Мать Армана посетила их, но не пожелала остаться к обеду. С Анной она была не более чем вежлива, а Арману, когда они остались одни сказала: — Девушка очень красива, так что будь начеку! Она может оказаться ветреной, увлечься другим мужчиной.

Арман слушал ее, крепко сжав губы. «Ты решила, что она с тобой одного поля ягода», — язвительно подумал он.

Мать сказала, что отец болен, и они должны навестить его.

— Отец отрекся от меня, — напомнил Арман. — Он не захочет меня увидеть.

Но через несколько дней мать прислала записку: отец очень болен, сердечная слабость, с постели больше не встает. «Пойдем, — решил Арман. — Может быть, это последний случай повидаться с ним».

Анна надела скромное жемчужно-голубое платье и уложила свои пышные волосы в узел. — Я не выгляжу как школьная учительница? — спросила она Армана.

— Как учительница, которую видит во сне каждый школьник, — ответил он. — Ну, идем.

Морис был так слаб, что не мог сидеть в постели. Его лицо было белее подушки, волосы — тусклыми и серыми с проседью.

— А, это ты, — сказал он сыну. — Кого ты привел?

— Это Анна, папа.

— Похожа на немку. Убери ее отсюда.

— Я уйду вместе с ней.

— Ну и уходи, — задыхаясь, прошептал отец. — Оставь меня, кто тебя звал! С меня давно уже довольно…

Они покинули дом, но вечером возвратились. Морис умер. Мадам Жолонэй была в истерике, на Армана легли все хлопоты, связанные с похоронами.

В середине декабря Анна обнаружила, что беременна. Арман ликовал. «Теперь мы поженимся», — твердил он. Она сообщила ему об этом в постели. Он покрыл поцелуями ее глаза, ресницы, лоб под белокурыми волосами от одного виска до другого. Анна, изнемогая от любви, почувствовала, что она не сможет решиться на аборт. Не сможет исторгнуть, умертвить дитя их любви. И если за это надо заплатить своей свободой — что ж, она заплатит. Они вступили в брак накануне Рождества. Скромная свадьба — только гражданская церемония, несколько друзей. Потом они обедали у Лаперусса. Анна была так ослепительна в кремовом шелковом костюме и маленькой шляпке с вуалью, что официанты, забыв о заказах, толпились около их столика, а Арман не мог отвести глаз от молодой жены.

— Самая прекрасная женщина на свете, — воскликнул он. — Она моя, и я счастливейший из людей…

— За здоровье Армана! — хором отозвались друзья. — За здоровье Анны!

«И за здоровье бэби тоже», — подумала она со счастливой улыбкой. Глядя в обожающие глаза Армана, она чувствовала, что их любовь победила войну. Но война победила их.

В середине января 1943 года у Анны случился выкидыш. Ночью она почувствовала схватки и долго боролась, стараясь удержать плод. Боль стала невыносимой, и она разбудила мужа. На простыне уже появились пятна и сгустки крови. Арман побежал в больницу. Врач сказал, что за последний год выкидыши у женщин нередки. Влияют стрессы войны и плохое питание. Он уверил их, что Анна совершенно здорова и сможет иметь детей в будущем.

Но Арман был встревожен. Анна восстановила свое здоровье и красоту, но стала грустной. Она пыталась рассеять его беспокойство: — Я вовсе не принимаю этого близко к сердцу. Это ведь еще не ребенок, просто комочек живых клеток. О чем же тут горевать?

Но он знал, что она ощущает потерю. И он тоже — не потерю ребенка, а потерю жизнерадостности Анны. С конца 1942 года, когда она переехала к нему в Париж, ее живой нрав как-то потускнел, и очень редко ее взгляд, устремленный на Армана, сиял прежней ликующей радостью. Ее весна отшумела, и Арман винил в этом себя. Он сорвал дикую розу, без которой не мог жить, и она поблекла.

Анна видела тревогу Армана и старалась отвлечь его. Она приглашала гостей, выезжала с Арманом в оперу и драматический театр, отправляла Жоржа из дома на воскресенье, и они наслаждались, непринужденно разгуливая весь день по пустой квартире в пижамах, завтракая и обедая в постели. Не сказав Арману, Анна в сентябре перестала принимать контрацептивы и в марте 1944 года снова забеременела. Она переждала тот срок, когда потеряла первого ребенка, и только тогда сказала Арману, что будет рожать в октябре.

Он был в восторге и заявил, что будет сидеть дома и заботиться об Анне.

— Чепуха. Я бы себя чувствовала нелепо. И что тогда будет с твоим делом? Дети рождаются постоянно, но никто из-за этого не закрывает магазинов.

— Мерсье заменит меня на фабрике, а в магазин-салон я найму кого-нибудь…

— И потеряешь покупательниц. Они ходят ради твоих прекрасных глаз, мой зайчик, а не ради твоих прекрасных духов. Но мы заговорились. Тебе сегодня надо быть на фабрике, и ты уже опоздал.

Он взял с подноса чашку и выпил глоток холодного кофе.

— Мы назовем его Клод. Это имя моего прадедушки.

— Кого?

— Его. — Арман погладил плоский живот Анны.

— А если это девочка?

