Я ощущаю вкус соленых слез на своих губах, когда вытаскиваю фотографию Томаса Барби из треснувшей рамки. Это всего лишь плакат, но он мой, и я любила его. Прежде чем я смогла скомкать его, Калеб выхватил его из моих рук и убрал в сторону.

— Мы можем исправить это, — говорит он, пробегаясь пальцами по моей скуле.

Когда я нахожу антикварную фарфоровую статуэтку, принадлежащую когда-то моей бабушке, разбитой в углу на полу, то запираюсь в ванной, чтобы поплакать. Калеб, ощущая значимость расписанной в ручную статуэтки, оставляет меня и незаметно убирает все осколки за исключением головы, которой чудом удалось уцелеть. Я нашла ее позже, завернутую в папиросную бумагу и убранную в коробку, где были и других уцелевшие предметы, которые, по мнению Калеба, мне хотелось бы сохранить. Когда все, что раньше было моим, было уложено в десять мешков, стоящих у парадной двери, Калеб обнимает меня и уходит. Я прислоняюсь к окну, выходящему на автостоянку, и наблюдаю за тем, как он направляется к своей машине. Я испытываю настолько сильное чувство одиночества, что мне кажется, словно мои легкие закрываются. Я прижимаю ладони к вискам, сдавливая их. Я не могу больше так. Не могу больше лгать. Он слишком хороший и не заслуживает всего того, что я с ним сделала. Он заслуживает того, чтобы узнать правду от меня, а не от Лии. Я бегу к двери и открываю ее нараспашку. — Калеб, подожди!

Он практически дошел до своей машины, когда останавливается и оборачивается.

Я бегу к нему, не беспокоясь насчет того, что я все еще одета в старый шерстяной свитер. Подбежав, я обнимаю его.

— Прости меня за то, что я была таким ужасным человеком, — говорю я, прижимая свое лицо к его груди. — Мне очень жаль.

— О чем ты говоришь? — он берет меня за подбородок, приподнимая его, чтобы взглянуть на мое лицо. — Ты хороший человек.

— Нет, я не такая, — я яростно качаю головой из стороны в сторону. — Я ужасно испорченная. — Он улыбается, поглаживая меня о спине, словно я ребенок. Затем он наклоняется, и я ощущаю прикосновение его губ на своей шее. Он целует меня, слегка прижимая свои губы.

— Почему ты продолжаешь говорить подобное о себе, — смеется он нежно. — Ты нравишься мне такой, Ужасно Испорченная. — Его ноги начинают перемещаться в такт тихой мелодии, и я начинаю двигаться вместе с ним. Я чувствую прикосновение холодного воздуха к своим босым ногам, его теплых рук к своей спине, которые затем переплелись с моими пальцами.

— Это все, что меня волнует, Оливия.

— Ты изменишь свое мнение, — говорю я ему, — когда узнаешь ... кто я на самом деле.

— Я уже знаю, кто ты.

Я качаю головой, пока неизбежные слезы наполняют мои глаза.

— Ты ничего не знаешь.

— Я знаю все, что должен знать. Ничего не говори.

Потом я закрыла свой рот, закрыла крепко-накрепко, избежав своего признания ... снова. Я чувствую, как правда решительно борется со временем. Но прямо сейчас он напевает «Yellow», и мы танцуем под небом, обнимая друг друга в последний раз. Пусть Лия расскажет ему. Я останусь трусихой.



Позже этим же вечером, я сижу на диване, одетая в халат, укутав мокрые волосы полотенцем, когда раздается резкий стук в дверь.

Я отбрасываю полотенце в сторону и широко распахиваю дверь, надеясь увидеть Калеба.

— Здравствуй, Оливия.

Лия.

Она улыбается мне, словно мы с ней старые подружки.

— Какого черта? — говорю я скорее себе, нежели ей, но она выглядит удивленной. Я отхожу в сторону, пропуская ее.

Она теребит волосы, накручивая прядь вокруг своих молочно-белых пальцев, и небрежно осматривает комнату.

— Ты прибралась.

Я приподнимаю брови, словно скучая. Если она пришла воевать, то мне это не интересно.

— Итак... — говорю я, — что тебе нужно?

— Оу, я здесь, чтобы заключить с тобой сделку, — она выжидательно смотрит на меня, сужая свои ореховые глаза.

От нее воняет дорогими духами и новой одеждой. Я наблюдаю, как она облокачивается на спинку дивана, словно она слишком хороша, чтобы сидеть на нем. Она похожа на китайскую статуэтку из благотворительного магазина. Я иду в ее сторону, сталкиваясь с ней взглядом.

— Говори, зачем пришла и убирайся отсюда, — требую я.

Она прокашливается, издавая легкое щебетание, и кладет руки на колени.

— Уверена, ты знаешь, что кое-какие компрометирующие тебя вещи находятся теперь в моем распоряжении.

— Да, я знаю, что ты украла мои письма и фотографии, — отвечаю я.

— Признаюсь, то, как ты снова притянула к себе Калеба, выше всяких похвал, — она достает портсигар с монограммой из своего клатча и открывает крышку. — Он рассказал мне, как ты манипулировала им, как только вы начали встречаться. Вау!

