Ханрэхан улыбнулся.

— Мне надо было догадаться, что ты подготовишься к переезду. В общем, худо-бедно существуем пока. Отец Диас мне здорово помогает. Даже ведет на испанском одну мессу по воскресеньям. Удивительно, наши новые прихожане кое в чем еще не вполне ориентируются, но только не в вере. Очень набожная публика.

— Следовательно, приходская школа процветает? — предположил Тим.

— Гм-мм… Не совсем. — Священник нервно кашлянул. — Детский сад и начальная школа у нас еще действуют, но остальным ребятам приходится ездить на автобусе в школу Сент-Винсент. Откровенно говоря, большинство наших набожных прихожан куда-то подевалось. Если бы не латиноамериканцы, церковь уже давно бы опустела.

Тим представил себе погруженные во мрак окна своей старой школы, и сердце у него упало.

— Как жаль, — заметил он. — Что надо было бы сохранить в первую очередь, так это нашу систему обучения.

— Этот вопрос тебе бы следовало поднять со своими друзьями в Риме. — Старик священник вздохнул.

Тим не знал, как отнестись к этому пожеланию. Знает ли он о том, в каких высоких сферах Тим в последнее время вращался? Скорее всего нет. Просто он выплескивает свою досаду в связи с надвигающимся опустением прихода по сравнению с тем, что было когда-то.

— Тебя, разумеется, ждет комната в пастырском доме, — продолжал Ханрэхан. — Надеюсь, ты меня простишь? Я поступил как эгоист.

— Не понимаю.

— У меня три года назад умерла мать.

— Мне жаль, — тихо сказал Тим.

— Ну, ей было целых девяносто три года. К тому же она в последние годы почти оглохла, так что, я считаю, ей будет лучше там, где она сможет слышать пение ангелов. Сам я по-прежнему живу в той же квартире и взял на себя смелость подготовить одну спальню к твоему приезду. Честно тебе скажу, парень, я буду счастлив, если ты составишь мне компанию.

— Конечно, отец мой, — ответил Тим.

Носильщик, загрузивший багаж Тима в старенький «Пинто» Ханрэхана, отказался от чаевых и только попросил двоих священников помолиться за его жену, чтобы на этот раз она разродилась мальчиком.

Через несколько минут, когда они въехали на скоростную трассу Бруклин — Куинс, пожилой священник сказал:

— Господи, как я рад, что хоть какое-то время поживу с тобой.

— Надеюсь, вы не умирать собрались? — пошутил Тим.

— Нет, пока еще нет. Просто, насколько я слышал… — Немного помявшись, он закончил: — Тебя не собираются долго держать в Бруклине.


— Bendígame, Padre. Не pecado. Hace dos semanas que no he confesado[72].

Сидеть в исповедальне по ту сторону перегородки и исполнять роль пастора оказалось нелегко. В глубине души Тим все еще не считал себя достойным этой роли, особенно в части отпущения грехов.

Сейчас из-за резной ширмы ему признавался в супружеской неверности молодой муж.

— Отец мой, я не смог сдержаться, — оправдывался он. — Эта женщина… Мы с ней вместе работаем… Она меня все время дразнит…

Несчастный тяжко вздохнул.

— Нет, я сам себя обманываю. Я испытывал к ней физическое влечение. Я просто не смог держать себя в руках. — Он тихонько всхлипнул. — Боже, простишь ли Ты меня когда-нибудь за то, что я сделал?

Затем настал момент, когда Тим должен был наставить грешника на путь истинный, сделать ему внушение относительно заповедей Божьих и назначить кару во искупление грехов. Он чувствовал себя полным лицемером.

— Сын мой, бывают ситуации, когда Господь специально расставляет на нашем пути всевозможные искушения, тем самым испытывая нашу верность Ему. И в такие моменты мы должны быть сильными и доказывать глубину нашей веры.


С помощью Рикардо Диаса Тим освоил мессу на испанском языке и целиком погрузился в свои пастырские обязанности. Случались дни, когда он оставался в церкви до ночи. И кто бы мог подумать, что отец Тимоти просто боится ходить по улицам днем — чтобы не столкнуться с кем-нибудь, кто может вызвать в его памяти воспоминания о Деборе Луриа.

Наконец напряжение достигло крайней точки. Он решил проявить инициативу и навести справки, чтобы утолить терзающее его любопытство.

Для своего плана он выбрал дождливый воскресный день. Это было удобно, поскольку черный плащ и шляпа, надетые в качестве защиты от дождя поверх сутаны с белым воротничком, делали его менее заметным в еврейском квартале.

Он вымок насквозь. Из-за сильного ветра прохожие больше обращали внимания на свои зонты, чем на незнакомца в черном.

Первым делом он направился в синагогу. Она стояла на прежнем месте, хотя золотые еврейские буквы над входом немного облупились, а само здание будто осело от старости.