— Невозможно! — Он подумал и сказал вопросительно: — Клодина?

— Твои идеи ужасны. Иди же на работу.

Арман, как всегда, ехал на фабрику в метро, улыбаясь своим мыслям.

На фабрике был очередной прорыв. Хронический кризис производства был неминуем. Несмотря на то что немцы всегда предоставляли фирме «Жолонэй» приоритет, фабрика постоянно простаивала из-за дефицита сырья. Сегодня недоставало бергамота — сырья для фруктовой ноты в составе духов «Грация», воплотивших, по мысли Армана, лето ожидания им Анны, воспоминание о Грасе, об ароматах маленького сада, где они обедали, о начале их любви. Арману казалось, что в духах «Грация» он уловил лишь слабый отзвук ароматов лета своей любви, но пробная партия имела успех на выставке-продаже, и фабрика получила заказы.

Мерсье сообщил Арману, что заказанная партия бергамота так и не поступила: — Сегодня 6 июня. Срок прошел уже две недели назад.

— Я подумаю, что можно предпринять, — сказал Арман, проходя в свою контору. — А что, если заказанный груз не придет? — Он сел за письменный стол и уставился на свои руки, словно именно там мог найти ответ.

На фабрике послышался шум. Арман встал из-за стола, чтобы выяснить в чем дело, и на пороге столкнулся с Мерсье. «Может быть, привезли бергамот», — подумал он, глядя на сияющее лицо своего помощника.

— Они высадились! Союзники высадились в Нормандии!

Отовсюду бежали рабочие, повторяли друг другу известие, обменивались рукопожатиями, поздравляли друг друга. Вдруг они замолчали, и высокий голос запел «Марсельезу».

— Заканчивайте на сегодня работу! — объявил Арман. — Празднуйте дома со своими женами.

Когда он выходил с фабрики, сердце его сжималось от страха.


Уже несколько месяцев он получал предупреждения и письма с угрозами. «Коллаборационист, твои дни сочтены!» Сообщали, что его имя занесено в списки пособников немцев, составленные французским Сопротивлением. «Там видно будет, как мы накажем предателя». В остальных письмах были бранные слова и пожелания собачьей смерти.

Он сжигал их, не показывая Анне. Она знала, что он работает на немцев, но считала, что он поступает правильно, сохраняя любимое дело и обеспечивая работой сотни французов. Она была уверена, что он всей душой предан своему делу, и ликвидация «Парфюмерии Жолонэй» была бы для него тяжелейшим ударом. Но она уже догадалась о письмах, и они начали обсуждать, не следует ли им покинуть Париж для безопасности ребенка. Пока такие разговоры не приводили к немедленному решению.

— Это пишут полоумные, — заявлял Арман.

— Безумцы опасны, — возражала она, но заканчивала со смешком: — Не будем мы от них удирать, пока я не закончу вязать покрывальце.

Анна начала вязать кружевное покрывало на детское одеяло; раньше она никогда не вязала, и дело двигалось очень медленно.

Когда 6 июня он вернулся с фабрики, Анна стояла у дверей, ожидая его; она кинулась ему на шею с криком: — Уедем, Арман, не то будет поздно!

Он повел ее в гостиную и налил две рюмки коньяку. — Если мы сбежим именно сейчас, — сказал он медленно, обдумывая свою мысль, — то все уверятся, что у меня есть проступки, которые я хочу скрыть.

Она глотнула коньяк и возразила: — После войны выяснится, кто прав, а кто виноват. Но каждый будет твердить, что он был прав с самого начала. — Она посмотрела на него умным, проницательным взглядом. — И «правота» будет зависеть от того, кто выйдет победителем в этой дерьмовой свалке.

— Милая моя Анна, я втянул тебя в скверную историю.

— Да, ты. И я благодарю за это Бога.

— Ты ангел! Но как же ты решишь? Уедем мы из Парижа?

Вместо ответа она принялась за свое вязанье: покрывальце было еще чуть больше ладони.


В августе она кончила вязать покрывало. Угрожающие письма по-прежнему приходили, но Анна научилась их различать и уничтожала до прихода Армана. Фабрика закрылась на сезонный перерыв. Арман проводил некоторое время в лаборатории, но больше сидел дома с женой. Они никого не принимали, никуда не выходили. У Анны отекали ноги, ее тошнило. «Никогда не думала, что бэби доставляет столько хлопот! Хуже, чем болеть гриппом, — жаловалась она шутливо. — И еще эта жара — скорей бы лето кончилось!»

К концу лета союзники вошли в Париж. Парижане радостно приветствовали французские и американские войска. Они танцевали на улицах, целовали солдат и офицеров, на каждой улице звучала «Марсельеза». Над городом витало антинемецкое настроение; звучали лозунги: «Да здравствует Франция!», «Смерть предателям!», «Долой бошей!», «Франция освободилась», «Франция навеки свободна!»

Анна и Арман, не выходя из дома, слушали радио, в их душах боролись радость и страх.

Они рано легли, но оба не могли заснуть.

— Наш ребенок родится в свободной Франции, — прошептала Анна. Голос был счастливый.

Они легли рано, но никак не могли заснуть. Когда он утром проснулся, Анны не было рядом.