— Она не роба! — сдерживая ярость, отрезал воевода. — Ты, княже, меня во лжи обвиняешь? А с чьих слов? Кто меня обвиняет? — Он положил руки на пояс и повернулся к варягам. — Ты, Арнвид? Ты говоришь, что я князю робу привез?

— Я никогда не видел эту девушку и повторяю лишь то, что услышал от…

— Ты, Ольма? — Не дослушав, Белотур упер гневный взгляд в упрямца, и тот был вынужден отвести глаза.

— Люди сказали…

— Он тоже там не был и ничего не знает сам. А с этой падалью, — Белотур дернул головой в сторону Грима, но даже не удостоил его взглядом, — я и говорить не буду. Это раб, и цена ему — пятьдесят кун. Кто меня обвиняет?

Он даже слегка наклонился в сторону Аскольда, будто пытаясь лучше расслышать ответ, но тот промолчал. Обвинить Белотура по обычаю было некому. Варяги знали повесть только с чужих слов, причем со слов раба, а этот раб не имел никакого права обвинять нарочитого свободного мужа. Белотур выразительно развел руками, словно собирался плясать. Тишина!

— Найди достойных видоков, княже, тогда и обвиняй родича! — добавил Белотур.

— Но если ты говоришь правду, тогда где ее приданое, навь тебя возьми! — Аскольд наконец не выдержал и заорал, стукнул кулаком по стене. — Где этот Велемысл? Где его дружина? Где доказательства, что ты привез настоящую воеводскую дочь?

— А моего слова тебе недостаточно? — Белотур ответил ему твердым гневным взглядом. — Я могу поклясться перед богами и чурами, что именно эту деву я увидел в доме ладожского воеводы Домагостя, что именно ее он вручил мне как свою среднюю дочь от знатной свободной жены, что именно она — Огнедева ильмерских словен и правнучка князя Гостивита. А ты, княже, готов поверить варяжскому рабу и не веришь своему родичу? Чего стоит после этого весь наш род?

Повисла тишина. Всю жизнь Аскольд ждал от Белотура подвоха, но не мог открыто признать, что не верит ему. Старейшины и гости переводили взгляды с одного на другого, ожидая, чем кончится этот странный спор.

— Мне не к лицу взять жену, за которой тянутся такие подозрения! — среди молчания тихо, но твердо проговорил Аскольд. — Я не назову своей княгиней ту, которую любой раб сможет обвинить в недостойном происхождении.

— Мало чести мужу, который не в силах защитить знатную и достойную жену от низких обвинений со слов всякого брехливого пса! — так же твердо ответил Белотур.

— Пусть она живет у вуйки Елини, пока дело не прояснится, или возвращается назад в Ладогу. Я не вправе обвинить тебя в обмане со слов раба. Но если мы так и не получим доказательств ее происхождения… я буду знать, кто пытался сделать меня мужем купленной полонянки!

— Коли надо, я сам опять в Ладогу поеду. А покуда прощай, княже.

Белотур поклонился, пошел вон из гридницы. Все в нем кипело от возмущения и гнева, но он старался не показать виду. Со временем вся земля полян узнает, кто такая Дивляна, и дурень Аскольд сгрызет себе все локти по самые плечи. Но пока дела шли все хуже и хуже. Велем! Спасая себя и Красу, он невольно погубил Белотура и Дивляну. Ведь ладожская невеста была только одна, и Велем на божьем поле доказал, что она досталась Станиле! Да, у него не было другого выхода. Он считал, что его настоящая сестра в безопасности. И спасал тех, на кого мог обрушиться гнев обманутого Станилы. Но он не подумал о том, как, приехав в Киев, будет доказывать, что Дивляна — его настоящая сестра. Велем на Вечевом Поле сделал все, что мог, все, что в человеческих силах и даже гораздо больше. Но судьба обманула…

Не судьба, а проклятие! Белотур даже остановился и огляделся, будто здесь, среди родных киевских круч, ему привиделось лицо Незваны. Она сказала, что ее мать, Безвида, прокляла Огнедеву. Похоже, это правда. Проклятие привело Грима сначала на Вечевое Поле, а потом и в Киев, чтобы опорочить честь и разрушить судьбу Огнедевы. На Вечевом Поле проклятие одолел Велем. Здесь, в Киеве, его, Белотура, черед постоять за Солнцеву Деву. Теперь только он может спасти честь Дивляны и свою собственную, избавить ее от обвинения в низком происхождении, а себя — в обмане. Но как? Даже на божье поле вызвать некого! Арнвид и дуралей Ольма сами ничего не видели и не знают, а с рабами свободные не дерутся.

Добравшись до своего двора, Белотур так ничего и не решил. Перед клетью ему попалась мать.

— Воротеня где?

— К Зажитихе пошла. Нужна?

— Нет пока. А Дивляна?

— Шьет сидит. Ты чего такой взбудораженный? Взмок весь — бегом, что ли, бежал?

Не ответив, он толкнул дверь материной мазанки. На ходу развязывая пояс и стаскивая нарядную свиту, в которой ходил к князю, разгоряченный Белотур толкнул дверь, спрыгнул с трех ступенек и через сени влетел в истобку.

Дивляна, сидевшая на скамье под отволоченным окошком, подняла голову, рука с иглой замерла. Заволока выходила на двор, и она услышала его голос.

— Что случилось? — Она подалась к нему. — Велем?

