Эрик Сигал - Аутодафе

Все стены в квартире Мойры Салливан в Сомервилле были увешаны отделанными белым ламинатом полками, на которых теснились книги в бумажных переплетах. Тим почему-то был уверен, что эти полки ее муж смастерил своими руками. И вообще, несмотря на живую и гостеприимную атмосферу этого дома, она была вся пронизана бесчисленными напоминаниями об отсутствующем главе семейства.

Мойра волновалась. Она рассказывала о работе в школе, о своих родителях, о самых обыкновенных вещах из повседневной жизни, которые для Тима тем не менее были чем-то неведомым. Она только раз или два упомянула Чака, да и то как-то абстрактно. Она называла его «мой муж».

Зато девочки — одной было десять, другой одиннадцать — еще не научились искусству лицемерия на людях. Даже когда они улыбались, в глазах стояла грусть.

Тим видел, что им приятно (и в этом и состояла цель его визита), что он проявляет интерес к мелким деталям их школьной жизни. Он внимательно слушал рассказ Эллен о хоккейных тренировках и порадовался вместе с Сюзи, гордой тем, что ее отобрали для участия в хоре.

Это была дружная семья, которую сплотило одиночество. Тим почувствовал к ним сердечную симпатию. Совсем невинные девочки, такие беззащитные в этом мире, где неполная семья все еще воспринимается как нечто дефективное.

Что еще хуже — по горькой иронии, к детям разведенных родителей общество относится с большей теплотой, нежели к сиротам. Как будто эти девочки виноваты в том, что их отец погиб! Одноклассники наверняка сторонятся их, опасаясь «заразиться» невезением.

Да и сама Мойра, живая и симпатичная, совсем не заслуживала такого удара судьбы. Сколько таких вдов — жертв вьетнамской войны уже плакали в его исповедальне! И, как ни печально, чем больше у них детей, тем горше они рыдают.

— Вам, наверное, до смерти надоели эти приглашения на ужин, отец Хоган? — заметила Мойра за столом.

— Только если от меня ожидают проповеди после еды. — Тим улыбнулся. — Приятно иногда забыть о своих обязанностях. Особенно в такой очаровательной компании.

Он подмигнул девочкам, и те вспыхнули от удовольствия.

Мойра явно нервничала. Ее жизненный опыт и женский инстинкт заставляли ее играть роль «жены». Ибо Тим, хоть и священник, оставался для нее мужчиной, чье присутствие придавало их маленькому обществу сходство с семьей.

Тим ощутил это и был немного обеспокоен и смущен тем, что получал от своей роли удовольствие.

В девять часов, когда настало время девочкам ложиться спать, Мойра ненадолго удалилась, оставив Тиму «Кембриджский курс латыни», который он добросовестно пролистал. Он уже перешел к изучению ее библиотеки, когда Мойра внесла кофе.

— У вас тут замечательные книги! С одной теологической коллекцией я бы, наверное, несколько недель просидел! Завидую вам: где вы берете на это время?

— Что ж… — Она смущенно улыбнулась. — Сами видите — время еще не позднее, а девочки уже спят. Если бы не вы, я бы сейчас часа три или четыре читала.

Тим уловил подтекст, но не стал менять тему, а неожиданно для самого себя сказал:

— Ну, не каждый же вечер! У вас наверняка активная светская жизнь.

Мойра ответила искренне и без жалости к себе:

— Нет.

И после паузы добавила:

— Может, отчасти поэтому меня и привлекает церковь. В моей, как вы великодушно выразились, «теологической коллекции» есть книга Уильяма Джеймса «Разновидности религиозного опыта». Так вот, он определяет религию как способ бороться с одиночеством.

— Это верно, — признался Тим. — Во всяком случае, это вполне применимо к работе священника.

Он тут же пожалел о сказанном, ведь она могла ошибочно принять его слова за побуждение к дальнейшим шагам. Несмотря на все ученые рассуждения, он понял ход ее мыслей и решил направить их в другое русло.

— Вы, должно быть, скучаете по своему мужу?

Ответ прозвучал с обескураживающей прямотой:

— Нет.

Она пояснила:

— Мы с Чаком оба были еще совсем дети. Ни один из нас не знал, что такое брак. К тому моменту, как он понял, что это — не то, что ему нужно, у нас уже были дети. Поэтому для такого милого, но инфантильного парня, как Чак, записаться в морскую пехоту было реальным выходом. Надеюсь, это звучит не слишком цинично, отец…

— Тим. Прошу вас, называйте меня Тим. Нет, я вполне понимаю то, о чем вы говорите. Иногда мне и самому кажется, что нас мало информируют о браке. В каком-то плане супружество можно рассматривать как резкое и опасное изменение веры — в смысле объекта поклонения.

Она посмотрела ему в глаза и сказала:

— Да. Думаю, вы знаете об этом больше среднестатистического мужа.

Тим, увлекшись борьбой с угрызениями совести, был застигнут врасплох этим смелым заявлением. Она, кажется, почувствовала его смущение и, чтобы избежать недоразумений, пояснила:

— Я хочу сказать, вы, должно быть, без конца выслушиваете жалобы семейных пар? Так что вы лучше других знаете, каким не должен быть счастливый брак.

