Северцева замолчала, посмотрела на Зимина и поинтересовалась:

– В вашем досье эта история есть?

– У меня нет на вас досье. И уж тем более такого, – совершенно серьезно ответил Зимин. Его обычная улыбка куда-то делась.

– Тогда я продолжу, – сказала Наталья. – По матери я все равно скучала. Но, не разобравшись во всем, гневно думала о том, как можно было променять меня, родную дочь, на этого угрюмого Валеру, свою мать, тетю Полину и дом, этот чудесный старый дом с историей и памятью. Я презирала ее квартирку. Никакие пейзажи с заливами и соснами Серебряного Бора не избавляли от чувства чего-то непрочного и жалкого. «Дешевка», – как-то ответила я на вопрос тети, как мне мамино жилье… – Северцева вздохнула. Она боялась, что Зимин потеряет нить повествования, а ей сейчас очень хотелось рассказать все до конца.

– Прошу вас, продолжайте. Давайте я за вами поухаживаю и налью еще чаю, – сказал Зимин.

– Спасибо. Хорошо, если вам не наскучило…

– Нет, я очень внимательно слушаю.

– Понимаете, совсем мы отношения не прерывали. Я думала о ней, изредка разговаривала по телефону – она всегда звонила сама. Бабушка считала, что мы с ней одинаковые, железные, потому и сложно нам стать ближе. А потом я ушла в декрет. Появилось много свободного времени. Однажды зимой я купила эскимо, несмотря на холод, и решительно отправилась к метро. Куда поеду, я не знала, мне хотелось какого-то движения. Я доехала до «Щукинской», пересела на трамвай и уже через полчаса вышла в Строгине… И вы представляете, на душе у меня как отлегло. И я поняла, как давно хотелось увидеть маму. Зашла в магазин, купила огромный торт. Я подошла к ее шестнадцатиэтажке и удивилась, как неопрятно она выглядит. Наш дом на Сухаревке после всех пожаров, затоплений и вандализма выглядит в разы приличнее! Фасад дома был страшен из-за разнокалиберно застекленных балконов, плитка отвалилась, краска облупилась. Домофон не работал, в подъезде пахло плесенью. Дешевка. А дешевые вещи долго служить не могут… Мама променяла нас на дешевку. Я подошла к нужной двери и сообразила, что приехала не позвонив. А может, вообще мама здесь больше не живет. Но она открыла мне. Я вошла и увидела сидящего за столом дядю Валеру – точно на том же месте, что и много лет назад, когда я впервые пришла сюда. Он посмотрел на меня – и стало ясно, что Валера почти старик. Ссутулился и ушел в комнату. Мы остались с матерью. Она по-прежнему была красива и ухожена, такой контраст по сравнению с Валерой. Что сказать, я не знала. Мне хотелось мелодрамы, объятий, слез, раскаяния… Но в реальности все было иначе – скованность, боязнь посмотреть в глаза, увидеть равнодушие и притворство. Я спросила о Кирилле, рассказала о тете Полине. От матери пахло теми же духами, что я помнила с детства. Так хотелось прижаться к ней, как когда-то, но между нами была непреодолимость выбора. Все так, и только так. И не будет иначе. Все время, что мы пили чай с моим тортом, непрестанно звонил телефон. Он находился в соседней комнате, и мать выходила туда, что-то говорила, потом было слышно, как она перезванивала и быстро диктовала адрес. Голос ее был тихим, тон командным и грубоватым. Это была ее работа – секретарь на телефоне. При прощании мать не пригласила меня к себе, не пообещала приехать. Эта встреча ничего не изменила… Вы еще не устали меня слушать?

– Нет, мне очень интересно, – бодро ответил Зимин. – Вы, кстати, отличный рассказчик.

Наталья Владимировна улыбнулась. Воспоминания давались ей легко. Наверное, потому, что она никому никогда ничего не рассказывала. А сейчас она смотрела на Зимина и понимала: он ждет продолжения, чтобы использовать информацию в своих целях. И, в принципе, происходи этот разговор еще три года назад, это было бы возможно. Но сейчас, когда мама умерла, все это уже не имело никакого смысла. Поэтому-то Наталья Владимировна и пошла на эту откровенность.

– Да, все семейные истории удивительны и страшны по-своему, – вежливо заметил Зимин, видя, что Северцева задумалась.

– Да, пожалуй, вы правы, – встрепенулась она. – Я не буду вас утомлять рассказами о семейных сложностях, а расскажу, как купила этот отель. Да, вырученных и занятых денег на открытие отеля хватило бы с трудом. К тому же я не хотела открывать просто гостиницу. Я хотела открыть гранд-отель. Я хотела продолжить семейное дело! Ну история про то, как мы выиграли тендер, известна всем. Да, были участники и покрупнее, имевшие большие связи. Только иногда забывают, что дружба… Нет, даже не дружба, а встреча, разговор, пусть даже и неприятные, иногда могут сослужить хорошую службу.

– Вы имеете в виду господина Чащина?

Северцева рассмеялась:

– Вы знаете?

– Да, – кивнул Зимин, – именно эту историю я знаю. Даже знаю, что ему приписывали отношения с вами.

– Это все неправда. Между нами никогда ничего не было. Видимо, когда мы впервые встретились по поводу нашего дома, он перепутал меня с кем-то. Но впоследствии все выяснилось, и мы поддерживали деловые отношения. Справедливости ради должна сказать – не он, а я старалась их поддерживать. Мне нужны были советы знающего человека. И он был таковым. Он отлично ориентировался, так сказать, в коридорах городской власти.

