— Пойдем, княгиня! — Белотур взял ее на руки и понес на берег. — Лучше бы самому Аскольду тебя в первый раз на землю киевскую поставить, да видишь, как сложилось…

За ними наблюдала Воротислава, и Дивляна лишь слегка оперлась рукой о его плечо, будто ей вовсе не хотелось прикасаться к чужому мужчине. В присутствии Забериславны у нее хорошо получалось думать о Белотуре как, о чужом, но тем сильнее были ее робость и чувство одиночества.

Вот он поставил ее на твердую землю, и она торопливо оправила подол и пояс. Огляделась. Народ бежал к ним со всех сторон: всякому любопытно было посмотреть на воеводу, воротившегося из чужих краев. Белотура тут, видимо, любили: простой народ охотно кланялся, старейшины, случившиеся поблизости, лезли обниматься, хлопали по плечам, наскоро расспрашивали о походе — удачен ли? Здесь были словены, те же савары, хотя и меньше, чем в Любичевске. Говор киевлян звучал непривычно, однако был понятен. На нее, Дивляну, поглядывали, но не с большим вниманием, чем просто на красивую молодую девку. Даже если поляне помнили, что воевода поехал за невестой для князя, никому не приходило на ум, что этой невестой может оказаться девушка в простой шерстяной верхнице, крашеной дубовой корой. В лучшем случае их со Снегуле могли принять за челядинок, приехавших заранее приготовить все для знатной хозяйки.

Оставив Битеня наблюдать за разгрузкой лодий, Белотур с тремя женщинами и кое-кем из дружины двинулся по тропе. Сперва вокруг были только склоны, потом стали появляться избушки, врезанные в берег, из того же обмазанного глиной хвороста. Стояли они как придется, но между собой были соединены множеством узких натоптанных тропинок. На свободных местах виднелись кривые полоски огородов, уже пустых в эту пору. Еще зеленую траву жевали коровы, козы, овцы. На самой вершине горы избы стали больше, просторнее и стояли теснее.

Путь их лежал к целой стае избушек, окруженных особым тыном. Когда приехавшие приблизились, их встретила в воротах пожилая женщина с рогом в руках. Увидев Белотура, она хотела что-то сказать, шагнула навстречу, но тут же, не глядя, сунула рог кому-то рядом в руки и бегом кинулась навстречу, жарко обхватила воеводу и припала головой к его груди, что-то причитая, то ли плача, то ли смеясь от радости. По ее преклонным годам Дивляна догадалась, что это его мать, Елинь Святославна, старшая дочь последнего Полянского князя Святослава, ведшего свой род от Кия. Это была самая знатная женщина племени полян, каких бы жен ни привозили себе из чужих краев ее дети и племянники.

Следом из ворот показался отрок лет двенадцати, как две горошины похожий на княжича Радима Забериславича. Тот же лоб, нос, те же глаза, только, слава богам, оба зрячие. «Как же прочно в этом роду держится внешнее сходство!» — мельком подумала Дивляна. Только подойдя ближе, она заметила, что глаза у Ратибора совсем светлые, точно как у Белотура, и смотрят так же приветливо, не выискивая во всем и во всех подвоха. Чертами лица Ратибор Белотурович был похож на мать, а выражением скорее на отца, и потому отрок ей сразу понравился. Она окинула пристальным взглядом челядь за спинами у хозяев, и, хотя там имелись молодые женщины, среди них не было ни одной, которую можно было бы посчитать младшей женой воеводы.

Пока семейство и челядь, всяк на свой лад, приветствовали воротившегося домой хозяина, Дивляна стояла в стороне рядом со Снегуле. Она могла разглядывать Белотуровых домочадцев сколько угодно, в то время как ее саму никто не замечал! Да уж, доехала она! Сколько разных тревог сопровождали ее отъезд и путешествие — и вот в конце его она оказалась никому не нужна! И никто ее не встречает — не взглянут даже. А если и взглянут любопытно, то тут же и отвернутся — мало ли кого воевода привез! Будет срок, расскажет.

Но вдруг сам Белотур обернулся к ней и кивнул, приглашая подойти. Дивляна приблизилась.

— Посмотри, матушка, — Белотур взял ее за руку, — какую я лебедь белую привез. Это Дивомила Домагостевна, дочь воеводы ладожского Домагостя Витонежича. Род свой она ведет от Любошичей, ладожского старшего рода, и Гостивита, князя словен ильмерских. Эту деву я для князя Аскольда сосватал. Как в кощуне — саму Денницу из Золотой Сварги!

— Да что ты говоришь! — Елинь Святославна всплеснула руками. Она не так чтобы не поверила, но на Дивляну смотрела во все глаза, и в глазах этих читалась смесь живого любопытства с недоумением. — Невесту князю! Да что же ты, дурная твоя голова… Надо же было князя упредить, чтобы он встретил. Сам бы в дом ввел… Что же ты ее сюда! Как же так! Совсем обычаи забыл!

— Погоди, матушка. Князю в дом ее вести рано. Встрешник нас попутал — родню ее, дружину, приданое мы по пути потеряли.

— Как — потеряли? — Старая воеводша в изумлении раскрыла глаза еще шире. — Из-за пояса обронили, что ли? Не рукавица, чай!

