– Этот город принадлежит англичанам.

– Не все ли равно, если в нем много золота! К тому же ты, кажется, знаешь английский!

Урсула вздрогнула и натянуто произнесла:

– Едва ли это понравится маме.

Франсуа вспылил.

– Я вообще не могу понять, почему мы вынуждены таскать за собой твою мать! На корабле мы не могли побыть наедине ни одной минуты, потому что она всегда была рядом!

– Мама очень одинока, – тихо произнесла Урсула.

– Я в этом не виноват, – отрезал Франсуа. – Давай ложиться спать.

Он подошел к жене и принялся нетерпеливо расстегивать пуговки на ее платье. Глаза Урсулы слипались, и она была готова провалиться в сон, но в этом случае Франсуа мог проявить недовольство, тогда как сейчас от него зависело слишком многое.

Свежий ночной воздух приятно холодил обнаженное тело, но то, что должно было случиться, не вызывало у молодой женщины радостных эмоций.

Франсуа был весьма приятен в обхождении, по крайней мере, до свадьбы, однако в первую же ночь повел себя не лучшим образом. Во всяком случае, так показалось Урсуле. Он много выпил и, наверное, не понимал, что делает. Он был бесцеремонен, настойчив, даже груб; похоже, его нисколько не интересовало, что она чувствует. Именно тогда девушка вспомнила Анри, нежного, мечтательного юношу с его пылкими признаниями и несмелыми поцелуями. Он никогда не поступил бы с ней подобным образом!

С тех пор Урсула отдавалась супругу лишь по обязанности. Однако сейчас она представила рядом с собой канувшего в безвестность Анри, своего бывшего жениха, которого так легко променяла на другого. Внезапно ее губы раскрылись поцелуям мужа, и во время близости с ним ей было почти хорошо.

Франсуа остался доволен. Наконец-то жена хоть что-то почувствовала! Недаром кто-то говорил, что жаркий климат пробуждает у женщин чувственность.

Франсуа не знал, что в эту ночь Урсула была в постели не с ним.


1754 год, крепость Киледар, Индия

Когда Анри в первый раз спросил своего слугу, можно ли бежать из крепости, Аравинда испуганно захлопал длинными ресницами и воскликнул:

– Что ты, хозяин! Конечно, нельзя!

Его блуждающий взгляд вызывал сомнения, но Анри не стал настаивать. Если юноша лгал, на то были свои причины. Вместо этого он подолгу беседовал с Аравиндой и понемногу овладевал душой юного индийца.

Анри говорил, что на свете существует нечто такое, что называют смыслом жизни, когда думаешь не только о еде и питье, а о том, какой ты оставишь след на бесконечном полотнище Вечности. О том, что блага мира, подвластные немногим, нельзя поменять на что-то подлинное, уникальное, пусть не дающее богатства, но принадлежащее только тебе.

– Ты говоришь, что владеешь искусством. Но если ты будешь только есть, пить и бездельничать, то вскоре разжиреешь, отупеешь, утратишь свою красоту и растеряешь умения.

– Рано или поздно я все равно утрачу свою красоту и не смогу танцевать. А потом и вовсе умру, – с улыбкой ответил Аравинда.

– И что дальше?

– Быть может, в следующей жизни мне повезет больше, – серьезно произнес юноша, – и я буду раджей.

– И точно так же разжиреешь, отупеешь, а потом умрешь! – со смехом закончил Анри и добавил: – Не важно, кем ты родился, важно то, что ты сумел сделать за свою жизнь. Судьба, конечно, имеет большое значение, как и воля богов, и все же очень многое зависит от твоего выбора. Чтобы сохранить свой дар, ты должен прикладывать собственные усилия. Зачем ты начал учиться танцам?

– Хотел остаться у раджи.

– Ради бесплатной еды?

– Да, наверное.

– Тебе нравилось то, что ты делаешь?

– Очень!

– Почему?

– Я знал, что раджа любит искусных танцоров, а учитель утверждал, будто у меня есть большие способности.

– Что ты чувствовал, когда танцевал?

Аравинда задумался. На самом деле мир не исчерпывался тем, что он видел, и тем, что ему внушали другие люди. Было еще что-то в нем самом, то, о чем знал и что чувствовал один только он. Его новый господин был прав. Еще учитель танцев когда-то обмолвился, что настоящая жизнь измеряется не количеством прожитых лет и приобретенных богатств, а глубиной познания мира. Аравинда ответил так кратко и правдиво, как только мог:

– Я чувствовал себя цветком лотоса, раскрывающимся навстречу солнцу, а иногда… богом. Я был над всеми, сам по себе, один во всем мире, я был свободнее ветра и светлее, чем солнечный луч.

– Ты был счастлив?

– О да! – выдохнул юноша и тут же спросил: – Что мне делать с этим теперь? Кому может служить мое искусство?

– Богам. Тебе самому. Ты можешь делать то же, что и я: учить других тому, что умеешь сам. Твое искусство волшебно. Кто знает, вдруг когда-нибудь тебе удастся сделать счастливым человека, который заблудился и отчаялся в жизни? Воистину достойное бога стремление!

– Ты думаешь, если я сделаю счастливым другого, то, как и он, буду счастлив? – недоверчиво произнес юноша.

– Еще как!

