Одолень помог Званцу договориться со старейшиной волока и всей мошнинской волости, и тот согласился выделить киевскому воеводе мужиков, чтобы те переволокли лодьи из Лубны в Мошну ночью. Волок был в хорошем состоянии, путь освещали факелами, и обошлось без приключений.

К рассвету уже были возле Мошнинска — довольна значительного укрепленного поселения, где издавна жила старейшина мошнинской волости и где прародители мошнян поколениями уходили в землю большого старого жальника. После ночного перехода дружина устала, но отдыхать Белотур никому не дал. Никто не жаловался: все понимали, что Станила еще совсем рядом и что чувствовать себя в безопасности можно будет не скоро. Лодьи спустили в Сож, расплатились с мошнянами и подняли паруса. Пользуясь попутным ветром, лодьи лебедями мчались вниз по течению, и только теперь Дивляна немного перевела дух.

Рассвело, а при свете было уже не так страшно. Настал новый день — и она надеялась, что князя Станилы, этого сына Марены и порождения Закрадного мира, она больше никогда не увидит. Вниз по Сожу лодьи шли быстро, низкие заболоченные берега улетали назад, и беглецам становилось все легче дышать. Вечевое Поле они покинули в темноте, второпях, думая только о том, как уйти от весьма вероятного преследования, и теперь новая местность казалась сном. За эти насыщенные событиями дни Дивляна привыкла к Вечевому Полю, будто провела там целый год. Неужели все это наконец позади?

Рядом с ней сидела Краса, одетая в сряду Дивляны — ее исподку, шерстяную верхницу, обутая в такие же черевьи с бронзовой проволокой. Волхв Одолень, сидящий с ними в лодье, окидывал обеих понимающим взглядом. Белотур ничего не говорил ему, но умный волхв и сам разгадал замысел, увидев девушку, будто нарочно подобранную по сходству с Огнедевой. Утомленная волнением и ночным переходом, Дивляна спала прямо в лодье, свернувшись калачиком; Краса вскоре прикорнула рядом с ней, и незнакомый человек, доведись ему увидеть двух спящих усталых девушек, едва ли смог бы угадать, которая из них — дочь ладожского воеводы, наследница крови старшего рода и Огнедева, а которая — дочь ловца из Вал-города, проданная роба.

На ночь остановились возле какой-то веси. Когда стали договариваться с хозяевами о ночлеге, поначалу никто ничего не понимал, и Дивляна решила, что им попалась голядская весь. Но и Снегуле имела удивленный вид — она тоже с трудом разбирала речь местных, хотя женщины носили на головах такие, же голядские покрывала с заколкой сбоку, как у нее. На помощь пришел Одолень.

— Здешний народ и от голяди и от словен, все перемешались. И язык у них такой, что ни по-голядски, ни по-словенски не вдруг поймешь. Привычка нужна.

Он улыбнулся и обратился к мужчинам, стоявшим у крайней избы:

— Добре вакар! Се добро люди прашимо наковати, оне дати хороша давана.

Как ни странно, мужики закивали и один произнес нечто столь же непонятное, показывая на крайнюю избу. Они с Одоленем обменялись еще несколькими словами, сопровождая их знаками на пальцах, а потом волхв перевел на человеческий язык: хозяева готовы за веверицу пустить в избу пять женщин, а сами пойдут ночевать в баню.

— Что же это за язык? — спрашивала у волхва изумленная Дивляна. — Вроде бы и не наш, а что-то понятно… Они так говорят?

— Говорят кто по-голядски, кто по-словенски, а на торгах и в святилище вот так и объясняются — кто какие слова знает, а больше на пальцах. — Одолень засмеялся. — Здесь рядом Числомерь-гора, старинное святилище голядское, но с тех пор как тут словены поселились, тоже в нем богам служат, о том у них с голядью с самого раннего времени докончание положено. Так и приспособились.

Топить баню было поздно, но хозяйка подогрела воды и дала им хоть как-то обтереться. Дивляне очень хотелось попроситься в баню завтра, но она не была уверена, что Белотур разрешит задержаться. Тем не менее она была рада возможности хоть одну ночь поспать под крышей, на лавке, а не на земле, и не просыпаться утром с ощущением, что кончик носа совершенно заледенел и сейчас отвалится. Теперь ей уже казалось, что они едут все три года, но конца пути по-прежнему не было видно. Она до смерти устала спать во всей одежде под тремя шкурами, ползать на четвереньках по полу шатра, где если и встанешь, то больше двух шагов не сделаешь, надоело сидеть на земле и на бревнах, греться у костра, да и то когда стемнеет. Ни дома, ни утвари, ни печки — ничего под руками! А она еще должна была сидеть, будто наказанная, в шатре под пологом, чтобы кто-нибудь из чужих, сохрани чур, не увидел ее лица! И ведь уже близки были утренние заморозки, и дальнейшая жизнь под открытым небом ничего хорошего не сулила. Белотур виновато разводил руками: они сейчас должны были приехать в Киев, но кто же знал, что Станиле и Громолюду вздумается воевать, а потом еще одного из них придется провожать на Тот Свет!

— К зазимью хоть до Киева доедем? — спросила Дивляна, к вечеру почти поверившая, что все нехорошее позади.

— Боги дадут, доедем, — подбодрил ее Белотур. — У князя Заберислава нам долго засиживаться нечего.