— Да. Не сам, — торопливо уточнил Белотур, видя, что она встрепенулась, будто готовясь куда-то бежать. — Но вести от него есть.

— Добрые? Он жив? — Дивляна невольно поднялась, шитье упало на пол.

— Он жив. А добрые ли — и сам пока не понял.

— Говори, не томи! — Дивляна схватила подошедшего Белотура за руку. — Где он?

— Сейчас где — не знаю, а в последний раз видели все там же — на Вечевом Поле, будь оно неладно. Приехали люди, варяги одни, и рассказали про Велема такое, что я чуть на месте не окаменел. Ты не знаешь такого Грима сына… какого-то лешего, он из ваших краев, в Вал-городе был.

— Не знаю никакого Грима.

Белотур коротко пересказал ей новости. Дивляна, будто в беспамятстве, снова села на лавку, не сводя с него широко раскрытых глаз, поставила ногу на недошитую рубашку и ничего не заметила. «Велько…» — бормотала она-то ли в страхе за брата, то ли в гордости за него. Она тоже ничего не понимала. Как он осмелился выйти на божий суд, отлично зная, что не прав? И почему боги не разоблачили его ложь? Оправдали Велема и Красу в глазах Станилы?

— Это… так не бывает! — Дивляна мотала головой. — Боги таких обманов не прощают. Дали ему победить — значит, тот варяг им еще противнее был. И не мудрено — сорок девок с родной земли увез и козарам продал! Но Велько… В тот раз повезло — это ему боги взаймы удачи дали. Потом не повезет. Да как бы хуже не было! Ой, матушка! — Она закрыла лицо руками. — Брате мой любезный, где же ты теперь! Что дальше-то с нами будет?

Белотур встал на колени возле нее, отнял руки девушки от лица и сжал в своих. Она произнесла нечто такое, что помогло ему понять происшедшее. Боги дали Велему удачи взаймы! И не повезет ему в другом месте. Он даже теперь знал, в каком.

— Оно уже случилось, — негромко ответил он, и Дивляна перевела на него блестящие от слез глаза. — Я теперь понял. Велем божьим судом доказал, что его сестра — Краса, полонянка. И… из того выходит, что ты — не его сестра. Ладожская невеста ведь одна была. И раз это она, стало быть, не ты. Вот чем нам боги подга… наказали. Велем там победил, а здесь нас погубил.

Это был конец. Чувствуя, что вот теперь небо рушится ей на голову, Дивляна не сдержалась: слезы ручьем хлынули из глаз.

— Да не плачь ты, лада моя любезная! — Белотур сел рядом, обнял ее, прижал залитое слезами лицо к груди. — Все выяснится, и Велем приедет, приданое привезет.

Дивляна продолжала заливаться слезами, кажется, еще сильнее от того, что ее жалеют. Прижавшись к широкой груди, плакать даже приятно. А Белотур утешал ее, поглаживая по голове:

— Аскольд сам своего счастья не знает, ну и дурак. Велем приедет, все узнают, что ты Огнедева, звездочка моя ясная. Ну, подумаешь, божий суд! Род ведь от тебя не отрекался! Тебя из рода с честью замуж проводили. Хочешь, за меня выходи.

— Ты меня возьмешь? — Дивляна недоверчиво подняла голову.

— Возьму.

— Да кто я теперь? Никто! Былинка в поле, кто пройдет, тот и стопчет!

— Ты — Огнедева, и всегда ею будешь! — Белотур взял в ладони ее залитое слезами лицо и приподнял. Для него она была прекраснее всех, и ничто на свете не могло этого изменить. — Не приданое же тебя делает Огнедевой, не рушники вышитые! Для меня ты сама Денница. Хочешь за меня? Или я тебе не хорош?

— Хочу, — шмыгая носом, но уже улыбаясь, Дивляна рукавом вытерла слезы. — Ты добрый. Я с тобой ничего не боюсь.

— Не жалко, что княгиней не будешь?

— Нет! — Дивляна и обняла его за шею. — Что мне в этом князе? Я тебя люблю.

Белотур целовал ее влажные щеки, горячие губы, и она отвечала ему с таким же пылом, с которым недавно плакала. Она так устала от забот и волнений, что теперь просто отбросила их все и думала только о том, что Белотур — хороший человек и любит ее! Княгиней быть, что ни говори, почетно, но Дивляна убедилась на опыте, что только любовь облегчает житейские ноши, делает богатым без серебра и защищенным без дружины.

А потом она вовсе ни о чем уже не думала, растворяясь в страстном влечении, которому наконец могла дать волю. Что бы ни происходило с ней — жар его губ, сила его рук были счастьем, вознаграждавшим ее за все недавние тревоги, и этого счастья ей было достаточно. Белотур переложил ее на скамью, покрытую овчиной, и она торопливо развязала поясок — чего еще откладывать, когда наконец сама судьба отдала их друг другу?

Воротислава вернулась домой, уже зная, что произошло на княжьем дворе. С горы на гору карабкаться долго, но слухи, будто птицы, перепархивают с одной вершины на другую. За своими воротами ей никто не попался. Она знала, что Белотур пошел домой, но в доме его не оказалось. Забериславна метнулась к свекровиной мазанке и в сенях наткнулась на саму Елинь Святославну. Увидев невестку, старуха переменилась в лице и шагнула вперед, норовя вытеснить ту назад, во двор.

— Ты чего здесь? — строже обычного прикрикнула на Воротиславу старая воеводша.