Шумное счастье Джона Меллиша казалось заразительным: Эндрю Флойд был в восхищении от выбора своей кузины. Она уже не отказывалась ездить с ним верхом.

Ни малейшее волнение не нарушало ровного течения жизни жениха и невесты. Йоркширец успел понравиться всем родным своего черноглазого божества. Он льстил их слабостям, потакал их прихотям, предупреждал их желания и так ухаживал за всеми, что я боюсь, как бы между Джоном и Тольботом не делали сравнений, невыгодных для гордого офицера.

Между женихом и невестой была невозможна никакая ссора, потому что Джон следовал за своей возлюбленной как невольник, живший только для того, чтобы исполнять ее приказания; а Аврора принимала его преданность, как султанша, с грацией, которая шла к ней удивительно. Снова стала она ходить в конюшню и осматривать лошадей своего отца, в первый раз после того, как уехала из Фельдена в парижскую школу; снова стала она ездить верхом в шляпе, возбуждавшей большую критику: эта шляпа вошла теперь во всеобщее употребление, но была еще нова для света осенью пятьдесят восьмого года.

Ее раннее девичество как будто воротились к ней снова. Точно будто два года с половиною, в которые она уезжала из дома и воротилась домой, в которые встретилась и рассталась с Тольботом Бёльстродом, были вычеркнуты из ее жизни, оставив ее в таком же свежем и ясном расположении духа, в каком она была до бурного свидания с отцом в кабинете в июне пятьдесят шестого года.

Все окрестное дворянство приехало на свадьбу в бекингэмскую церковь, и должно было признаться, что мисс Флойд была чудно-хороша в девственном венке из померанцевых цветов и в длинном кружевном воале; ей очень было хотелось венчаться в шляпке, но этого не позволили ее кузины.

Ричард Гентер распоряжался свадебным пиршеством, которое было великолепно. Джон Меллиш то плакал, то смеялся в это достопамятное утро. Богу известно, сколько раз он пожимал руку Арчибальду Флойду, отводил его в уединенные углы и клялся со слезами, струившимися по его широким щекам, быть добрым мужем для дочери старика, так что седовласый старый шотландец, вероятно, почувствовал облегчение, когда Аврора, шумя своим фиолетовым платьем из моар-антик и окруженная своими подругами, сошла с лестницы, чтобы проститься с своим возлюбленным отцом, прежде чем ретивые кони увезли мистера и мистрисс Меллиш на станцию лондонской железной дороги.

Мистрисс Меллиш! Да, она была теперь мистрисс Меллиш. Тольбот Бёльстрод прочел о ее замужестве в той самой газете, в которой он думал, может быть, прочесть о ее смерти. Как пошло кончился роман! Какое серое, ежедневное небо сменило страшную молнию! Не прошло и года после того как земной шар казался ему в каком-то оцепенении по милости его неприятности, а теперь он был в парламенте и толстел, как говорили его злые друзья; а она — она, которой следовало бы давно умереть, вышла замуж за йоркширского помещика и, без сомнения, займет свое место в графстве и будет в деревне играть роль благодетельницы и жить счастливо всю жизнь. Он скомкал газету и швырнул ее с бешенством и досадой.

— А я думал, что она любила меня! — закричал он.

И она любила тебя, Тольбот Бёльстрод, любила так, как никогда не будет любить этого честного, великодушного, преданного Джона Меллиша, хотя может быть, со временем и отдаст ему привязанность, которая получше этой любви. Она любила тебя с романической фантазией и с благоговейным восторгом, и смиренно старалась переделать свою натуру, чтобы сделаться достойной твоего высокого превосходства. Она любила тебя, как женщины любят только в первой юности, как они редко любят человека, за которого выходят впоследствии замуж. Дерево, может быть, становится крепче, когда подрежут первые тонкие ветви, чтобы дать место крепким и раскидистым ветвям, под которыми могут укрыться муж и дети.

Но Тольбот не мог видеть всего этого. Он видел только это краткое известие в «Times»: «Джон Меллиш, владелец Меллишского парка, близ Донкэстера, вступает в брак с Авророю, единственной дочерью Арчибальда Флойда, банкира, владельца Фельденского поместья, в Кенте». Тольбот рассердился на предмет своей прежней любви, а потом еще больше рассердился на себя за этот гнев и неистово принялся за свои книги, чтобы приготовиться к наступающим заседаниям; и опять взялся он за ружье и уходил на «голую степь», как в первом пылу своего горя.

К концу января слуги в Меллишском парке приготовлялись к приему мистера Джона и его молодой жены, приготовлялись с любовью, потому что им было приятно, что у господина их будет существо, которое будет удерживать его дома.

Архитекторам и обойщикам было много дела в короткие зимние дни: они приготовляли амфиладу комнат для мистрисс Меллиш в западном или, как он назывался в готическом флигеле дома; комнаты сияли золотом и розами, как средневековая капелла. Если бы Джон мог истратить половину своего состояния на убранство этих комнат, он охотно бы сделал это. Он так гордился своей молодой женой, что думал, что не сумеет устроить достаточно богатого кивота для своего сокровища.

