Мэри Брэддон - Аврора Флойд

День был ясный; легкий снежок убелял землю; каждая ветка на деревьях резко отделялась от холодного голубого зимнего неба. Банкир предложил отослать домой экипажи и пешком пройти в Фельден. Тольбот Бёльстрод предложил Авроре свою руку, обрадовавшись случаю побыть глаз на глаз с своей невестой.

Джон Меллиш шел с Арчибальдом Флойдом; йоркширец был особенный фаворит банкира, а Люси затерялась в группе братьев, сестер и кузенов.

— Мы вчера так суетились с детьми, — сказал Тольбот, — что и забыл сказать вам, Аврора, что я получил письмо от моей матери.

Мисс Флойд подняла на него глаза с своим блестящим взглядом. Ей всегда было приятно слышать о леди Бёльстрод.

— Разумеется, в этом письме очень мало новостей, — прибавил Тольбот: — в Бёльстроде мало случается такого, о чем стоило бы говорить. Но есть одна новость, касающаяся вас.

— Касающаяся меня?

— Да. Вы помните мою кузину Констэнс Тривильян?

— Да…

— Она воротилась из Парижа; ее воспитание окончено наконец; она приехала провести Рождество в Бёльстроде… Боже мой, Аврора! Что с вами?

Лицо ее побледнело, как лист почтовой бумаги, но рука, лежавшая на руке жениха, не задрожала. Может быть, если бы он обратил на это особенное внимание, он нашел бы эту руку необыкновенно неподвижной.

— Аврора, что с вами?

— Ничего. Зачем вы спрашиваете?

— Ваше лицо бледно, как…

— Это, верно, от холода — перебила Аврора, задрожав. — Расскажите мне о вашей кузине, об этой мисс Тривильян, когда она поехала в Бёльстродский замок?

— Она должна была приехать третьего дня. Мать моя ждала ее, когда писала ко мне.

— Леди Бёльстрод любит ее?

— Не очень. Констэнс несколько легкомысленная девушка.

— Третьего дня, — сказала Аврора. — Мисс Тривильян должна была приехать третьего дня. Письма из Корнваллиса приходят в Фельден после полудня — не так ли?

— Да, мой ангел.

— Вы сегодня получите письмо от вашей матери, Тольбот?

— Письмо сегодня! О, нет, Аврора, она никогда не пишет два дня сряду; редко более одного раза в неделю.

Мисс Флойд не отвечала на это и во всю дорогу была очень молчалива и отвечала самым кратким образом на вопросы Тольбота.

— Я уверен, что вы больны, Аврора, — сказал он, когда они поднимались на ступени террасы.

— Я больна.

— Но, мой ангел, что с вами? Позвольте мне сказать мистрисс Александр, или мистрисс Поуэлль. Позвольте мне поехать в Бикенгэм за доктором.

Аврора поглядела на Тольбота с печальной серьезностью в глазах.

— Мой глупенький Тольбот, — сказала она, — вы помните, что сказал Макбет своему доктору? Есть болезни, которых вылечить нельзя. Оставьте меня в покое; вы узнаете довольно скоро… вы узнаете очень скоро.

— Но, Аврора, что вы хотите сказать? Что может быть у вас на душе?

— А! Что в самом деле! Оставьте меня в покое, оставьте меня в покое, капитан Бёльстрод.

Он схватил ее за руки, но она вырвалась у него и убежала на лестницу в свою комнату.

Тольбот поспешил к Люси, с бледным, испуганным лицом.

— Ваша кузина больна, — сказал он, — ступайте к ней ради Бога и посмотрите, что с нею.

Люси немедленно повиновалась, но нашла дверь комнаты мисс Флойд запертою, и когда позвала Аврору и умоляла, чтобы она ее впустила, эта молодая девица закричала:

— Ступайте прочь, Люси Флойд! Ступайте прочь и оставьте меня в покое, если не хотите свести меня с ума!

Тольбот Бёльстрод не знал счастья в этот день. Он ходил из комнаты в комнату, надеясь найти Аврору то в бильярдной, то в гостиной, оставался в передней под предлогом смотреть на барометр и термометр, а на самом деле, чтобы слушать, не отворится ли дверь комнаты Авроры, Все двери в Фельден постоянно то отворялись, то запирались — так казалось Тольботу Бёльстроду.

У него не было предлога, чтобы проходить мимо дверей мисс Флойд, потому что его комната находилась в противоположном углу дома, но он оставался на широкой лестнице, смотреть на картины, висевшие на стенах, не видя ничего. Он надеялся, что Аврора придет к завтраку; но завтрак кончился без нее; и веселый смех и приятный разговор семейного собрания раздавались в ушах Тольбота как-то далеко-далеко, будто через какой-то широкий океан сомнений и замешательства.

Он провел этот день самым несчастным образом, непримеченный никем, кроме Люси, которая кротко наблюдала за ним, когда он то входил в гостиную, то выходил из нее. Ах! За многими мужчинами наблюдают любящие глаза, которых они не примечают! Сколько мужчин любимы нежными сердцами, тайну которых они не узнают никогда!

