Эрик Сигал - Аутодафе

— Боюсь, что нет, — ответил посол. — Рохас умер. Точнее, был убит.

— И известно, кто это сделал?

— Насколько я слышал, его застрелили по ошибке. Во время одного марша протеста он шел рука об руку с Касальдалигой. На того было совершено покушение. Но пуля попала в Рохаса, — Тиму показалось, он пробурчал: — Вот уж не повезло!

Пока машина катилась по пустынным улицам ночного города, с застывшими зданиями, похожими на гигантские подсвеченные сталагмиты на фоне иссиня-черного неба, посол Линдор неустанно изливал свою ностальгию по Риму. Тим почувствовал, что посланник Ватикана невольно тяготится пребыванием в этом зловещем Диснейленде.

Возле отеля Линдор предложил:

— Завтра вам, наверное, захочется как следует отдохнуть, но, если хотите, я могу заехать после обеда и показать вам город.

— Очень мило с вашей стороны, монсеньор, — ответил Тим. — Но не думаю, что мне сегодня удастся выспаться. Мне не терпится приступить к делу. Отец Хардт знает о моем приезде?

— Ну… — замялся посол. — Уведомления на гербовой бумаге мы ему не посылали. И официальной встречи, как вы и хотели, тоже не назначали. Но он получает информацию по своим францисканским каналам. У них там действует лесной телеграф. Так что, думаю, ваше появление не станет для него неожиданностью.

— На это я и не рассчитывал, — заверил Тим. — Но, судя по моим данным, лекции он читает только раз в неделю, а остальное время проводит, как они это называют, «в поле». Насколько я понимаю, завтра как раз его лекционный день, и мне не хотелось бы пропустить эту возможность.

— Все его лекции у меня записаны на магнитофон, — сказал посол. — Вы можете слушать его со всеми удобствами, сидя в моем кабинете.

— Это все хорошо. Я читал их в стенограмме. Однако самое верное впечатление можно составить, только если лично увидишь человека в деле. Не волнуйтесь, монсеньор, от веры я не отступлюсь.

Он смерил дипломата холодным взглядом. Тот неловко поерзал.

— Сказать по правде, Ваша честь, это второй Савонарола.

— Предлагаете сжечь его на костре? — пошутил Тим.

— Нет, конечно, — помотал головой посол. — Много чести!

По случаю приезда Тима персонал отеля приготовил ему в номере сюрприз в виде корзины фруктов и бутылки вина. Он, однако, предпочел банку местного пива «Антарсита» из мини-бара, на ходу бросив взгляд в зеркало над столом.

«Есть еще порох в пороховницах, Тим Хоган!» — сказал он себе. И действительно, единственное, что слегка беспокоило его, это пряди волос, остающиеся в расческе. При мысли о грозящем полысении его бросало в дрожь. Не потому, что его заботила его внешность, а из-за перспективы — если этот процесс примет необратимый характер — обрести сходство с ненавистным Такком Делани.

Он осушил пиво, рухнул на кровать прямо поверх покрывала и, не раздеваясь, уснул.

Наутро, как раз когда он пил свой сок и крепкий кофе — в этом состоял его завтрак, — позвонил посол.

— Вы были правы, — доложил он. — Сегодня у Хардта лекция с четырех до шести. Я пришлю за вами посольскую машину.

Тим обратил внимание, что сам дипломат не вызвался составить ему компанию.

— Не стоит, монсеньор, — отказался Тим. — Я охотно прокачусь на автобусе.

Университет Бразилии — еще один шедевр Нимейера — находился на северо-восточной окраине города. Тим вышел из автобуса на остановке на Эйшу-Родовиариу. По пути через студгородок он отметил, насколько пестрой была студенческая толпа — это касалось как цвета кожи, так и одежды. Он и сам сейчас был в «гражданском», и даже без нагрудного креста.

Обычно лекции по религии читались в Институте теологии, но Хардт пользовался такой популярностью, что ему выделялась большая аудитория в форме амфитеатра в корпусе естественных наук.

В этом была своя ирония: Слово Божие обсуждалось там, где царила Наука. Кафедра, на которой стоял Хардт, была оборудована газовыми кранами и прочими атрибутами современной лаборатории.

Ровно в шестнадцать пятнадцать Эрнешту Хардт — высокий, сутуловатый человек с обветренным лицом и белой гривой вокруг высокого лба, решительным шагом взошел на кафедру. На нем были вельветовые брюки и рубашка защитного цвета с коротким рукавом. Распахнутый ворот открывал небольшой нагрудный крест.

Тим скромно устроился в одном из задних рядов. Когда вся аудитория поднялась в знак уважения к лектору, он тоже встал, дабы не привлекать к себе излишнего внимания.

У Хардта с собой не было ни портфеля, ни сумки с книгами, ни каких-либо заметок. Единственным, что он принес на лекцию, был потертый томик Библии в кожаном переплете, в который, правда, за все полтора часа своего выступления он почти не заглядывал.

Темой сегодняшней лекции была Нагорная проповедь Христа.

Процитировав слова: «Блаженны нищие духом», он разъяснил их как хвалу материально обездоленным.

