– Хорошо, вам не нужен шум?

– Совсем не нужен. Там столько деликатных моментов, – ответил Чащин.

– Понятно. Я постараюсь вам помочь. Я постараюсь уговорить людей. Но с одним условием.

– С каким? – ухмыльнулся Чащин.

– Все они должны остаться в центре. Понимаете? Они не должны уехать в какое-нибудь Строгино.

– Чем Строгино плохо? – обиделся за район Чащин.

– Всем. Там живет мать, которая меня бросила.

Последнюю фразу Наташа произнесла без какого было умысла. Она просто уже устала, хотела есть, у нее кружилась голова. И она понимала, что в этом кабинете – последняя надежда хоть что-то сохранить. «Понятно, что дело решенное. Они не остановятся ни перед чем. И всех расселят наобум. Как проще, дешевле, а потому куда подальше. Но Чащину не нужен этот шум. Он боится. Причем всего. И жителей, и бандитов, и городского начальства. Надо этим воспользоваться и хоть что-то выторговать», – подумала Наташа.

– Понимаете, там люди ни перед чем не остановятся. Их довели. Произволом, враньем, угрозами, покушениями. Ведь был пожар, там есть пострадавшие. Я вам не буду врать. Я все знаю. И дом не самый маленький. И место в Москве известное. Резонанс будет.

– А если переселят в пределах Садового кольца, не будет шума? – ехидно спросил Чащин.

– Будет. Но не такой. И быстро сойдет на нет. Люди начнут готовиться к переезду. Они не почувствуют себя такими ущемленными. Ограбленными.

– Ну не знаю. В фонде не так уж много хороших мест.

– Поищите, а я со своей стороны попробую горячие головы остудить. А то вчера письмо Ельцину сочиняли. А невестка одной из соседок в его приемной работает. Не бог весть какое место занимает, но в системе. Сами понимаете.

– Ладно. Буду думать, – недовольно пробурчал Чащин. Впрочем, торговаться с «городом» из-за квартир в центре лучше, чем оправдываться перед бандитами и стоять на ковре у вышестоящего начальства.

– Когда позвонить? Или лучше прийти.

– Нет, нет, звоните. Кстати, как фамилия?

– Северцева. Наталья Северцева.

– Это – по мужу? – по-дурацки спросил Чащин, опять напрягая память.

– Нет, я оставила себе свою фамилию, – улыбнулась она.

Дома Наташа никому ничего пока не рассказала. Во-первых, она не верила в успех. Во-вторых, сама себе удивляясь, испугалась мужа. Она боялась, что он отругает за рискованное в ее положении мероприятие. И за то, что она вмешалась в «благородное дело борьбы». И не только вмешалась, но и за спинами всех жильцов, по сути, предложила соглашательский вариант. До Наташи доходили слухи, что кое-кому предлагали варианты выгодного обмена, но эти стойкие люди благородно отказались. У всех в памяти был первый серьезно пострадавший – одинокий старик Лунев. И соседская дружба, такая в быту переменчивая, в серьезном вопросе оказалась крепкой. По дороге домой Наташа мучилась сомнениями, но в глубине души жила уверенность в правильности этого практичного поступка.

Через две недели Наташа позвонила Чащину. Ответившая ей Римма Степановна сразу же переключила на Чащина.

– Вы еще не родили? – спросил тот.

– Нет, но вот-вот.

– Ясно. – Чащин посопел в трубку. – Вопрос с домом решен. Все остаются в Центральном округе. Ну квартиры разные по качеству, но… Одним словом, теперь дело за вами. Смотрите, не подведите. Уговаривайте своих соседей.

– Что им сказать о сроках? И куда им обращаться за ордерами? – Наташа пока не верила Чащину.

– Все согласно обычной процедуре. Пусть идут в отдел жилья. Там им все покажут, они распишутся и так далее.

– Хорошо. Завтра же у нас будет собрание. Я со всеми поговорю.

– Договорились. Вопрос есть. А чего вы так печетесь обо всех? Ну вам, – Чащин поперхнулся, – тебе я бы сделал все.

Наташа замолчала. Ей совершенно не хотелось объяснять, что получи она одна хорошую квартиру, она бы не спасла дом, который мог пострадать в ходе противостояния. По Москве ходили истории про сожженные специально дома, поврежденные стены, разрушенные коммуникации. Шла борьба за дорогую землю.

– Я этих людей давно знаю. Жалко их, – ответила она.

И это тоже было правдой.

– Понятно, – буркнул Чащин, – ну тогда до свидания. Смотрите, не бунтуйте.

Ему вдруг хотелось спросить, помнит ли она об июньском отдыхе. Но тут он сам себя одернул: «Пузо такое! Еще бы не помнить! Хорошо, что без претензий. Понятливая. Знает, с какой стороны подойти. И на мелочи не разменивается! И вообще, дурой была бы, если мне на совесть давила. Черт, все-таки это она или нет? У той тоже глаза такие…» Чащин в этот день еще несколько раз вспоминал Наташу и терзался сомнениями, с ней ли у него в прошлом июне был бурный роман. Но он так и не вспомнил. В голове мелькали лица из прошлого, Наташиного лица среди них не было. И все равно Чащину казалось, что он знает ее.


– Представь, на днях решили провести собрание жильцов. Мне надо обязательно быть. А ты не ходи, все равно, кроме криков и нервов, пока никаких результатов. – Антошин собирался на работу, Наташа гладила ему рубашку.

