Эрик Сигал - Аутодафе

Менее чем через час они прибыли к берегу Мертвого моря.

— Это самое низкое место на земле, — просвещал их Боаз. — Четверть мили ниже уровня моря.

— Эй, — окликнул кто-то из девушек, — посмотрите-ка на этих людей в воде!

— Они не в воде, — поправил ее Боаз, — а на воде.

Все повернулись в сторону купающихся, которые лежали на поверхности моря, как на невидимых надувных матрасах. Высокое содержание соли в воде делало их непотопляемыми.

Взволнованная Дебора на время позабыла свои страхи, связанные с переодеванием в купальник и плаванием в обществе мужчин. Не прошло и нескольких минут, как она с подругами уже весело плескалась в воде.

Что-то менялось во всем ее отношении к жизни. Может, дело было в волшебной воде? Или в благоуханном воздухе? На какой-то миг ей даже подумалось, что она счастлива.

«Дорогой Дэнни!

Мне надо сделать тебе важное признание. Я, на свой собственный лад, отвоевала себе скромное местечко в анналах семьи Луриа.

На протяжении столетий из нас выходили ученые, толкователи Священного Писания, философы. Но, насколько мне известно, водителей среди Луриа еще не было.

И вот сегодня вечером я получила это звание, и чувство свободы, какое оно мне дает, невозможно описать.

Теперь я могу брать одну из общественных «Субару» и дважды в неделю ездить в Хайфу на лекции по еврейской литературе.

Я даже печатаю свои курсовые на пишущей машинке с еврейскими литерами — этому я научилась на дежурствах в конторе кибуца.

Расписание занятий в израильских университетах, кажется, составлено специально для работающих людей, и очень много лекций читается по вечерам. Я изучаю совершенно светские и потрясающе интересные вещи (а может быть, они кажутся мне такими интересными именно потому, что они светские, а не религиозные).

Я открыла для себя литературный гений некоторых наших предков, о которых мы в Бруклине даже не слышали.

Например, несравненный Иегуда Галеви (Испания, одиннадцатый век). Он с такой страстью воспевает земную и небесную любовь:

Летит мое сердце к источнику праведной жизни,

Тщеславья и лжи неустанно, упорно бегу.

А коль обрету я в душе Его образ нетленный,

На мир этот бренный я больше смотреть никогда не смогу.

Можно сказать, что эти строки вполне передают то, что я сейчас чувствую.

Пожалуйста, найди время и напиши мне, какие еще старые фильмы ты в последнее время видел в «Талии». Ужасно тебе завидую. В кибуце все помешаны на вестернах.

Поцелуй маму».

Запечатав письмо и наклеив на конверт две яркие марки, Дебора мысленно еще раз повторила две заключительные строчки стихотворения, которое цитировала брату:

А коль обрету я в душе Его образ нетленный,

На мир этот бренный я больше смотреть никогда не смогу.

И ей казалось, что этот мир наполнен ее любовью к Тимоти.

Я только что отпраздновал свое восемнадцатилетие и уже выбился из «графика». Иудейский Закон требует от мужчины жениться по достижении восемнадцати лет. Известно ли вам, что в Ветхом Завете отсутствует слово «холостой»? Это потому, что для еврея мужчина без жены — это что-то немыслимое. Брак в иудаизме рассматривается как единственный способ устоять перед греховным влечением. Кроме того, восемнадцать лет — это тот возраст, когда половое влечение у мужчины достигает своего пика.

Моя сексуальность, несомненно, была в полном расцвете, и, думаю, эротические сновидения посещали бы меня и без заграничной кинематографической экзотики в кинотеатре «Талия». При этом я с ужасом отдавал себе отчет в том, что Талмуд даже греховные мысли приравнивает к греховным деяниям.

Постепенно я пришел к выводу, что раз меня все равно ждет кара за мысли о сексе, то почему бы не попробовать его въяве? Но, конечно, я и представления не имел о том, как это осуществить.

И тут, осознанно или нет, такую возможность мне предоставил Беллер.

В последних числах апреля он пригласил меня к себе домой на вечеринку. Главным образом, она устраивалась для его студентов из Колумбийского университета. Однако я знал, что встречу там и девушек из Барнард-колледжа.

И все же вряд ли Беллера можно обвинять в том, что вверг меня в искушение. Он лишь открыл дверь. А вошел я сам, по своей воле. И весьма охотно.

Беллер, разумеется, не сказал ни слова, но я и сам понимал, что даже мой лучший выходной костюм для такого случая не подойдет. Поэтому, преодолев угрызения совести, я предпринял поход в магазин «Барниз» и купил себе первый в жизни светский наряд — строгий синий блейзер.

Дальше наступил черед подлинных душевных метаний. Можно ли прийти на нью-йоркский коктейль с кудрявым пейсами до середины щек? Конечно, мне встречались фотографии рок-звезд и с более длинными волосами. Но поскольку я не пел и на гитаре не играл, то подумал, что будет лучше придать себе как можно менее броский облик.

