Тольбот Бёльстрод увидел, что он любим и, из признательности, предложил печальную золу, оставшуюся от того огня, который так ярко горел перед жертвенником Авроры. Не призирайте бедную Люси, что она приняла забытого любовника своей кузины со смиренной признательностью, мало того, с безумным восторгом, с радостным страхом и трепетом. Она любила его так много и так долго! Простите ее и пожалейте о ней: она была из тех чистых и невинных созданий, все существо которых сосредоточивается в любви, которым страсть, гнев и гордость неизвестны, которые живут только для любви и любят до самой смерти.

Тольбот Бёльстрод сказал Люси Флойд, что он любил Аврору всею силою своей души, но что теперь битва кончена, и он, пораженный воин, нуждается в утешительнице для своих преклонных лет: захочет ли она, может ли отдать свою руку тому, кто будет стараться исполнить супружескую обязанность и сделать ее счастливою? Счастливой? Люси была бы счастлива, если бы он попросил ее быть его рабой, была бы счастлива, если бы была судомойкой в Бёльстродском замке, лишь бы ей можно было видеть смуглое лицо, любимое ею, видеть хоть два раза в день сквозь тусклые стекла кухонного окна.

Она была самая необщительная из женщин и, кроме румянца, опущенных ресниц и слезы, трепетавшей на этих мягких, каштановых ресницах, ничем не отвечала на предложение капитана, пока, наконец, он взял ее за руку и добился от нее согласия, произнесенного самым тихим шепотом.

Боже великий! Как жаль этих женщин, которые чувствуют так много и обнаруживают так мало! Черноглазые пылкие существа, говорящие вам безбоязненно, что они любят или ненавидят вас — кидаются к вам на шею или грозят вам ножом — они живут своим волнением; а эти кроткие существа любят и не подают знака. Они сидят, как Терпение на монументе, и улыбаются, и никто не прочтет печального значения этой грустной улыбки. Печаль, как червь в цветке, точит их румяные щеки, а сострадательные родственники говорят им, что они страдают от желчи и советуют какое-нибудь домашнее лекарство от их бледности. Их внутренняя жизнь, может быть, трагедия, полная крови и слез, между тем как внешняя жизнь — какая-нибудь скучная и домашняя драма будничной жизни.

Единственный внешний признак, каким Люси обнаружила состояние своего сердца, было согласие, произнесенное дрожащим шепотом, а между тем какая буря волнений происходила внутри ее. Кисейные складки ее платья поднимались и опускались, но если бы дело шло о ее жизни, она не могла бы дать лучшего ответа на предложение Тольбота.

Волнение ее обнаружилось уже после. Аврора встретила кузину в коридоре, в который открывались их комнаты, и, утащив Люси в свою уборную, спросила беглянку, где она была.