– Почему никаких результатов? Вы все время что-то обсуждаете, пишете письма, куда-то ездите, с кем-то встречаетесь?!

– Я не знаю. У меня такое впечатление, что нам везде поставили кордоны. Понимаешь, куда ни сунься, везде знают ситуацию, но никто ничего не может сделать. Такое ощущение, что заговор!

– Заговор и есть, – машинально ответила Наташа.

– Как? – Антошин бросил терзать галстук.

– Ой, вы такие наивные?! Неужели, если бы не было поддержки среди чиновников, затевали бы эту историю?!

– Ну не знаю, – Сергей недовольно фыркнул, – в любом случае надо провести собрание. Кстати, ты не хочешь на время перебраться в мою квартиру? Жильцы вроде съезжать собрались. Там тесно, но спокойно.

– Нет, я останусь в этом доме, – железным голосом сказала Наташа, – и мне все равно, что здесь пахнет пожаром и еще сырые стены!

– Как знаешь. Я поехал на работу. Вечером пойду на собрание.

– А можно я тоже пойду на собрание? – попросилась Наташа. – Мне скучно одной. Тетя вон все что-то моет, стирает, перебирает. Гулять одна боюсь. Можно я с тобой?

– Да? Там же гвалт будет, разнервничаешься.

– Нет, что ты!

– Ну ладно.

Наташа еле дождалась вечера. На улицу она уже почти не ходила. К тому же вид родного дома, стоявшего с почерневшими окнами луневской квартиры, серыми в копоти стенами, скользкими ступеньками и входной дверью, висевшей на одной петле, приводил Наташу в смятение и ужас. Ей казалось, что вся жизнь, как и этот дом, пошла прахом. «Конечно, надо было бороться! Сергей прав. И тетя права. Они не имеют права. Такой красивый дом, и все мы так давно здесь живем. А они явились ниоткуда, звать никак и командуют! Нет, надо бороться!» – подумала она и почувствовала, как в груди растет гнев, чувство вины и страх, что ее обвинят в предательстве. «Господи, но что же надо было делать?!» – спрашивала она себя, наблюдая за соседями.

Собрались, как обычно, в комнате домоуправления. Наташу обнимали соседки, охали, произносили «ну дай-то бог!» и «уж совсем скоро!». Она ужасно обрадовалась такому вниманию. Наконец все расселись, слово взял Антошин, который говорил долго, горячо, призывал не сдаваться. Объяснял их права, ссылался на документ, раздал распечатанные листы письма, которые они должные отправить в Администрацию Президента.

– А где ответ из мэрии? Получили уже? – спросил кто-то с места. – Что-то долго, так нас за Можай загонят!

– Нет, – покраснел Сергей, – но мы обязательно потребуем ответ.

Наташе стало жалко мужа – он сейчас попал под гнев соседей, которые волновались за судьбу своих квартир.

– Можно мне выступить! – вдруг сказала она. – Я только хочу добавить… Поддержать…

Ее пропустили вперед. Антошин предложил ей стул, но она отказалась.

– Дорогие соседи, я так соскучилась! Я так давно вас не видела! И я так рада, что мы вместе боремся, – начала она и обвела всех взглядом. То, что она увидела, было очень печально. Перед ней сидели уже измученные противостоянием люди. Люди, которые не только пытались как-то заработать на жизнь, приноровиться к новым условиям, люди, которые порой еле-еле сводили концы с концами. «А вот ведь ужас будет, когда они поймут, что проиграли. А они проиграют. Потому что они честные и не знают правил игры, в которую ввязались!» – подумала Наташа и произнесла:

– У меня есть новости. Они плохие только на первый взгляд. Если же вдуматься и посмотреть правде в лицо, они – единственный наш выход из создавшейся ситуации.

Народ зашумел, но Наташа подняла руку и продолжила:

– Нам всем выделят квартиры в Центральном округе. Никто не поедет в Раменки. Никто не потеряет в метрах. Никто не потеряет в цене. Но все это будет именно так при одном условии. Если мы спокойно освободим этот дом. Если мы прекратим противостояние.

Тишина, повисшая в комнате, могла напугать – после такой тишины начинается буря и тебя разрывает на мелкие клочки.

– Вот как?! Ну эта семейка времени даром не теряла. Пока муж тут нам голову морочил, жена по инстанциям бегала. И ведь выбегала!

– Стыдно! Как можно! Получается, что все зря! А Лунев?! Он же чуть не сгорел?

– Врут! Они все врут! Эти чиновники все врут! А вы им поверили!

Тишину сменил гвалт.

– Наташа, что это такое?! Ты можешь мне объяснить? – Антошин встал рядом с ней.

– Потом, потом все объясню. Дома. Не устраивай сейчас сцен. Тут и так полно желающих это сделать. Вон, погляди! – Наташа указала на даму, которая демонстративно рвала документы, которые раздавал Сергей.

– Одну минуточку! – Наташа повысила голос, и ей удалось заставить всех замолчать, – Вы можете думать что хотите. И говорить, что вам заблагорассудится. Но надо посмотреть в лицо здравому смыслу. А он заключается в том, что время идет. И оно работает на ту сторону. Пока вы тут заседаете, дом уже почти признали аварийным. Как только это произойдет, с вами никто нигде не будет иметь дела. Вам представят ордера, и если вы сами не уедете, они просто ваши вещи вынесут на улицу и начнут ломать дом. Понимаете? Дом не нужен этим людям. Нужна земля. Сломать и построить дешевле, чем отремонтировать. И поэтому вас используют именно для этого.