Общество в Фельден было очень веселое. Детские голоса делали дам приятным, шумные мальчики из Итона и Уэстминстера лазили по баллюстрадам лестницы и играли в мяч на длинной каменной террасе. Эти молодые люди были все кузены Авроры Флойд и любили дочь банкира с детским обожанием, которого кроткая Люси внушить не могла.

Приятно было Тольботу Бёльстроду видеть, что куда ни ступила бы его будущая жена, любовь и восторг провожали ее по следам. Стало быть, страсть его к этому великолепному созданию не имела ничего странного и, стало быть, не сумасбродно же было любить ту, которая была любима всеми, знавшими ее. Гордый корнвалиец был счастлив и отдался своему счастью без дальнейшего протеста.

Любила ли его Аврора? Платила ли она ему надлежащим образом за его горячую преданность, за его слепое обожание? Она восхищалась им и уважала его, она гордилась им — гордилась той гордостью в его характере, которая делала его столь непохожим на нее; и Аврора была слишком впечатлительна и слишком правдива для того, чтобы скрывать это чувство от своего жениха; она обнаруживала также постоянное желание угождать своему будущему мужу, сдерживая, по крайней мере, все внешние признаки вкусов, столь неприятных для него.

Спортсментский журнал уже не валялся в фельденских комнатах, а когда Эндрю Флойд просил Аврору ехать с ним верхом, она отказалась от предложения, которому прежде была бы очень рада. Вместо того, чтобы участвовать в кройдонской охоте, мисс Флойд возила Тольбота и Люси в кабриолете по усыпанным морозом полям.

Люси всегда была спутницей и поверенной влюбленной; тяжело было ей слышать их счастливую болтовню о блестящей будущности, расстилавшейся перед ними, расстилавшейся далеко под тенистыми крылами времени, до могилы, украшенной гербами в Бёльстроде, где лягут муж и жена, отягченные годами и почестями, когда наступит время. Тяжело было ей помогать им составлять тысячи приятных планов, в которых — Господь, сжалься над нею! — она должна была участвовать. Но она кротко несла свой крест и никогда не говорила Тольботу Бёльстроду, что она сошла с ума и любила его и хотела умереть.

И Тольбота и Аврору беспокоили бледные щеки их кроткой спутницы, но все были готовы приписывать это простуде, или кашлю, или слабости сложения или какой-нибудь другой телесной болезни, которую можно было вылечить микстурами и пилюлями, и никто ни на минуту не воображал, чтобы что-нибудь дурное могло случиться с молодой девушкой, которая жила в роскошном доме, ездила в лавки в карете и имела более карманных денег, чем хотела тратить.

Сколько горестей породила праздность! Умирают ли от горестей те господа, которые пишут передовые статьи ежедневных газет? Сходят ли с ума от безнадежной любви адвокаты, имена которых являются почти в каждом процессе, о котором рассказывается в этих газетах? Убивает ли горесть пасторов в многолюдных приходах, капелланов в тюрьмах, докторов в госпиталях? Конечно, нет. И самые занятые из нас могут иметь святые минуты, священные часы, похищенные из шума и суматохи вертящегося колеса жизненной машины, и предложенные в жертву горести и заботы, но промежуток краток, а большое колесо вертится, и мы не имеем времени томиться или умирать.

Люси Флойд нечего было делать, и вот она сделала нечто важное из своей безнадежной страсти. Она воздвигла алтарь скелетам и поклонялась своему горю, а когда люди говорили ей о ее бледном лице, а домашний доктор удивлялся неудаче своей микстуры из хинина, может быть, она питала неопределенную надежду, что, прежде, чем воротится весна и наступит день свадьбы Тольбота и Авроры, она, Люси, избавится от всех этих выражений любви и счастья и будет покоиться вечным сном.

Аврора отвечала на письмо леди Бёльстрод посланием, выражавшим такое смирение и такую признательность, такую горячую надежду приобрести любовь матери Тольбота, смешанную с боязнью никогда не быть достойной этой любви, что это приобрело уважение корнваллийской леди к ее будущей дочери. Трудно было представить, чтобы это письмо написала пылкая девушка, и леди Бёльстрод составила себе изображение писавшей, весьма мало походившее на бесстрашный и пылкий оригинал. Она написала Авроре другое письмо, в котором выражалось более любви, чем в первом, и обещала этой девушке, у которой не было матери, принять ее, как дочь в Бёльстроде.

— Позволит ли она мне называть ее матерью, Тольбот? — спросила Аврора, читая второе письмо леди Бёльстрод своему жениху. — Она очень горда, кажется? Горда вашим древним происхождением? Отец мой происходит из Глазговской купеческой фамилии, а я даже ничего не знаю о фамилии моей матери.

Тольбот отвечал ей серьезной улыбкой.

— Она примет вас за ваше врожденное достоинство, возлюбленная Аврора, — сказал он, — и не будет делать сумасбродных вопросов о родословной такому человеку, как Арчибальд Флойд, которого самый гордый аристократ в Англии с радостью назовет своим тестем. Она будет уважать ясную душу и чистосердечную натуру моей Авроры и будет благословлять меня за сделанный мною выбор.