Она берет в руку сигарету, прокручивая ее между пальцами. Я вспоминаю, как Джим делал тоже самое. Я теряю все свое восхищение данным процессом.

— Ты словно насморк, Оливия, который сам по себе не пройдет. Но ты уйдешь и оставишь меня с моим женихом в покое.

— Он такой же твой жених, как и мой, — отрезаю я. — На самом деле, насколько я знаю, коробочка с обручальным кольцом все еще лежит в ящике с носками, и он не планирует надевать его тебе на палец. — Я удовлетворенно смотрю, как цвет пропадает с ее лица.

— Если бы не было этой аварии и если бы ты не показалась снова на горизонте, то я бы уже прямо сейчас носила это кольцо. А знаешь почему? Потому что он выбрал меня. Он бросил тебя и встретил меня. Ты просто его маленькое увлечение. Ты совсем ничего не значишь для настоящего Калеба. — Она задыхается. Ее глаза пылают огнем, как и ее волосы.

Я чувствую, как порох воспламеняется в моих жилах. Она ничего не знает о Калебе. Я была той, в кого он впервые влюбился. Я была той, кто причинил ему больше всего боли. Я была связана с ним разбитым сердцем и слезами сожаления, и видит Бог, это гораздо более крепкая связь, чем у нее когда-либо возникнет с ним.

— Если ты считаешь, что я ничего не значу для него, то почему тогда ты сейчас здесь?

Она обдумывает мои слова.

— Я здесь, чтобы предложить тебе спасение. — Я подозрительно наблюдаю за тем, как ее алые губы обвиваются вокруг сигареты.

— Я вся во внимании.

— Если Калеб узнает о том, как ты использовала его, то.... думаю, ты знаешь, что тогда произойдет, — она стряхивает пепел на мой кофейный столик. — Если ты прекратишь видеться с ним, если ты исчезнешь, то я не расскажу ему ничего.

— Не расскажешь ничего? — Я издеваюсь над её выбором слов, который напоминает речь воспитателей из детского сада, и закатываю глаза. — Он узнает, что я сделала, когда память вернется к нему. Что изменится для меня, если ты сейчас расскажешь ему, по сравнению с тем, если он сам узнает об этом позже?

— Ты получаешь возможность уйти по собственному желанию. Сохранить некое подобие целостности. Подумай об этом, дорогая. Подумай, как ты будешь унижена, когда он обнаружит твою маленькую ложь. Будут обиды, слезы, боль, и понадобится гораздо больше времени, чтобы все это зажило. Не пойми меня не правильно. Ты меня совсем не заботишь. Я делаю это ради Калеба, которого хочу защитить.

— Мне трудно поверить, что единственное, о чем ты беспокоишься в данной ситуации, это Калеб, — вкрадчиво говорю я. Она встает, бросая окурок от своей «Чарльстон» на мой ковер, и тушит его ногой.

— Это ты у нас эгоистичная сука, Оливия. Давай не будем путать происходящее. Я никогда не делала то, что делал ты! Никогда! — Ее слова жалят меня своей правдой. Даже эта больная женщина никогда не обманывала человека, которого любила. Я настолько потрясена ее словами, что делаю угрожающий шаг в ее сторону.

— Когда я встретила его, он все еще пытался справиться с болью, которую ты ему причинила, — она указывает на меня пальцем. — Мне потребовался год, чтобы убедить его в том, что ты этого не стоишь. Год, — шипит она. — Ты всего лишь белое отрепье, и я не позволю тебе снова быть рядом с ним! Ты понимаешь меня?

И я понимала. Возможно, если я боролась бы за него также, как это сейчас делает она, мы все еще были бы вместе.

Я вздохнула. Если я откажусь от ее предложения, она пойдет прямиком к Калебу со всеми доказательствами. Конечно, я могла бы смириться с погромом в квартире и шантажом, но даже в своей совокупности ее «преступления» были ничем по сравнению с тем, что сделала я. Я была диареей, в то время как она была всего лишь расстройством желудка. А что насчет Калеба? Он, несомненно, бросил бы Лию, если бы узнал, что она сделала, даже несмотря на то, что это причинит ему боль и сделает его одиноким. Каким монстром я должна быть, чтобы разбить ему сердце...снова? Неужели только так я могла досадить Лии? Если я исчезну, то со временем он забудет обо мне. Как делал это раньше.

Я уступаю.

— Хорошо. Убирайся. — Я иду к входной двери и открываю ее, даже не взглянув на Лию. Я хочу, чтобы она убралась из моего дома и из моей жизни. Не было ни одного человека, которого бы я ненавидела больше, чем саму себя. Она держит паузу, пока идет к выходу, смотря мне в глаза. Сука.

— Я всегда выигрываю. — Она бросает конверт у моих ног и уходит. Я захлопываю дверь, после чего пинаю ее ногой. Я хожу по квартире, выкрикивая всевозможные ругательства, какие только могу придумать.

Пришло время забыть его. Мне кажется, словно мое сердце вот-вот взорвется от боли. Мне нужно убраться отсюда, из этого места, насыщенного Калебом. Именно! Решено. Я уезжаю отсюда и никогда больше сюда не вернусь.