– И он не попросил долю в бизнесе? – ехидно улыбнулся Зимин.

– Ну на этот вопрос я не буду отвечать. Результат всех переговоров, которые происходили тогда и позже, вам известен. Этим отелем владею я. У меня договор с городом о долгосрочной аренде. Здание официально признано памятником архитектуры. Я за свой счет поддерживаю его в надлежащем виде. Мне просто необходимо это делать.

– Уязвимая позиция. Вы одна. Если кто-то сильный нападет, что делать будете?

– Не нападут. Все понимают, что здесь затрат много. Поэтому открыто никто никогда не выступает против меня. Вот только ваша Ассоциация, – рассмеялась Северцева.

– Ну так что же дальше? Вы выиграли тендер, продали все, что имели, влезли в долги… И…

– И поняла, что средств не хватает. Это был ужасный период – мы прошли такую дорогу и уперлись в стену.

– Зачем вы начинали этот путь, не будучи уверенной, что сможете достать необходимую сумму? – резко спросил Зимин.

– Конечно же, я знала, сколько надо денег. Мы делали расчеты, мы следили за другими отелями. Но ведь ситуация не стоит на месте. Кто-то нас подвел – не дал обещанной суммы. Выросли цены на определенные материалы. Изменились тарифы, банковские ставки и прочее. Вы же сами все понимаете, вначале планируешь одно, уже через полгода понимаешь, что просчитался.

– Должен был быть запас прочности. Вы хотели, чтобы вас называли бизнесвумен, а не смогли просчитать риски. Это смешно. И очень по-женски.

Северцева вскипела. Этот человек, делающий свою маленькую карьеру, лавирующий между откатами и «благодарностями», учит ее жизни!

– Да, но именно я сижу в этом кабинете, а не вы, – улыбнулась Северцева, – и знаете, почему?

– Почему? – спросил покрасневший от досады Зимин.

– Потому что я решилась отправиться в путь, не имея запасных сапог. И я знала, что отступать некуда. И что я должна выстоять любой ценой. А такие, как вы, ждали бы «режима наивысшего благоприятствования». И ждали бы, пока «подгонят» вам лишние сапоги. А потом бы забраковали их и ждали других, более удобных, теплых. А потом вам бы не понравилась бы подошва на третьих сапогах. И опять бы вы ждали – как же так, не по правилам отправляться в путь без крутых запасных сапог. Поскользнуться можно. – Северцева сделала паузу, а потом продолжила: – А я вам скажу, что и в отличных сапогах можно упасть. И что, не рискуя, никуда никогда не уйдешь.

– Очень красиво, но это лирика.

– Это быль. Это реальность. Точно такая же, как, например, мой кабинет на этаже, на котором нет ни одного свободного номера на месяц вперед.

Северцева выдохнула. Судя по всему, она сейчас отыгрывалась за всю ту нервотрепку, которую ей доставили не только эти проверяющие, но и вообще вся Ассоциация независимых отельеров за последние несколько лет.

– Впрочем, вернемся к истории. Так вот, денег явно могло не хватить. И я все равно начала реконструкцию. Чем дальше продвигались работы, тем очевиднее становилась проблема. Но я не разрешала себе ни на минуту останавливаться. Я каждый день подсчитывала траты, сверяла с плановыми цифрами, отчаянно торговалась за каждый кирпич, за каждый мешок с цементом. Я понимала, что иначе нельзя. Пока я не нашла недостающих денег.

– Но у вас были какие-то планы? Вы хоть представляли, что будете делать, если не найдете деньги? – спросил Зимин.

– Затрудняюсь ответить. Я просто не помню этого. Я помню только ужасное напряжение. И как же тяжело мы тогда жили! Мне именно тогда показалось, что вся моя жизнь была одной большой проблемой. Отсутствие отца, уход мамы, бабушка и тетя, отчаянно из-за этого переживавшие, болезни, отсутствие денег. Да, потом было замужество, ребенок – это были светлые периоды, но покоя и тогда не было. Не потому, что быт заедал, а потому, что велико было желание двигаться у стреноженной обстоятельствами женщины. Мне было ужасно тяжело в тот момент! Впрочем, стоило мне только увидеть отремонтированные стены, восстановленную лепнину и чугунное кружево лестниц, как настроение менялось. Я начинала верить в чудо. Или – в себя. Я верила, что решу все проблемы. «Слушай, на счету остались деньги для экстренных случаев», – сказал однажды мне муж. И я поняла, что вот наступил он, этот самый страшный день. И что как только смолкнут голоса строителей на «лесах» вокруг здания, можно считать, что я провалилась в яму. «А если мы их потратим?» – спросила я. Муж сказал, что да, можем, но в его голосе было сомнение. Из чего я сделала вывод: поблажек больше нет, надо выходить из ситуации любой ценой.

– Это безрассудство, – пожал плечами Зимин, – это даже безответственность.

– Может быть, – согласилась Северцева, – только я точно знала, что найду недостающие деньги. Мне просто надо было немного сосредоточиться. Я никогда не ждала чуда. И всегда надеялась на себя. Но, наверное, где-то в глубине души жила мысль о справедливости. Я, никогда ни в чем не нуждающаяся и выросшая в любви, все-таки считала себя обделенной, а значит, претендующей на какую-то высшую справедливость. Это звучит наивно, но, мне кажется, такое происходит со многими людьми, пережившими даже небольшие потрясения. Согласитесь, ведь необъяснимый уход матери – это событие неординарное.