Вскоре после сумерек, Тольбот Бёльстрод пошел в свою комнату одеваться. Это было за несколько времени перед звонком, но он хотел одеться рано, чтобы непременно быть в гостиной, когда придет Аврора.

Он не взял с собою свечи, потому что на камине в его комнате всегда стояли свечи.

В этой приятной комнатке было почти темно, но огонь в камине позволял все-таки рассмотреть белый предмет на зеленой скатерти письменного стола. Белый предмет было письмо. Тольбот помешал уголья в камине и яркое пламя осветило комнату так светло, как днем, и взял письмо одной рукою, а другою зажег свечи на камине. Письмо было от его матери.

Аврора Флойд сказала ему, что он получит от нее письмо. Что все это значило? Я твердо верю, что мы имеем почти сверхъестественное предвидение наступающего бедствия, пророческий инстинкт, говорящий нам, что такое-то письмо или такой-то посланный, привезли неприятное известие. Тольбот Бёльстрод имел это предвидение, когда развертывал бумагу дрожащею рукою. Перед ним стояла тень с закрытым лицом, призрачная и неопределенная, но она стояла перед ним.

«Мой милый Тольбот, я знаю, что это письмо огорчит и расстроит тебя, но моя обязанность тем не менее ясно лежит передо мною. Я боюсь, что твое сердце вполне отдано мисс Флойд».

Стало быть, неприятное известие касалось Авроры; призрачная тень медленно поднимала свое черное покрывало, и лицо той, которую он любил больше всего на свете, виднелось за этим покрывалом.

«Но я знаю», — продолжало это безжалостное письмо, «что понятие о чести составляет самую сильную сторону в твоем характере, и что как ни любил ты эту девушку… (Боже, она говорила о его любви в прошедшем!), ты не позволишь себе запутаться в фальшивое положение вследствие сердечной слабости. В жизни Авроры Флойд есть какая-то тайна».

Эта фраза находилась в конце первой страницы, и прежде, чем дрожащая рука Тольбота Бёльстрода могла перевернуть лист, все сомнения, все опасения, все предчувствия, испытанные им, воротились к нему со сверхъестественной ясностью.

«Констэнс Тривильян приехала сюда вчера, и ты можешь вообразить, что вечером мы говорили о тебе и рассуждали о твоей помолвке».

Будь проклята легкомысленная женская болтовня! Тольбот смял письмо в руке и хотел швырнуть его от себя, но нет, его должно прочесть. Тень сомнения надо разобрать и победить, или на земле для него не будет покоя. Он продолжал читать письмо.

«Я сказала Констэнс, что мисс Флойд была воспитана в одном пансионе с нею и спросила, помнит ли она ее.

— Как! — сказала она, — это та самая мисс Флойд, которая так много наделала шуму? Та самая мисс Флойд, которая убежала из школы?»

«И она сказала мне, Тольбот, что мисс Флойд была привезена к девицам Ленар ее отцом, год тому назад, в июле, и что через две недели после своего приезда в школу она пропала; ее исчезновение, разумеется, возбудило большое волнение и большие толки между другими ученицами; говорили, что она бежала. Это дело было заглушено, но ты знаешь, что девушки любят болтать и из того, что Констэнс сказала мне, я воображаю, что о мисс Флойд говорили весьма неприятные вещи. Теперь ты говоришь, что дочь банкира воротилась в Фельден в сентябре. Где же была она в этот промежуток?»

Он не читал более. Один взгляд сказал ему, что в этом письме заключались материнские предостережения и увещания, как действовать в этом запутанном деле.

Он спрятал скомканное письмо в карман и опустился в кресло у камина.

Итак, в жизни этой женщины была тайна. Сомнения и подозрения, неопределенные опасения и недоумения удерживавшие его сначала и заставлявшие его бороться с его любовью, не были неосновательны. Для всего этого были причины, как для каждого инстинкта, влагаемого Провидением в наши сердца. Черная стена возвысилась около него и заперла его навсегда от любимой им женщины, от женщины, которую он любил так безрассудно, так неистово, от этой женщины, за которую он благодарил Бога в церкви только за несколько часов перед тем.

И она должна была сделаться его женою, может быть, матерью его детей. Он закрыл лицо холодными руками и громко рыдал. Не презирайте его за эту тоску: это были девственные слезы его мужского возраста. С самого младенчества не было слез на его глазах. Сохрани Бог, чтобы подобные слезы могли быть пролиты более одного раза в жизни! Агонию этой минуты нельзя было пережить два раза в жизни. Хриплые рыдания раздирали его грудь, как будто тело его было изрублено заржавевшей шпагой, а когда он отнял свои мокрые руки от лица, он удивлялся, отчего они не красны: ему казалось, что он должен был проливать кровавые слезы. Что должен был он сделать?

Отправиться к Авроре и спросить ее, что значило это письмо? Да, его образ действия был довольно ясен. Прилив надежды охватил его и прогнал его страх. Зачем он так скоро готов был сомневаться в ней? Он был жалкий трус, если подозревал ее — подозревал эту девушку, прозрачная душа которой так свободно открывалась перед ним, а каждый звук голоса был правдив! В своих сношениях с Авророй он более всего научился уважать в ее характере ее высокое чистосердечие.