Отсюда было всего несколько десятков метров до того места, где когда-то, в прошлой жизни, предпраздничными вечерами он гасил огни в домах благочестивых евреев…

И познакомился с благочестивой еврейской девочкой…

Он пошел дальше, хотя с каждым шагом ноги слушались его все меньше. Наконец он добрел до дома рава Моисея Луриа и остановился. Он обвел глазами дом, взглянул на некогда выбитое им окно. Как давно это было? Сто лет назад?

Какой-то седовласый старик обратил внимание на незнакомца, неподвижно стоящего перед домом раввина. Врожденная боязнь чужаков пробудила в нем бдительность.

— Прошу меня извинить, мистер. Могу я вам чем-нибудь помочь? — поинтересовался он.

К облегчению старика, незнакомец ответил на идише:

— Я только хотел узнать: здесь по-прежнему живет зильцский рав?

— Конечно, кто же еще? А вы что, с луны свалились?

— И как себя чувствует ребе?

— Хорошо, как еще ему себя чувствовать? — удивился старик. — У рава Саула отменное здоровье — да сохранит его Господь от злого глаза.

— Рава Саула? — растерялся Тим. — А разве зильцский рав — не раввин Моисей?

— Ой Готеню[73], вы откуда, мистер? Вас что, здесь не было, когда рава Моисея провожали в последний путь? Да будет земля ему пухом…

— Рав Моисей умер? — изумился Тим. — Какой ужас!

Бородатый старик кивнул:

— Особенно если учесть трагические обстоятельства.

— Какие именно? — спросил Тим. — И почему его преемник — не Дэниэл?

Его собеседник смутился.

— Знаете, мистер, вы, кажется, задаете слишком много вопросов. Может быть, вы не в курсе дела, потому что оно вас не касается?

— Я… Прошу меня извинить, — пролепетал Тим. — Я когда-то дружил с этой семьей… Много лет назад.

— Что ж, много лет назад — это много лет назад, — философски заметил старик. — В общем, желаю вам, мистер, удачной поездки и благополучного возвращения к себе, где бы вы там ни жили.

Он пристально смотрел на Тима. Продолжать созерцание дома Луриа и попытки выпытать у бессловесного камня, что же все-таки случилось, дальше было бессмысленно. Он поблагодарил своего убеленного сединами собеседника и откланялся, пожелав ему: «Шалом».

Его ждала вечерняя месса на испанском языке.


Постепенно Тимоти осознал, что желание вернуться в Сент-Грегори было, хотя бы отчасти, продиктовано стремлением оказаться ближе к тому месту, где некогда жила Дебора. Ходить по тем улицам, где когда-то ходила она. Представлять себе, что вот сейчас она выйдет из-за угла, пусть даже под руку с кем-то другим.

Теперь он жалел, что не продумал своего решения более основательно. Ибо возвращение оказалось своего рода чистилищем, где находиться ему было невыносимо. Это была наложенная на самого себя кара, выжимающая из его души страсть, необходимую для выполнения его жреческих обязанностей. Из-за этого он ощущал себя полумужчиной-полусвященником, личностью, лишенной цельности, и неудачником.

Если в этом состояло испытание, посланное ему Всевышним, то он, безусловно, его провалил и теперь мог лишь сидеть и дожидаться воздаяния свыше. И гадать, какую форму эта кара может принять.

И вскоре он это узнал. Отчего его страдания лишь усугубились.

Самыми счастливыми моментами в пастырской деятельности Тима были посещения приходской школы. Он частенько туда захаживал и учил подрастающее поколение молитвам и церковным песнопениям, стремясь пробудить в неокрепших душах любовь к Богу.

Он выезжал с ребятами на экскурсии и в походы — под предлогом опеки над юными прихожанами, а на самом деле потому, что общение с детьми облегчало ему муки столкновения с внешним миром.

Как-то ясным утром школьники отправились в ботанический сад. Погода стояла чудесная, и у Тима на сердце было легко. На фоне изменившегося почти до неузнаваемости квартала цветы в саду были все теми же.

Он снова чувствовал себя молодым. И чистым.

Было так тепло, что детям разрешили расположиться на траве, чтобы подкрепиться взятыми с собой бутербродами и молоком. Сестры попросили Тима сказать ребятам несколько слов.

Вдохновленный окружающей природой, Тим процитировал отрывок из Нагорной проповеди Христа. Он повел рукой в сторону сада и произнес: «Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, не прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей…»

Он замер на полуслове. В каких-то пятнадцати метрах от группы, держась за руки, прогуливались темноволосая женщина и ребенок. Оба улыбались и весело болтали с миниатюрной седой женщиной.

Сомнений быть не могло. Это была Дебора с матерью. И ребенком.

Вспомнив, что юная аудитория не сводит с него глаз, Тим поспешил закончить цитату:

— «Если же траву полевую… Бог так одевает, кольми паче вас…!»

Стараясь не давать волю чувствам, он спросил у одной из девочек:

— Дорис, как ты думаешь, что Иисус хотел этим сказать?

Девочка встала и начала свои бесхитростные объяснения, а Тим воспользовался моментом и еще раз посмотрел туда, где видел Дебору.