Аравинда ничего не ответил, но через несколько дней признался Анри:

– Господин, из Киледара можно бежать. Только это очень опасно. Если поймают, убьют на месте.

Анри смотрел внимательно и серьезно, и юноша продолжил:

– Есть тайный ход, им пользуются служащие радже мусульманские воины, когда делают свои вылазки. Это содержится в секрете. Обычно они выезжают глубокой ночью и с большими предосторожностями, потому до сих пор этот проход не обнаружен ни одной разведкой.

– Откуда ты знаешь?

Аравинда смущенно улыбнулся.

– Подслушал. Я ведь жил во дворце! Я не хотел говорить об этом, потому что боюсь за твою жизнь.

– Ты мне поможешь?

– Да, господин!

– Пойдешь со мной?

Юный индиец решительно покачал головой.

– Нет. Пожалуйста, не приказывай, не проси. Я остаюсь в крепости.

– Хорошо. Скажи, тебя ни в чем не обвинят?

Аравинда пожал плечами и сделал наивное лицо.

– Я скажу, что ничего не знал и не знаю. Кто я такой? Шудра, глупый слуга…

Анри вспомнил, как оговорил себя под пытками, но промолчал. Соблазн был велик. Он стоил риска, а возможно, даже жизни, сытой, беспечной и недолговечной. Как только терпение англичан или французов лопнет и они всерьез решат взять крепость, Киледар не выдержит натиска или долгой осады.

В воздухе витал аромат трав и нагретой солнцем листвы. В недосягаемой вышине мерцали огненные точки, вспыхивали и на секунду гасли в ритме, едином для всех земель, для всей необъятной Вселенной. Анри прислушался. Никаких посторонних звуков, лишь едва слышимое колыхание зарослей и сонный шелест ветра в деревьях.

Неужели – свобода?! Анри хотелось погрузиться в нее до головокружения, до дна! Слегка пригнувшись, он пошел вперед.

Долгие дни и ночи они с Аравиндой выслеживали и высматривали, когда лучше бежать из крепости. Анри был предельно осторожен. Аравинда предупредил, что мусульманские воины не знают пощады. Как и в прежние времена, они использовали стрелы и пускали их в каждую тень.

Сожженная безжалостным солнцем трава колыхалась с таким звуком, точно во тьме кто-то тяжело и тревожно дышал. Под деревьями расползались густые тени, длинные и мрачные, похожие на щупальца неведомого чудовища.

Молодой человек почти добрался до густых зарослей, когда услышал позади какой-то шум и едва различимый возглас. Анри оглянулся и увидел, как со стороны крепости мчится легкая черная тень. В ту же секунду послышался свист, а затем короткий сдавленный крик. До спасительной границы, за которой начинались джунгли, оставалось несколько шагов. Если броситься к ним что есть сил, он успеет скрыться!

Сердце билось как бешеное, ритм его ударов был похож на движения неистово раскачивающегося маятника. Что делать? Как быть? Убежать, укрыться в темноте? Или… Кто бежал следом за ним, кого могли сразить стрелой?!

Анри остановился, потом повернул назад. На потрескавшейся, горячей, дышащей зноем земле, скорчившись, лежал Аравинда и еле слышно стонал. Анри наклонился и увидел искаженное от боли лицо и закатившиеся глаза.

– Я решил пойти с тобой, – из последних сил прошептал юноша.

– Не разговаривай! Молчи!

Анри осторожно повернул скованное судорогой тело и уви дел торчавшую из спины стрелу. В тот же миг его окружили люди; они говорили на непонятном языке, а Анри яростно кричал по-французски и на хинди:

– Не убивайте! Позвольте вернуться в крепость! Этот человек ранен, его нужно спасти!

Странно, но его вид и слова возымели действие. Анри поднял Аравинду на руки и понес, умоляя всех известных и неизвестных богов пощадить жизнь юноши.

Войдя в крепость, он вел себя подобно безумцу; уверял, что не произнесет ни слова в свое оправдание, пока к Аравинде не позовут врача. В результате раджа прислал лекаря, и тот, осмотрев раненого, сказал, что, хотя стрела задела легкое, надежда на выздоровление есть. Стрелу извлекли, рану забинтовали; Аравинду напоили опием и уложили в постель. Анри всю ночь просидел рядом, а наутро к нему пришел Викрам.

Выражение его лица было мрачным и суровым. Он не стал садиться и с ходу произнес:

– Никто не ожидал от вас такого, Анри!

Анри медленно поднял взгляд, хранивший след недавней ярости.

– А что вы ожидали? – произнес он холодно и резко, без налета прежней вежливости. – Что я буду жить, наслаждаясь беззаботным существованием и роскошью, которые кто-то принимает за свободу и счастье? Задумывались ли вы над тем, каково мне было присутствовать на допросах пленных англичан? Прежде я жил в их лагере – за кого они могли принять меня теперь?! За пределами крепости осталась моя жена, которая, возможно, считает меня погибшим, ютится неизвестно где и голодает! Так чего стоит ваша свобода?

– Я никогда не называл это свободой. Я говорил, что такова необходимость.

– Это ваша точка зрения, – отрезал Анри.

– Вам повезло, что вы остались живы, – заметил Викрам. – Кто рассказал вам о проходе? Ваш слуга?