— А он не будет гневаться, что мы его сына с собой не привезли?

— Я ему не кормилец. — Белотур и сам был недоволен, что не удалось уговорить Радима ехать с ними. — И ему не двенадцать лет, меч не вчера получил, должен о себе своей головой думать.

— Как по-твоему, отдаст ему Станила Ольгицу?

— Я на месте Станилы не отдал бы. Ведь кто ее муж — тот наследник Громолюда.

— Но сам Станила теперь его наследник!

— Да, это помнят те, кто на погребении был. А помри Станила — и дети Ольгицы Громолюдовны будут оспаривать права его детей на смолянскую землю. И самое для него лучшее — это чтобы эти дети в его доме и родились. Я бы на его месте сам ее за себя взял. Но Радим, похоже, не понял, что его за нос водят. А дожидаться, пока поймет, мне недосуг!

— Бедная она, бедная! — Сердце Дивляны переполнялось жалостью к подруге. — Что за Суденица ей напряла такую судьбу на кривое веретено! Сперва похитили ее, мало что не как роба в чужом племени два года жила, потом чуть на краду не легла, а только на волю вырвалась — отца потеряла, и теперь еще этот дивий мужик на нее зарится!

— Может, обойдется, не захочет Станила с радимичами ссориться.

— Да и Радим твой — тоже не подарок… — буркнула Дивляна.

Она думала о княжиче Радиме, пока засыпала. И утром, услышав его голос, решила, что это продолжение сна. Проснувшись, она не сразу встала, а некоторое время потягивалась, радуясь, что лежит не на земле и что в избе не холодно, не то что в шатре, где одно спасение по утрам — бежать скорее греться на солнышке или к костру. Солнце-то на осень повернуло, еще светит, но уже не греет.

Но вот она поднялась, оделась и хотела выйти, довольная, что наконец-то может показаться на воздухе без опостылевшей паволоки. Некому здесь на нее смотреть, разве хозяевам, но и те ушли с утра топить овин — пора снопы сушить. Она вышла в сенцы, потянула наружную дверь… и услышала голос Радима. Или ей померещилось? Нет, с ним разговаривал Белотур; слов Дивляна издалека не могла разобрать, но слышала, что оба собеседника раздосадованы и горячо спорят. Где это они? Видно, возле Белотурова шатра — дружинный стан начинался совсем рядом с крайней избой, где Дивляне дали приют. Она перешла к окошку и выглянула на другую сторону. И охнула, от испуга прикрыв рот ладонью. На берегу выстроились друг против друга две дружины с щитами и оружием наготове. Ей бросилась в глаза фигура воеводы в кольчуге и шлеме — она сразу узнала Белотура. И не кто иной, как Радим, стоял напротив него, выглядывая из-за щита…

Белотура княжич огорошил своим появлением еще на первой заре, когда тот поднимался, собираясь трогаться в путь как можно быстрее. И именно этому появлению Дивляна и ее женщины были обязаны тем, что их не стали будить спозаранку, а дали выспаться. Сам Радим не спал уже вторую ночь и выглядел посеревшим, осунувшимся и даже более угрюмым, чем обычно. Первую ночь он метался в поисках — Белотур и его дружина исчезли, на месте их стана остались только еще горячие кострища, жерди or шатров, брошенные шалаши, измятая высохшая трава из подстилок, всякий прочий мусор. Лодьи тоже исчезли, но вниз по Днепру они не уходили, иначе Радим бы их увидел по дороге сюда. Хорошо, что сам он был родом с Сожа и прекрасно знал путь на мошнинский волок, которым не раз пользовался. Нужно было только догадаться, что именно туда беглецы и направились. Какое-то время ушло на то, чтобы раздобыть лодьи для переправы через Днепр и похода по Лубне. Когда Радим достиг мошнинского волока, уже светало, зато здесь ему подтвердили, что он на правильном пути. Ругая себя, что не додумался заранее оставить людей на волоке, — перекрыть его можно совсем небольшим отрядом! — Радим отправил несколько человек назад к Станиле, чтобы предупредить, а сам велел дружине поднимать лодьи на катки.

После полудня, уже на Соже, пришлось остановиться ненадолго, но потом, на пути вниз по реке, Радим подгонял людей день и ночь, пока не увидел возле прибрежной веси дружинный стан и знакомые, ладожские лодьи, украшенные резными головами Ящера. Они были здесь — Белотур, Велем, Огнедева и решение его собственной судьбы.

При виде множества лодий на Соже, полных вооруженных людей, киевский стан поднялся мигом. Белотур, разумеется, предвидел такую возможность и оставил на ночь усиленные дозоры, а остальным приказал спать, держа оружие под рукой. Радимичей, подходящих к берегу, встретил сомкнутый строй, прикрывшийся щитами, и несколько стрел вонзились в борта лодий и даже в подставленные щиты.

— Эй, Белотуре, это я, Радим! — крикнул княжич. — Не стреляй!

Белотур сделал своим людям знак обождать. Но оружия они не опустили, и сам он вышел навстречу родичу в шлеме, в кольчуге, со щитом и с мечом наготове.

— Здоров будь, Радим Забериславич! А я уж думал, ты домой не хочешь ехать, — сказал он, настороженно оглядывая брата жены. — А ты вон как заторопился — небось ночь не спал? Ну, сам виноват, я тебя звал с собою.