— Спасибо, не жалуюсь.

— Мясо готово. По-моему, вы пришли в себя. Значит, не разобьете тарелки, если я попрошу вас достать их из шкафа?

Он произнес это так, словно они сидели в центре Москвы, в квартире со старинной резной мебелью.

Евгения встала, подошла к шкафу. Для этого она сделала всего полтора шага. Или два — один большой, другой — маленький.

— Ого, — не удержалась она.

— Вас что-то удивило? — насмешливый голос донесся из-за печки.

— Какой у вас фарфор!..

— Я рад принимать у себя человека, который отличит «веджвуд» от «вербилок».

Евгения расхохоталась, но уже не от напряжения. Ей стало весело. Он знаком с дорогим английским «веджвудом». Вот это да! То, что он видел тарелки из Вербилок — это нормально. Наверняка знает, что прежде они тоже были не вербилкины, а Гарднера.

Она осторожно взяла две и понесла к столу.

— Вы не заметили подставные? — ехидным тоном спросил он. Она порозовела. Здесь? Такие церемонии? Она и дома только при гостях ставит одну тарелку на другую.

— У вас есть и они? — пробормотала Евгения.

— Да, хотя жизнь и выкинула меня сюда пинком, но я вылетел не без родовой памяти. И у меня здесь полно времени, чтобы думать, читать, сопоставлять.

— Послушайте, Вадим, кто же вы? — она спросила и замерла возле шкафа.

— Вы на самом деле хотите знать? Хорошо, я расскажу. Позднее. Если сочту, что вы способны понять.

Он снял сковороду с печи, на разделочном столе из светлого дерева переложил мясо на большое блюдо. Потом достал баночки с приправами, которые можно найти в дорогом московском супермаркете.

— Боже мой, — воскликнула она. — Каламата!

— Вы знаете этот сорт оливок? — Он с интересом посмотрел на Евгению.

— Здесь написано, — быстро ответила она.

— Вы правы, — усмехнулся он. — Но только слово «каламата» по-английски — с другой стороны баночки. Вам не видно. Значит, вы читаете по-гречески? Но почему? Вы занимаетесь приманками, если мне все правильно рассказали.

— Да, все правильно, — торопливо подтвердила она. Хорошо, что не сказали, «отманками», с облегчением подумала она.

— По-моему, вам есть, что мне рассказать, Евгения. Например, от чего бежали вы сюда?

— Но я скоро вернусь обратно. Это моя командировка, не более того.

— Гм… — неопределенно отозвался он. — Что ж, я рад, если вы увидели здесь старинную знакомую — каламату. Прекрасный вкус. Мне нравится и темный вариант, и светлый. Из оливок и из маслин.

— Но откуда она у вас? — Евгения не сводила глаз с баночки.

— Привезли друзья с родины оливок, — сказал он.

— Из Греции, я вижу. Сделано на Крите.

— Вы там были?

— Да.

— Вы там будете еще, — тихо добавил он.

— Почему вы так решили? — она вскинула голову. Он что-то прочитал в ее глазах? Или жар, вспыхнувший во всем теле, обжег и его тоже?

— Вы сами сказали, что меня называют Белым шаманом. Здесь имена просто так не дают.

Вадим вынул приборы из ящика стола, она проследила за его движениями. Она уже не удивилась, что вилки и ножи — серебряные. Причем старинные.

— Да кто вы, черт побери! — снова спросила она.

— А вы не такая кошечка, как кажетесь. Вы похожи на рысь, — сказал он. — Их повадки я хорошо знаю. — Он рассмеялся. — Они мне нравятся.

— Поэтому вы ловите их стадами? — внезапно вырвалось у Евгении.

— Да, — просто ответил он. — Я за равновесие в природе. Когда нарушается популяция животных или человека — в любую сторону, — случаются катастрофы. А мы ведь не хотим катастроф? Прошу вас, — он указал на скамейку, на которой она сидела. — Вернитесь…

— Чтобы не нарушилось равновесие? — насмешливо спросила она.

— Да, — честно ответил он. — Приступим к ужину и беседе, весьма увлекательной — так я предчувствую. А также спорам, верно?

Евгения села напротив Вадима. Он положил ей на тарелку кусок лосятины.

— Приступим. Я не предлагаю ничего алкогольного.

— Вы не пьете?

— Пью. Чай из душистых трав. После еды через полчаса. Угощу. Но от вас все равно будет пахнуть, — он потянул носом воздух, — как от хорошеньких женщин, сливочным мороженым.

— А вы какое имеете в виду? Которое продавали в ГУМе? — рассмеялась Евгения. — Мне про него еще бабушка рассказывала. Неужели вы его сами покупали? — Серые глаза стали совершенно круглыми.

А его глаза — узкими.

— Намекаете на мой возраст? Должен заверить вас, что мужчина в моем возрасте отлично разбирается в запахах.

— А я думала, что лучше всего в запахах разбирается моя бабушка.

25

По мере того как длился ужин, слов стало совсем мало, а только звуки, отличающиеся продолжительностью: «М-м-м… У-у-у… О-о-Ох».

Когда на тарелках не осталось и следа от дикого мяса, только разводы от фиолетовой оливковой пасты, он кивнул на них и сочувственно спросил:

— Вы скучаете по нему, верно?