— Я буду очень любить ее, если только она позволит мне. Интересовалась ли бы я скачками, читала ли спортсменские газеты, если бы могла называть матерью добрую женщину?

Она как будто делала этот вопрос скорее себе, чем Тольботу.

Как ни доволен был Арчибальд Флойд выбором своей дочери, но старик не мог спокойно ожидать разлуки с своей обожаемой дочерью; и Аврора сказала Тольботу, что она не может поселиться в Корнваллисе при жизни отца; и наконец было решено, что молодая чета будет проводить полгода в Лондоне и полгода в Фельдене. К чему был нужен одинокому вдовцу этот обширный замок, с его длинной картинной галереей и амфиладами комнат, из которых каждая была довольно велика для небольшого семейства? К чему нужны были одинокому старику дорогие лошади в конюшнях, новомодные экипажи, бесчисленная прислуга, оранжерейные цветы, ананасы, виноград и персики, обрабатываемые тремя шотландскими садовниками? К чему ему были нужны эти вещи? Он почти жил в кабинете, в котором когда-то имел бурный разговор с своей единственной дочерью, в том кабинете, где висел портрет Элизы Флойд, в том кабинете, где стоял старинный письменный ящик, купленный им за гинею в детстве, и в котором лежали письма, написанные рукою умершей; локоны волос, отрезанных с головы трупа, и билет, напечатанный в маленьком Лэнкэширском городке, для бенефиса мисс Элизы Персиваль 20 августа 1837.

Итак было решено, что фельденское поместье будет деревенской резиденцией Тольбота и Авроры до тех пор, пока молодой человек не получит баронетство и Бёльстродский замок и не должен будет жить в своем имении. А пока отставной гусар должен был вступить в парламент, если избиратели одного маленького из фамилии Бёльстрод в Уэстминстр, захотят выбрать местечка в Корнваллисе, всегда посылавшие депутата его.

Свадьба была назначена в начале мая, а медовый месяц молодые собирались провести в Швейцарии и в замке Бёльстрод. Мистрисс Уальтер Поуэлль думала, что судьба ее решена и что она должна будет оставить это приятное поместье после свадьбы Авроры; но молодая девушка скоро успокоила вдову мичмана, сказав ей, что, так как она, мисс Флойд, ничего не понимает в хозяйстве, то будет рада воспользоваться ее услугами после свадьбы и как руководительница и советница в подобных вещах.

Бедные в окрестностях Бикенгэма не были забыты в утренних поездках Авроры Флойд с Люси и Тольботом. Свертки съестных припасов, бутылки вина часто выглядывали из-под леопардовой шкуры, с пунцовой подкладкой и служившей вместо ковра в экипаже; но весьма часто Тольбот, вместо скамейки, брал огромный хлеб.

Бедные были очень голодны в эту ясную декабрьскую погоду, имели всевозможные болезни, которые как бы ни были разнообразны, все вылечивались одним способом, то есть полусоверенами, старым хересом, французской водкой и чаем. Дочь ли умирала от чахотки, или отец лежал в ревматизме, или муж бредил в горячке, или младший сын выздоравливал от падения в котел с кипятком, вышеназванные лекарства равномерно казались необходимыми и были гораздо популярнее куриного бульона и прохладительного питья, приготовляемых фельденским поваром.

Тольботу было приятно видеть, что его невеста раздает хорошие вещи поселянам, с признательностью принимавшим ее милости. Ему приятно было думать, как даже его мать восхищалась бы этой пылкой девушкой, без скуки сидевшей в тесных коттеджах и разговаривавшей с больными старухами. Люси раздавала книжечки, приготовленные мистрисс Александр и фланелевые фуфайки, сшитые ее собственными белыми руками; но Аврора раздавала полусоверены и старый херес; и я боюсь, что эти простые поселяне более любили наследницу, хотя они были довольно благоразумны и довольно справедливы, чтобы знать, что каждая давала по своим средствам.

Во время одной из этих благотворительных поездок, с маленьким обществом случилось одно происшествие, которое вовсе не было приятно капитану Бёльстроду.

Аврора заехала далее обыкновенного, и пробило четыре часа, когда ее пони проскакали мимо бекингэмской церкви и спустились с горы к фельденскому поместью. День был холодный и печальный; легкие хлопья снега летали через дорогу и повисли там и сям на безлиственной изгороди, а на небе была та мрачная чернота, которая предвещает большой дождик. Привратница выбежала из домика при въезде в парк, накинув на голову передник, отворить ворота, когда подъехали пони мисс Флойд и в ту же минуту с скамейки близ дороги встал человек и подошел к экипажу.

Это был широкоплечий, крепкосложенный мужчина, в поношенном плисовом сюртуке, с огромными карманами, порыжелом и грязном на швах и локтях. Подбородок его был завернут в грязный шерстяной шарф, а шляпа украшена короткой глиняной трубкой, покрытой почтенной чернотой. Грязная, белая собака с медным ошейником, кривыми ногами, коротким носом, налитыми кровью глазами, с одним ухом и с висячей челюстью, поднялась с скамейки в одно время с своим хозяином и заворчала зловещим образом на щегольский экипаж и на бульдога, бежавшего рядом с ним.