— Что же имеет в виду Господь, когда говорит: «Блаженны алчущие и жаждущие, ибо они насытятся»? Можем ли мы считать, что Иисус имел в виду некую абстрактную справедливость? Конечно, нет! Ключевые слова в этом отрывке — «алчущие» и «жаждущие». Согласно нашей вере, «насыщение» может означать только равное распределение еды между всеми людьми.

Те же мысли мы встречаем и в Свитках Мертвого моря, особенно в тех двух, которые получили название «Благодарении» и «Война». Так что не может быть никакого сомнения относительно истинных устремлений Спасителя…

Его пронзительные серые глаза внимательно вгляделись в аудиторию, после чего Хардт торжественно провозгласил:

— В мире не может быть справедливости, пока на земле существуют голодные!

Тим пытался угадать, реагировала ли на проповеди Иисуса окружавшая его толпа так же восторженно, как сейчас университетская аудитория на тирады Хардта? В зале стоял одобрительный гул.

Лектор достал мятый платок и отер пот со лба.

— Главное, что должен делать человек во имя служения Господу, — это не читать молитвы, а взять на себя определенные обязательства. Не жертвовать, а делиться. Только тогда можно говорить о какой-то другой справедливости.

Его загорелое лицо теперь было пунцовым. Он высказался. Даже не называя своего идейного противника, он недвусмысленно заклеймил католическую церковь. Он забрал Христа у Рима и, превратив его в живого проповедника, перенес в сердце бразильских джунглей.

Прислонившись к стене под вывеской «Не курить!», Хардт полез в карман, извлек оттуда пачку «Мальборо» и задымил. Сделав пару глубоких затяжек, он опять обратился к аудитории.

— Формально наша лекция окончена, — объявил он на разговорном наречии. — Но для тех, кому это интересно, я скажу еще несколько слов на тему свободы.

Никто не двинулся с места. Хардт продолжал:

— Каждому школьнику известно, что бесчеловечная практика рабовладения была официально отменена в нашей стране Жуакином Набуку в 1888 году. Но есть люди, которые об этом не слышали до сих пор. Поэтому по воскресеньям, вместо посещения церкви, мы отправляемся в Сан-Жоду и проводим акции протеста на ранчо Да-Сильва. Кто хочет принять участие в изготовлении плакатов — пожалуйста, запишитесь потом у Жоржи или Виттории.

Он ткнул в сторону двоих молодых помощников, одетых примерно как он сам. Они держали наготове блокноты для записи добровольцев в армию справедливости.

— На следующей неделе наша лекция будет посвящена реминисценциям Ветхого Завета в Евангелии, так что не забудьте запастись текстами. Ступайте с Богом!

Студенты стали с шумом расходиться. Многие по дороге записывались у Жоржи и Виттории. Аудитория опустела так стремительно, что Тим, оставшийся сидеть, не успел заметить, как оказался один на один со своей жертвой. Хотя их и разделял почти целый зал.

Первым заговорил бразильский вероотступник:

— Добрый день, Ваша честь. Надеюсь, моя лекция не показалась вам чересчур примитивной?

— Напротив, дом Эрнешту, — ответил Тим. — Она была весьма познавательна. Могу я вас пригласить на чашку кофе?

Профессор улыбнулся. В его манере держаться было что-то неуловимое, чего Тим никогда не видел у других служителей церкви. Глаза его глядели яснее, и всем своим видом он излучал душевный покой.

— Только не кофе! В этой стране кофе — единственный продукт, не относящийся к предметам роскоши. Но поскольку, как я понимаю, платить будет Ватикан, почему бы нам не позволить себе бутылочку доброго старого вина?

— Прекрасно, — охотно отозвался Тим. — Пусть будет вино. Можете предложить подходящее заведение?

— Если вы ничего не имеете против простой пищи, я бы пригласил вас к себе домой отужинать. Как вам такая идея?

— Очень любезно с вашей стороны. Если вы мне дадите адрес…

— Ну, найти нас будет сложновато. Лучше я сам за вами заеду. Семь тридцать вас устроит?

— Буду ждать с нетерпением.

— Я тоже, — поддакнул Хардт и заговорщицки добавил: — Будет здорово, если вы прихватите не одну бутылку… Если, конечно, ваш бюджет позволяет… Cenabis bene apud me[89] — если вы помните Катулла.

— Constat. Договорились, — согласился Тим.

На что Хардт с улыбкой произнес:

— Pax tecum[90].

И, повернувшись, зашагал к боковому выходу, где его дожидались Жоржи и Виттория.

В четверть восьмого Тим, в своем лучшем летнем костюме — правда, все равно черного цвета, — стоял у парадного крыльца отеля «Националь» с двумя бутылками вина под мышкой и гадал, на каком средстве передвижения приедет Хардт.

Про себя он решил, что это должно быть что-то нарочито «пролетарское» — потрепанный грузовичок или, чего доброго, ослик.

Он оказался прав лишь наполовину, ибо ровно за минуту до назначенного часа (неужели в нем еще говорила швейцарская пунктуальность?) Хардт появился на «Лендровере» такого ветхозаветного «разлива», что, будь это вино, его продавали бы только с аукциона.