— Не обронили. Отстал от нас по пути ладожский воевода Велемысл, ее брат, и дружина его, и приданое у него остались. А куда невесту к мужу в дом без приданого? Да и отдавать ее кто будет — я же ей не родня! Вот-вот они нас нагонят. Тогда и передадим невесту жениху честь по чести. Пока пусть у нас побудет.

— Да лучше… — начала недовольная Воротислава.

— У нас побудет! — с легким нажимом повторил Белотур, бросив на нее строгий взгляд, и жена не посмела открыто перечить. — Прошу, матушка: прими ее, обогрей, а то дева совсем измаялась. Ни родни, ни пожитков, всего две исподки с собой да одна челядинка. — Он кивнул на Снегуле. — Будь ей пока вместо матери.

— Ну, как не принять? — Елинь Святославна повернулась к Дивляне. — Да будут с тобой боги в нашем дому, дитятко! — Она обняла девушку, прижалась к ее щеке своей прохладной морщинистой щекой. — Сейчас все устрою. И баню и поесть — у меня все готово, а там и постелим — ляжешь отдохнуть. Это сколько же вы ехали?

— Почти с Медового дня, — впервые подала голос Дивляна. — Третий месяц уже.

— Ох, бедная! Ну что, как у вас в Ладоге люди-то живут? — Она приобняла Дивляну за плечи и повела во двор, будто ожидала, что девушка немедленно расскажет ей все о жизни далеких волховских словен.

Во дворе размещались несколько мазаных изб, клети, навес для скота, пока еще пустой — не пригнали с луга. Кусты и некоторые деревья уже желтели, но трава оставалась зеленой, и скотину не спешили ставить в стойло. Дивляна заметила, что в полянской земле листопад-месяц похож на ладожский ревун — теплее и зелени больше. И называют они его здесь, как потом оказалось, жолтень, оттого что деревья желтеют, а грудень зовут листопадом, потому что только тогда лист опадает! Получалось, что в эти полуденные края Марена-зима добиралась на месяц позже.

Одна из мазаных изб принадлежала старой воеводше — сюда она и привела Дивляну и Снегуле. С последней она попыталась было объясняться знаками, но, убедившись, что голядка прекрасно понимает по-словенски, смеялась над своей ошибкой звонко, как молодая. Старшая дочь Полянского князя Святослава была совсем не похожа на сына — круглолицая, скуластая, невысокая ростом и с годами располневшая, она, видимо, сама имела в жилах немного саварской крови. Голова ее, покрытая белым убрусом, не доставала Белотуру даже до плеча, да и внук уже перерос бабку. Однако зубы у нее были почти все целы, и дряхлой она ничуть не выглядела. Видно было, что эта женщина, как и сын ее, открытая и чистосердечная, и рядом с ней Дивляне сразу стало гораздо спокойнее. Расторопная и отзывчивая на чужую нужду, Елинь Святославна, казалось, готова была принять в дети любого доброго человека, и Дивляна, побыв рядом с ней всего ничего, уже ощущала себя под теплым крылом заботливой матери. Понятно, в кого Белотур уродился таким!

Изба у нее была просторная, земляной пол чисто выметен, на скамьях — пестрые ковры и пушистые шкуры, на полках — сияющие, как солнце, бронзовые, медные, серебряные блюда, резные ларцы и ларчики один на другом — их Елинь Святославна называла незнакомым Дивляне словом «скрыня». Даже полати отгораживались чистыми вышитыми занавесками. Пахло душистыми травами, и этот запах, как всегда, наполнил душу Дивляны чувством покоя и безопасности. Все в Киеве, было как-то не так — другие избы, утварь, говор, да и само это поселение на вершинах крутых гор, будто зависшее между землей и небом. Но и здесь, похоже, можно жить. Если только ей найдется место…

Первое впечатление Дивляну не обмануло. Старая воеводша сама пошла с невесткой и приехавшими девами в баню, после усадила за стол, подкладывала всем кусочки, подливала квасу. Потом постелила Дивляне и Снегуле у себя, дала мягкие перины, беличьи одеяла и все ходила вокруг, выпытывая, не холодно ли им и не жестко ли, не надо ли дать попить и не дует ли откуда. Дивляна даже устала отзываться и благодарить. Заснув наконец, она спала гораздо крепче и спокойнее, чем надеялась по пути сюда.

На другой день, проснувшись и умывшись. Дивляна выглянула в окошко, благо, день стоял солнечный и почти по-летнему теплый, и увидела во дворе Белотура, одетого в лучшее цветное платье, с поясом в серебре. Рядом с ним отроки держали мешки, видимо, с мехами.

— Это куда он — к князю собрался? — Дивляна обернулась к Елини Святославне.

— К князю, — охотно подтвердила та. — Князь-то ждет его который уж день. Небось проведал, что приехали вчера.

Дивляна села на лавку. Сегодня Аскольд узнает, что она уже здесь. Наверное, он захочет ее увидеть? И можно ждать, что вот-вот он за ней пошлет?

— Вот что, Дивляна, — окликнула ее хозяйка, будто услышала ее мысли. — Князь-то, видать, скоро пришлет за тобой. Давай поглядим, что у меня из платья есть для тебя. Надарили, я уж не ношу, куда старухе-то наряжаться? А хорошее платье у меня есть, цветное, давай примерим, может, подшить чего надо…

У Дивляны было с собой козарское платье, подаренное Ехсаром, но его Елинь Святославна не советовала надевать.

— Что подумает князь: невеста до него еще доехать не успела, а у чужих мужиков подарки принимает!