— По… ко… По чему? — быстро нашлась Евгения и, промокая губы крахмальной салфеткой, уже не удивлялась, что такая здесь водится. Ей хотелось зарыться в салфетку, чтобы он не видел, как она краснеет.

— Скуча-аете, но не делаете шага навстречу, — заключил он, отодвигая свою тарелку. — Знаете что… хотите я вам расскажу про вас?

— Вы? Про меня? — Ее сердце заколотилось: да, да, да! Она хочет знать, какая она на самом деле. — Вы не слишком самонадеянны? — спросила, стараясь не отвести взгляд.

— Вы точно подметили. Я самонадеян. Иначе не сидел бы здесь. А если бы сидел, то не в таком домике, ел бы не на серебре и тонком фарфоре. Человек должен быть самонадеян, то есть надеяться на себя. Самоуверен, то есть уверен в себе. Вы против? Все стремятся к этому, но, не умея достичь того и другого, а это значит, мало потрудившись, над собой в том числе, обвиняют таких, как я, бог знает в чем. — Она слушала молча. — Должен заметить, если бы не перечисленное мною, вас не подослали бы ко мне. — Евгения дернулась, открыла рот. Она хотела возразить или удивиться. Но Вадим поднял руку, запрещая говорить. — Именно так. Не прислали, а подослали. Я знаю, кто и зачем. — Но при всей моей самонадеянности я не понял пока — почему именно вас.

Она откашлялась:

— Я не…

— Я подумал, возможно, рассчитывали на ваши нежные чары. — Он усмехнулся. — Я проверил, но быстро понял — не то. Значит, вы обладаете чем-то иным, что может меня… увлечь? Соблазнить? Или подкупить. Но чем-то особенным, я полагаю. Иначе — с какой стати они побеспокоили именно вас, Евгения?

— Так кто же вы, Вадим? — тихо спросила Евгения, чувствуя во рту острый солено-кислый вкус греческой пасты.

— Я? Я хозяин тайги, — рассмеялся он. — Помните? Нет, нет, вы вряд ли помните, был такой фильм про милиционера. Я не такой хозяин и не такой тайги. Я купил этот кусок тайги. Я здесь живу, охочусь. Больше всего люблю рысь.

— Поэтому вы ловите ее в таком количестве? — вырвалось у Евгении.

— Стоп. Я понял, кто вы. Вы себя раскрыли, милая посланница защитников рыси.

— Я не скрываю, меня прислал фонд. Мне дали командировочные деньги.

— Но что вы должны за них сделать?

— Выяснить, как изменилось количество животных за последние пять лет в этом районе.

— Замечательно. Узнаю руку друзей. Ровно пять лет с большими проблемами я купил то, что хотел. Я получаю лицензии на отлов рыси. Но есть люди, которые считают, что я слишком быстро окупаю затраты. Они хотят меня остановить вопреки законам — законам природы в том числе. Знаете ли вы, Евгения, что превышение определенного числа животных грозит исчезновением другим обитателям тайги? У которых точно такое же право на жизнь, как у рыси? Она должна чем-то питаться. Чем больше рысей, тем больше нужно еды. Да, сейчас мода на рысь, у меня покупают шкурки. Вы знаете, сколько стоит шуба из рыси?

— Тридцать тысяч евро, — быстро ответила Евгения.

— Знаете. А поскольку вы говорите цену в евро, значит, видели ее в Европе. Если бы в Москве, вы перевели бы в доллары.

— Я не сама видела. Моя мать.

— Ей понравилась?

— Еще как!

— Вам бы очень пошла такая шубка. Сейчас, секунду.

Он быстро встал, вышел в сени. Евгения услышала стук, как будто отпустили тяжелую дверь. Или крышку сундука.

Он вернулся. Она ахнула. В каждой руке Вадим держал по шкурке, они были ему почти по грудь, а это значит — больше полутора метров. Мех блестел и переливался, светло-рыжий, с пятнами по бокам, с нежным белым брюшком.

— Ох, — выдохнула она.

— Подойдите ко мне, — позвал он.

Евгения встала и подошла. Он набросил одну шкурку на одно плечо, на другое — другую.

— Подойдите к зеркалу.

Евгения подошла к зеркалу, висевшему в простенке. Из меха выглядывало только лицо с блестящими сумасшедшими глазами. Такой красивой она никогда себя не видела.

— Теперь вы знаете, какая вы… — проговорил Вадим, бесшумно подойдя сзади. — Если бы на вашем месте оказалась другая женщина, я бы подарил их ей. — Она удивленно оглянулась. Какая — в ее глазах читался вопрос. — Женщина, которая рассказала бы, зачем ее подослали ко мне на самом деле, — ответил он на ее невысказанный вопрос.

Она резко повернулась к нему, быстро сняла с плеч шкурки и перевесила на него.

— Спасибо, но я не ношу натуральные меха. Хотя могла бы спать под одеялом из них с самого рождения.

— Расскажите, что за меха могли овевать ваш сон? — насмешливо поинтересовался он.

— Норка. Не так плохо, верно?

Он поднял брови.

— Ваши…

— Моя мать — директор опытного зверохозяйства, которое выращивает норок. До нее была моя бабушка. А после, предполагается, всем этим должна заняться я.