Посему я отправился в парикмахерскую (за двадцать кварталов от семинарии!) и попросил сбрить мне бакенбарды так, чтобы только соблюсти требование Писания: волосы на висках не должны быть короче места сочленения щеки с ухом.

— А что с кудрями, мистер?

— Гм-мм… Их… ну, покороче… — нервозно проговорил я.

— Ничего не выйдет, — отказался парикмахер. — Вы не первый ортодоксальный юноша в этом кресле. Вы должны принять решение — или быть «современным», или остаться «кошерным». Понимаете, что я имею в виду?

Увы, я понимал, и даже слишком хорошо. Я закрыл глаза — что мастер совершенно справедливо принял за согласие. Ножницы в его руках мелькали стремительно и не причиняя мне страданий. Чего не скажешь о терзавшей меня совести. Я решил надеть широкополую шляпу — что в глазах моих соучеников было знаком особого благочестия, а в моих собственных — лицемерия.

Я изо всех сил старался себе внушить, что пошел на это не зря.

Первое, что меня поразило, была разноголосица новых для меня звуков. Звон льда о стенки стакана, голос Рея Чарльза (как я позднее выяснил) в стерео-колонках, громкая беседа, перекрывающая музыку, — и все это сливалось в общий гул, напоминающий гудение маминого миксера.

Я стоял на пороге гостиной Аарона Беллера, расположенной на одну ступеньку ниже крыльца, и с недоумением озирался.

В комнате находилось множество мужчин и женщин, которые вполне непринужденно общались между собой. Некоторые даже касались друг друга. Это все было так странно… Как в чужой стране.

— Равви Луриа, вы не Моисей на горе Нево. В эту землю обетованную вы можете войти.

Это был сам хозяин, а рядом с ним стояла элегантная блондинка лет сорока с небольшим.

— Входи, Дэниэл. Здесь много людей, с которыми тебе будет интересно познакомиться. Для начала, это моя жена, Нина. Помнишь картину на шелке в моем кабинете? Это ее работа.

Миссис Беллер заулыбалась.

— Рада наконец-то с вами познакомиться, — сказала она. — Аарон мне так много о вас рассказывал.

— Благодарю, — ответил я, гадая, что именно мог ей рассказать обо мне Беллер. Что я сбившийся с пути иудей, терзаемый проблемой самоопределения?

Несмотря на красоту миссис Беллер, я не мог удержаться от того, чтобы не глазеть по сторонам. Здесь было полно женщин, и все потрясающие.

— Аарон, — обратилась она к мужу, — может, займешься пуншем? А я пока помогу Дэнни освоиться.

В этом салоне было также множество выдающихся умов, включая поэта, лауреата одной литературной премии, который все время называл меня «старик» — должно быть, оттого, что не запомнил моего имени, — и выспрашивал мое мнение о сравнительных достоинствах Уолта Уитмена и Аллена Гинзберга.

К своему стыду, ни «Листья травы», ни «Вопль» я не читал. Как-то в книжном магазине отец взял в руки «Кадиш», этот поэтический гимн битников, но через несколько секунд швырнул назад как «богохульство». Сейчас я взял себе на заметку, что надо купить обе книжки.

Представив нескольким гостям, Нина оставила меня в вольном плавании, снабдив советом:

— Подходи к любому и здоровайся. Здесь все — друзья.

Я огляделся, все еще чувствуя себя не в своей тарелке, ибо никогда раньше я не слышал столь беззаботного смеха — разве что на еврейском празднике Пурим.

Неожиданно я почувствовал, как меня трогают за плечо, и услышал женский голос с придыханием:

— Вы, должно быть, какое-нибудь духовное лицо?

Я обернулся и увидел… это создание. Она была блондинка, с обнаженными плечами, в облегающем черном платье. Она курила длинную тонкую сигарету. От ее улыбки у меня в голове помутилось.

— Не понял… — пролепетал я.

— Все в порядке, — ответила она. — Вообще-то, это был предлог, чтобы с тобой познакомиться. Я хотела сказать, в этом головном уборе ты похож на папу римского.

— Удачная шутка! — оценил я, полагая, что ей отлично известно, что я ортодоксальный еврей.

Однако ее насмешка придала мне уверенности. Мы продолжили разговор, во время которого я улучил момент, чтобы стянуть с головы кипу и сунуть в карман.

Да, я чувствовал свою вину… Даже предательство. Но я успокаивал себя тем, что, снимая кипу, отделяю себя от подлинно благочестивых евреев: зачем это нужно, чтобы мои прегрешения бросали тень на их репутацию?

— Я учусь на раввина, — объяснил я.

У нее округлились глаза.

— Правда? Как интересно! Это значит, ты должен верить в Бога.

— Конечно, — ответил я.

— О! — воскликнула она. — А тебе известно, что в этой компании ты, наверное, единственный верующий человек?