Дошло до того, что дом, в котором честные провинциальные сквайры и их благоразумные супруги спокойно жили почти три столетия, был почти сызнова перестроен весь, и прежде чем Джон счел его достойным дочери банкира. Конюхи и грумы пожимали плечами, слыша стук инструментов каменщиков и стекольщиков в поправляемых комнатах. Они предполагали, что конюшни останутся теперь в пренебрежении и что мистер Меллиш будет теперь всегда привязан к переднику жены. С удовольствием услышали они, что мистрисс Меллиш любит верховую езду и охоту и, без сомнения, со временем пристрастится и к скачкам, как следует даме в ее положении и с ее богатством.

Колокола в деревенской церкви трезвонили громко и весело, когда карета четверней, встретившая Джона и жену его в Донкэстере, въехала в ворота Меллишского парка и остановилась у парадной двери. Громко приветствовали Аврору голоса чистосердечных йоркширцев, когда она вышла из кареты и прошла в старую дубовую переднюю, украшенную зеленью и девизами с разными дружескими надписями, более замечательными их добрым значением, чем орфографией.

Слуги были восхищены выбором своего господина. Аврора была так блистательно прекрасна, что простодушные создания принимали ее красоту, как мы принимаем солнечный свет, и чувствовали теплоту от этой лучезарной красоты, в такой мере, что и классическое совершенство не могло внушить этого в более значительной степени.

Они не могли не восхищаться блестящими глазами Авроры, ее белыми зубами, сиявшими между полных пунцовых губ, ее ярким румянцем, густою короною глянцевитых волос. Красота ее принадлежала к тому роскошному и великолепному роду красоты, который всегда производит эффект на толпу, а очарование ее обращения почти походило на волшебство по своему могуществу над простыми людьми.

Я теряюсь в усилиях описать женственное упоение, и чудное очарование, производимое этой черноглазой сиреной. Верно, тайна ее могущества заключалась в жизненности ее натуры, посредством которой она носила с собою, как атмосферу, жизнь и одушевление, так что скучные люди становились веселы от ее заразительного присутствия, или может быть, истинное очарование ее обращения заключалось в этой детской бессознательности, в ее собственной личности, бессознательности, которая делала ее впечатлительной и симпатичной, способной живо чувствовать горести других, хотя характер у ней был необыкновенно веселый.

Когда новобрачные приехали, мистрисс Уалтер Поуэлль была перемещена из Фельдена в Меллишский парк. Йоркширская ключница должна была передать исполнительную власть вдове прапорщика, которая должна была избавлять Аврору от всех хлопот.

— Сохрани Бог твоих, Джон, друзей, есть обед, заказанный мною, — сказала мистрисс Меллиш, откровенно признаваясь в своем поведении; — я также рада, что нам не придется выгонять бедняжку. Эти длинные столбцы объявлений в «Times» нагоняют на меня дурноту, когда я подумаю, что гувернантка должна встречать в свете. Я не могу ездить в карете и «быть признательной к моим преимуществам», как выражается мистрисс Александр, когда вспомню о страданиях других. Я чувствую недовольство своей судьбой и думаю, что нехорошо быть богатой и счастливой, видя, как много страдальцев на свете, поэтому я рада, что мы можем дать мистрисс Поуэлль какое-нибудь дело в Меллишском парке.

Вдова прапорщика была рада, остаться на таком спокойном месте; но не была благодарна Авроре за это, не была благодарна ей потому, что ненавидела ее. За что она ненавидела ее? Она ненавидела ее за те благодеяния, которыми пользовалась от нее, или скорей, за то, что Аврора имела возможность оказывать подобные благодеяния. Она ненавидела, как вообще подобные ей, ограниченные и ленивые существа ненавидят откровенных и великодушных людей, ненавидела ее, как завистливые всегда будут ненавидеть счастливых.

Если бы мистрисс Уалтер Поуэлль была герцогиней, а Аврора мела улицы, и тогда она все-таки ненавидела бы ее за ее великолепные глаза и блестящие зубы, за ее величественную осанку и великодушную душу. Эта бледная белокурая женщина считала себя жалкою в присутствии Авроры, и ненавидела роскошную жизнь этой натуры, которая заставляла ее сознавать ничтожество собственной личности. Она ненавидела мистрисс Меллиш за обладание теми атрибутами, которые были более богатыми дарами, чем все богатство банка Флойд. Но подчиненные ненавидят самым приличным образом — тайно, в глубоких изгибах души, настраивая свое лицо неизменною улыбкою — улыбкою, которую они надевают каждое утро с чистым воротничком и снимают ночью, когда ложатся в постель.

Так как, по мудрому устройству Провидения, один человек не может ненавидеть другого без того, чтобы этот другой не имел смутного сознания об этом чувстве, то Аврора чувствовала, что привязанность мистрисс Поуэлль к ней не весьма глубока; но эта беззаботная женщина не старалась изведать глубину неприязненности, таившейся в груди вдовы прапорщика.