Тим кивнул и тепло улыбнулся. Это было не более чем невинное проявление человеческой симпатии, но от чрезмерного напряжения Мойра вряд ли уловила такой нюанс.

Что-то в ее голосе изменилось. Он сразу почувствовал, что она стала видеть в нем мужчину.

— Сколько себя помню, кто-то из моих подруг всегда сходил с ума по своему пастырю. То-то небось прихожанки по вас сохнут!

Тимоти рассмеялся и решил сделать упор на то, что речь идет о третьих лицах.

— Да, увы, время от времени попадаются восторженные старшеклассницы… — Голос у него дрогнул.

Она посмотрела на него и прошептала:

— А как насчет тридцатичетырехлетних вдов?

Сам того не желая, он видел под блузкой Мойры ее округлые формы и сейчас испугался собственных мыслей.

Он чувствовал, как сильно она нуждается в физическом утешении. И, к своему неудовольствию, обнаруживал сейчас такую же потребность и в себе самом. Ему понадобилась вся сила воли, чтобы не дать обоим потерять контроль над собой.

— Не сомневаюсь, вы понимаете, в чем заключается обет священника.

— О-о! — Она вспыхнула. — Неужели передо мной мужчина, начисто лишенный земных страстей?

— Да! — ответил Тим, испытывая страшные угрызения совести.

— Господи, мне так стыдно! Я вас не обидела? Вы теперь меня не возненавидите навеки?

Она была с ним совсем рядом. Ее лицо было так близко от его глаз, что он лишь невероятным усилием подавил в себе порывы, возбуждаемые ее прелестями. Он мягко произнес:

— Нет, Мойра. Я не обиделся. Если это вас утешит, скажу, что я вас понимаю, только выразить этого не могу. Надеюсь, мы можем остаться друзьями?

Она с нежностью смотрела на него.

— Конечно. Только на это мне и остается надеяться.

Тиму это далось весьма нелегко. Как мужчина, он не мог отрицать, что она очень привлекательна. Но служитель церкви в нем возобладал над мужчиной. Причем настолько, что он не побоялся поцеловать ее в лоб и прошептать:

— Спокойной ночи. Храни вас Господь, Мойра.

Тим сел в машину. Он не смог повернуть ключ в замке зажигания и упал на руль. В глубине души ему было сейчас так же больно, как и ей. И он презирал себя за ложь — за то, что сказал ей, что, как священника, его не волнуют земные желания.

Ибо его уберегли от искушения не религиозные принципы, а скорее неизбывная тоска по Деборе.

— Что, мистер Лури, позволили себе небольшую растрату?

Молодой партнер бесцеремонно ввалился в кабинет.

— Ты мог бы и постучаться, Макинтайр! — с раздражением ответил Дэнни.

— Ой, прошу прощения! Я не знал, что ты так чтишь приличия.

Питер Макинтайр Третий непривычно вызывающе держался с владельцем контрольного пакета акций его семейной фирмы. И еще больше вывел Дэнни из себя, когда уселся и задрал ноги в дорогих туфлях от Гуччи на край его стола.

— Признайся, ты и не подозревал, что я знаю такие слова?

— Если честно, то нет, — ответил Дэнни с нарастающим нетерпением.

— Вообще-то, латинское peculatio[78] одного корня с pecunia, что значит «деньги». А это, в свою очередь, — производное от pecus, что означает «скот». Так-то вот, Дэнни…

— Послушай-ка, может, ты уберешься отсюда?

Питер пропустил его реплику мимо ушей и с ухмылкой продолжал:

— Удивительная вещь эта латынь! Кто бы мог подумать, что слово, означающее растрату, происходит от коров? Ну, да в тех школах, куда ты ходил, латынь небось не изучали? Так ведь, Дэн?

Он с минуту плотоядно смотрел на Дэнни, после чего наконец перешел к делу:

— Но сейчас это не важно. Важно, что это — преступление, и его совершил ты.

Дэнни в бешенстве вскочил, нагнулся и сбросил ноги Макинтайра со своего стола.

— Что, черт возьми, ты хочешь этим сказать, Пит?

— Видишь ли, — пропел тот, — во-первых, речь идет о добром имени моей семьи. Во-вторых — о добром имени Аллейнов. — Он помолчал и дал эффектный залп: — И наконец, о твоей голове.

Да, Питер Макинтайр Третий явно вознамерился наилучшим образом разыграть оказавшийся у него в руках козырь.

— Для содеянного вами, мистер Лури, наверняка есть и еврейское слово. Что-нибудь вроде «нецелевого использования средств», «расхищения», «мошенничества» — назови как хочешь.

Дэнни внутренне содрогнулся.

— Знаешь, что я тебе скажу? — невозмутимо продолжал Пит. — Когда я с тобой познакомился, я подумал, что ты самый умный парень из всех, кого я когда-либо встречал. Я даже стремился тебе подражать во всем, вплоть до мелочей… Надеялся таким образом раскрыть твой секрет. Бьюсь об заклад, ты даже не заметил, что, когда стал заказывать костюмы у Франческо, я тоже переключился на него. Я старался читать все, что читаешь ты. Я даже отучился на компьютерных курсах — и наша фирма тебе за это очень благодарна.